Шарон Меркато - Люди разбитых надежд: Моя исповедь о шизофрении Страница 3

Милостивый Бог!

Твое лицо в солнечном сиянии ласково улыбается мне.

О, с какой я любовью

Отвергнувши все заботы лишние,

Обращалась к Тебе повседневно…

Смог бы Ты меня спасти?

Я все время сплю. Время от времени ко мне наведывается сестра с маленькой бутылочкой зеленого липкого сиропа. На вкус он очень гадкий, поэтому после сиропа сестра дает мне ложку клубничного джема. Я засыпаю до следующего раза, когда она снова придет с сиропом и джемом.

Одна моя половина хочет побороть действие лекарства, но другая не имеет сил на это. Я двигаюсь по комнате, ощущая в этом потребность, но это движение забирает всю мою энергию. Несколько раз я ударилась о стену, пока шла к раковине. Я разбила нос и разбила колено. Когда я была маленькая, у моего отца был приятель, который неистово кричал от боли и рассказывал всем, будто ударился о стенку и расплющил нос, а на самом деле он был старым пьяницей. Мы с братьями смеялись над ним и просили показать как это произошло. Он показывал, и я верила, что именно это, а не алкоголь, было причиной его красного, похожего на луковицу носа. Скорее всего, за свой вид он мог благодарить и то, и другое. Сейчас я выглядела точь-в-точь так, как он.

Меня посетила наш семейный врач. Она очень темпераментная женщина для своего пятого десятка, необычно сильная и решительная. Она всегда заботится об удобных условиях для своих пациентов. Однажды я слышала, как в комнате для персонала она говорила, что не потерпит, если кто-то из ее пациентов будет обижен. Я очень ценю ее и считаю своим другом.

Она подошла к кровати, схватила меня за руку, подняла ее высоко надо мною, потом отпустила, и рука словно безжизненная упала на кровать. Боли не было, поскольку я перестала ощущать свое тело. Жизнь существовала лишь в моем мозге, который окончательно взял верх. Направив свет фонаря мне в глаз, она внимательно изучала меня, когда к нам зашла сестра с очередной дозой сиропа. Врач обернулась к ней и начала выкрикивать что-то о коматозном состоянии и других медицинских терминах, которых я не понимала. Мне хотелось сказать ей, что со мной все в порядке, но моя путанная речь вызвала у нее еще большее раздражение. Она бросилась прочь из комнаты, так что полы ее белого халата разлетались в стороны. Я попробовала схватить ее за край одежды, но было уже поздно. Волна жалости к себе охватила меня, и я ощутила, как слеза стекает по щеке на подушку. Змея вытащила голову из-под кровати, посмотрела на меня и вернулась на место. Но я не обращала внимания. У меня не было на это сил.

Люди выглядят совсем по-другому, если смотреть на них с пола. Теперь я часто выхожу из комнаты, но всегда падаю в коридоре, сразу же за дверьми. Я наблюдаю за ногами людей, которые двигаются мимо меня. Иногда они переступают через мое тело, будто меня здесь нет. Я не удивлюсь, если кто- то будет решать, заслуживает ли доверия человек исходя из его походки. Я смотрю на ноги, обтянутые джинсами, одетые в панталоны или брюки. Мне видно ворс ковра, который пристал к краям одежды, и я смеюсь от того, что никто больше об этом не знает. И каждый раз подходят две сестры, берут меня под руки и относят назад на кровать. Но я выхожу снова и вижу раздражение в их вынужденных улыбках.

Во всей больнице обед вызывает чрезвычайное оживление. Все строятся в коридоре и ждут двух молодых людей в поварских колпаках, которые привозят тележки с подносами. Кое-кто приходит занимать очередь за 15 минут до раздачи.

Все больные едят вместе в столовой. В этот же время вместе с пищей им дают лекарства.

Я сажусь, как всегда на полу, скрестив ноги. После того, как все разберут свои подносы, я подхожу к тележке, беру сэндвич с одного подноса и молоко со второго. Я как хомяк несу их в свою комнату и, кажется, никого это особенно не беспокоит.

Однажды, когда я ждала, пока все пойдут из столовой, Ариан устроила сцену. Я знаю, как ее зовут, поскольку о ней часто упоминает между собой персонал. Я думаю, она приносит им много хлопот. Кто-то перепутал ее заказ на завтрак, и она получила еду, которую не любила. Все произошло очень быстро. Поднос выпрыгнул из ее рук, будто живой. Суп и то, что казалось запеканкой, растеклись по полу, а часть попала ей в туфли. Она плакала, кричала и проклинала каждого, кто подходил успокоить ее. Тогда она побежала. Ее длинные волосы летели, она мчалась по лабиринту. Можно было ощутить ветер, вызванный ее полетом.

