Анатолий Гончаров - ВЕЧЕРНИЙ ЗВОН НА ЛУБЯНКЕ Страница 3

- Восьмая годовщина революции? - уточнил Якушев.

- Именно-с! И я подумал, когда пришел в себя от такого паскудства: хай он живе, этот памятник, как махровый образчик человеческой тупости. Кстати, Крещатик переименован в улицу Воровского. Точнее было бы назвать - улица Крадежная. По-украински точнее. Им дай Сикстинскую мадонну - и ее переименуют в какую-нибудь Клару Цеткин или Розу Люксембург, известных прихожанок публичного дома. Между прочим, Клара Цеткин очень хотела устроиться инспектриссой домов терпимости у себя в Германии. Не вышло - стала революционеркой.

- Пусть забавляются? - бодро откликнулся Якушев. - Лишь бы нас не трогали. Заседание продолжается, господа присяжные заседатели. Лед тронулся, и за это стоит выпить!..

- Какой лед? - удивился Шульгин. - Какое заседание?

- Это у нас, в Наркомате водного транспорта, такая присказка. Лед тронулся, значит, дело пошло, заседание продолжается.

- Будете сидеть тихо на своих заседаниях, так никто и не тронет. Может, еще и наградят... к десятой ричнице седьмого жовтня.

С этими ядовитыми словами Шульгин поднялся, намереваясь откланяться, однако, взглянув на поскучневшее лицо хозяина дома, счел нужным смягчить реплику.

- Не обижайтесь, я пошутил не к месту, но и не со зла... Смотрите, у вас дырка на лацкане. Неужто моль? Да еще на таком видном месте...

-Да, действительно... - Якушев растерялся. - Хозяйки у меня нет, вот и терплю ущерб.

Вышло скверно. Гость видел в квартире домработницу. Но не мог же Якушев сказать, что это сам Калинин провертел ему лацкан, когда вручал первый орден за операцию «Синдикат-2», завершившуюся арестом Савинкова.

- Ничего, - молвил он, - мы эту моль перевоспитаем. Будем считать, что лед тронулся. Заседание продолжается...

Комментарий к несущественному

Присказка Якушева, ставшая коронной репликой Остапа Бендера, пришла к Ильфу и Петрову с Лубянки. Как и политический заказ на злободневную сатиру, полученный ими от Валентина Катаева, который имел культурные связи с НКВД помимо творческих.

Лед тронулся, потому что вечерний звон был не в головах, а на самом деле.

Расписные Стеньки Разина челны плывут и плывут к нам из прошлого, и нет им начала, не видно и конца им, оглашенным. И снова кого-то выбрасывают за борт в набежавшую оппозиционную волну, и все происходит совсем не там, где происходит, но почти так же, как было когда-то. Только намного хуже.

Похоже, двадцать первый век, оставив безответные задачи в двадцатом, взялся писать на старом холсте новую политическую картину. Однако сквозь свежие мазки явственно проступают очертания мифической организации «Либеральные демократы» образца 1925-1927 годов столь же циничной, продажной, сколь и бесплодной, если не считать плодами ее бессмысленных жертв.

Угадать, что спустя почти век мы увидим на сцене бытия тех же Кислярских, Берлаг и Лапидусов, не могли даже вдохновенные сатирики Ильф и Петров. Вот и своего героя они по наивности пытались отправить в небытие в конце первого романа, но технический директор концессии О. Бендер не считал свою личную жизнь чьим-то капризом. Он выжил наперекор литературной судьбе, и теперь уже никто не волен казнить его или миловать.

Теперь он сам раскручивает финал затянувшейся драмы, вынужденный додумать его за Ильфа и Петрова, стараясь, чтобы вышло не так глупо, как начиналось. Хотя это и трудно. Не те герои. «Это же просто смешно, -сказал бы профессиональный слепой и гусекрад Паниковский. - Жалкие, ничтожные люди».

И был бы прав как никогда в своей противоречивой жизни. Пожалуй, даже Паша Эмильевич Гайдар, не обладавший государственным чутьем, понял бы неумолимую пагубу исторических параллелей для потомков гей-славян, не говоря уже о его рыжем соратнике, которого с прошлого века заждались господа присяжные заседатели.

Членом профсоюза Остап Бендер не состоял, уголовный кодекс чтил, политикой не забавлялся, стяжателей не любил и на мизерные шансы никогда не ловил, поэтому последний акт драмы начнется, вероятно, с того момента, как лед опять тронулся, увлекая за собой бутафорский реквизит эпохи перезревшего рыночного капитализма, и господа либеральные демократы впервые по-настоящему осознают, что парадом командуют не они.

Казначей «Треста»

Знал бы Андрей Мартынов, что играет в телесериале не чекиста Федорова, а троцкиста Якушева, наверно, усомнился бы - стоит ли этот персонаж его актерского дарования, блистательно раскрывшегося в фильме Станислава Ростоцкого «А зори здесь тихие»? Но это так, между прочим. Откуда актеру знать, как все было на самом деле.