Врачи, торопясь, разводили пациентов по комнатам и затворяли за ними двери. Они подняли меня с пола и отнесли на кровать, но забыли закрыть двери. Я слышала, как Ариан кричала на персонал, используя литературные и нелитературные непристойности. Я знала, что они будут делать с ней и хотела остановить этот ужас.

Неловко я сползла с кровати и выглянула в коридор. Вопли Ариан слышались уже издали. Она продолжала грозить им словами (вообще страшным оружием, но здесь бессильным). В коридорах было пусто, так что я смогла пройти вдоль стены незамеченной. Я легко нашла ее комнату по громкому голосу, который звучал сквозь стену.

Я прокралась в ее комнату и прислонилась к стене. Врачи старались сделать ей укол, применяя свои обычные методы. Я испуганно смотрела на них, но им было не до меня.

Но на их лицах я не увидела подлого выражения триумфа. Я заметила жалость и обеспокоенность, о которых не могла раньше и подумать. Я уверена, что им было неприятно и ненавистно то, что они делали с Ариан. Мне стало досадно за них, за нее, за себя.

Я незаметно пошла прочь. Этот случай заставил меня по-новому отнестись к персоналу. И к больным также.

Бегство — единый выход, но его надо хорошо обдумать. Рыть подкоп под больницей непрактично и невозможно. Нам выдают лишь пластмассовые ножи и вилки.

Они все время присматривают за мной, даже когда я сплю. Медсестра всегда сидит ночью в моей комнате и читает книжку или плетет чулки для дальних и близких родственников. Прошлой ночью у меня был дежурный; он читал, а я смотрела сквозь тяжелые веки, как черты его лица сплывали наземь. Выпало и покатилось глазное яблоко, змея схватила его и быстро уползла под кровать. Дежурный продолжал читать журнал национального географического общества, будто ничего не произошло. Я не могла поверить в это! Я спросила: «Как вы можете сидеть здесь и читать без лица?» Он рассмеялся и снова обратил свое безобразное лицо к журналу.

Я уверена, что Бобби является наиболее здоровым среди нас, хотя он и сумасшедший. Он всегда врывается в комнату не постучав, будто так и положено. Именно врывается. Я никогда не встречала такого энергичного человека. Бобби приносит мне немного сигарет, мы садимся на кровать и вместе курим. Иногда он делает из дыма кольца, которые плавают по комнате.

Бобби признался, что болен шизофренией. Напрасно он сказал мне об этом. Такие термины меня пугают. Я говорю с ним всегда мягко, чтобы вдруг его не обидеть, особенно, когда он шутит, что убьет меня (а кто его знает!). Я сказала, что, по моему мнению, я страдаю от нервного срыва, но Бобби ответил, что «нервный срыв» — это весьма обобщенно. Нужное уточнение: или я невротик, или больна манией, или шизофренией, или… И дальше шел длинный перечень психических заболеваний. Я не думаю, что эти болезни имеют ко мне отношение, но я хочу знать, за что судьба толкнула меня в этот ужасный хаос.

И что бы там ни было, я думаю убежать. Никакие препятствия не остановят меня. Я выберусь из этой бессмыслицы. А когда выберусь, то никогда не буду вспоминать о ней. Я должна это забыть.

Врачи заметили, что я забираю часть пищи к себе в комнату, и приказали есть вместе со всеми в столовой. Я все еще одета в больничный халат и мне не позволяют носить обычную одежду. Для других больных, как я поняла, это является признаком того, что ты «совсем безнадежный». Поэтому они держатся подальше от меня, показывая пальцами и перешептываясь между собой.

Обычно я нахожу свободное место отдельно от других, но не очень далеко, чтобы иметь возможность слышать их сплетни о себе. Здесь этого не стыдятся. Я слышу: «не двигается все время, будто закаменелая», «не может попасть ложкой в рот», «это то, что называется сумасшествием». Некоторые пациенты уже преклонного возраста негодующе выкрикивают: «Какой стыд!». Некоторых я раздражаю, и они спрашивают меня, не потому ли я люблю одиночество, что ставлю себя выше, чем они. В самом деле, когда-то мне эти люди казались более низкими, чем я, но сейчас я думаю, что все мы на одном уровне. Во всяком случае, здесь.

Больница приняла новых больных, и в столовой почти не осталось свободных мест. Времена раздумчивых завтраков наедине с собой прошли. Ариан всегда бросает свой поднос на стол напротив меня, и мы молча едим. Меня совсем не угнетает наше молчание.

Иногда к нам присоединяется Дебра. Я стараюсь не смотреть на ее зашитые запястья, но мой взгляд невольно тянется к ним, Дебра стройная, красивая и, на мой взгляд, очень приятная женщина. Я не представляю, что может произойти в жизни человека, чтобы он захотел умереть; серьезное настолько, чтобы человек перестал надеяться обрести на земле счастье для себя. Ощущая мою заинтересованность, Дебра рассказала мне свою историю.