Глава «Треста», под вывеской коего действовала троцкистская организация «Либеральных демократов», Александр Якушев был убежден, что британского разведчика Сиднея Рейли выдал ОГПУ Василий Шульгин. Оттого ему и позволено было беспрепятственно вернуться домой в Сремские Карловицы, что в Сербии, где боевые кутеповские офицеры зарабатывали на пропитание строительством дорог. Наплевать было Якушеву на весь кутеповский корпус, но за капитана Рейли он отвечал перед Лондоном персонально.

Пока теплилась надежда на высылку англичанина, Якушев не искал возможности ликвидировать Шульгина. Когда же стало известно, что Сидней Рейли убит выстрелом в затылок во время прогулки с чекистами Ягоды на Воробьевых горах, Якушев понял, что сам завис на волоске. Некстати возник казначей «Треста» и второе лицо в подпольной иерархии заговорщиков

- Оскар Оттович Опперпут-Сгауниц, настоятельно требовавший санкции на перевод в Ригу значительной суммы денег на имя некой Анны Упелниеце, проживающей на улице Кришьяна Барона.

- С каких щедрот? - раздраженно осведомился Якушев. - Мы так разбогатели на спекуляциях царскими червонцами?

Что-то ему не понравилось в нагловатом напоре рыжего Сгауница, смотревшего на него пронзительно вызывающе.

- Деньги там нужны для организации конспиративной базы и нового «окна» на границе, - сказал казначей. - Вы не хуже меня знаете, что польское «окно» раскрыто большевиками. А наши мотыльки все еще слетаются на свет приграничной корчмы.

- Но мы в ЦК обсуждаем финляндский вариант «окна»...

- Заседание продолжается не так ли, Александр Александрович? А время не терпит. Люди наши гибнут. Народ из-за кордона дуром прет на московские пироги с грибами, не зная, что у нас эти пироги с некоторых пор с глазами и ушами. Готов выслушать ваши возражения, но останусь при своем убеждении. Латвийское «окно» жизненно необходимо. Кроме того, в Риге существует прекрасная возможность создать отделение «Либеральных демократов». Люди там ждут. Дела ждут.

Странно все эго выглядело. Оскар Оттович распоряжался казной «Треста» фактически бесконтрольно, ибо сам же ее и пополнял за счет малоинтересных для Якушева коммерческих махинаций, а тут вдруг нужна ему санкция. Спорить не стал, санкцию на перевод в Ригу десяти тысяч червонцев дал, но проявил при этом несвойственную ему педантичность, велев Стауницу составить подробный финансовый отчет для ЦК.

Вскоре Якушев собрался в служебную командировку на советскую выставку в Берлине, откуда намеревался съездить дня на два в Париж и поставить вопрос о доверии Шульгину. Объявив, что поедет через Минск и Варшаву, взял билет до Риги. Там разыскал нужный дом на улице Кришьяна Барона и встретился с его владелицей Анной Упелниеце. Ей он сказал, что хотел бы снять квартиру с обстановкой. Надолго. Для хозяйки это показалось неслыханной удачей. Солидный жилец со средствами, без капризных запросов. Сразу видно - старинного воспитания господин.

Разговор продолжился в гостиной. Чай торговой марки «Высоцкий» располагал ко взаимному сближению интересов. А интересы у Ивана Ивановича Артамонова из Берлина, кем представился Якушев, простирались в сторону рижского фарфора бывшего поставщика двора его императорского величества фабриканта Кузнецова. Достойная коммерция, возразить нечего. Впрочем, Анна Оттовна Упелниеце возражать не собиралась в любом случае.

Господин Артамонов с искренним вниманием рассматривал фотографические портреты, коими были увешаны стены гостиной. Медленно переходил от одного родственного соцветия к другому, степенно кивал головой, о чем-то спрашивал, вежливо выслушивал пояснения растроганной хозяйки и приговаривал: «Подумать только, как интересно!»

Печально задумался гость над портретом молодого человека с усами и бородкой клинышком в форме жандармского ротмистра. Хорошо, не увидела хозяйка побледневшего, в испарине, лица господина Артамонова. Со стены на него вызывающе глядел казначей «Треста» Оскар Опперпут-Сгауниц, служивший для пользы дела в контрразведывательном отделе ОГПУ.

- Муж? - справившись с волнением, игриво спросил госта.

- О, нет!.. - натужно улыбнулась Анна Упелниеце. - Это... мой родной брат Александр Упелниньш. С 1920 года не имею никаких известий о его судьбе. Слышала, будто бы арестован в Петрограде... Наверное, расстреляли, иначе давно бы дал знать о себе. Господи, спаси и сохрани его душу!..