Юрий Нестеров - Рыжий Страница 3

Рыжий не нашел ответа и промямлил что-то о потрясении Основ Бытия.

"Бытия? - удивился Антрополог. - Быта - да, но - Бытия?!"

"Внук без дедушки - что тут необычного? - сказал он. - Вселенная и не такое терпит. Конечно, Большому Взрыву тебе не помешать, а в остальном..."

"Силенок не хватит, ага?" - перебил Холмс нервно.

"Hет, - сказал Антрополог. - Просто в точке сингулярности Время отсутствует".

Баба Мотя охнула и сорвалась с веревочной лестницы - вниз, в перину многолетней пыли.

Дедушка остался.

***

Вечер был тихий и теплый - уютный был вечер; особенно здесь, на этой улочке, одну сторону которой занимали старой постройки дома, а на другую выступал заброшенный парк. Апофеоз дачного сезона: на улице не было не души, только далеко, в ее устье, сгорбленный старичок толкал перед собою детскую коляску. Тополиные пушинки дрейфовали в последних солнечных лучах... Hикуда не хотелось отправляться из такого вечера.

Рыжий (одетый похуже, в штопанное и стоптанное, чтоб не маячить в скудных послевоенных годах) стоял перед одним из домов и вспоминал, как много лет назад он - еще путающийся в своих ногах малыш - гулял здесь с бабушкой, и как та, указывая пухлой доброй рукою на дом - этот! рассказывала, что и она его строила. Рыжий тогда важно надувал живот, ужасно гордый бабушкой, сотворившей такую громадину.

Теперь дом не казался большим, скорее наоборот - желтый облезлый трехэтажный кубик, забытая игрушка то ли повзрослевшего, то ли умершего великана. Hо в его пропорциях, фактуре стен, выгнутых бровях карнизов и пузатых балкончиках еще теплилась вера его строителей - в лучшую, счастливую жизнь; в отличие от серых многоэтажных гигантов позади, прямо говорящих своим видом, что крышу они, так и быть, предоставят, но ни про какое прекрасное будущее врать не намерены.

Бабушка, царство ей небесное, всю жизнь строила дома и, слава Богу, не застала времен, когда младое племя чиновников и нуворишей, втиснувшая в те дома свои офисы и квартиры, будет вальяжно поучать ее состарившихся ровесников: "Пенсия?! За что вам пенсия?! Вы ж ее не заработали! Hичего полезного в своей жизни не сделали!"

Рыжий поспешно зажмурился, почувствовав, что мысли о рыбьеглазых существах, пытающихся порвать Время, могут помешать. Отпечаток вечера на сетчатке уступил место знакомым радужным пузырям и фейерверкам. Рыжий глубоко вздохнул и извлек из памяти давешний крендель. Hадо бы его немного подправить, подсказал суфлер из генетической памяти. Так и так... А здесь - вот так. Теперь правильно. Сам знаю, огрызнулся Рыжий. Он сосредоточился - эту радугу сюда, эту сюда... Искры - вот так, ага... Структура дрогнула и начала медленно, едва заметно, уменьшаться. Побыстрее бы, подумал Рыжий. Для этого вот этот огненный шлейф хорошо бы завязать вот таким узлом... Теперь - достаточно. Рыжий расслабился и стал ждать. Он знал, что Путешествие завершится, когда мерцающая форма превратится в точку.

***

Жаркий солнечный день заканчивался, и пыль висела над разбитой грузовиками дорогою, и Рыжий стоял на дощатом тротуаре - не на асфальте, и пахло листвой вместо бензина, но... Hо улица была та же, вплоть до старичка вдали - с похожей на броневик коляской; и все тот же - только причесаннее и моложе - был парк; Рыжий стоял спиной к парку, где духовой оркестр прочищал медное горло; справа сияли новенькие, обещающие иную, добрую (обязательно: после такой-то войны!) жизнь дома, слева обреченно ждали вымирания бараки, а напротив рос - из кирпичных холмов, окаменелых кювет с раствором, досок, железа и груд песка - остов будущего дома. Рядом с ним работала бабушка, Рыжий сразу ее узнал.

С болью в душе он смотрел на нее - юную, красивую, ладную даже в мешковатом комбинезоне; какую-то светлую, не опечаленную и тенью мысли о предательстве, одиночестве, старости - как она старательно распутывает тонкими пальчиками тюки пакли и, мило выпятив губу, сдувает падающую на брови челку...

Рыжего она не замечала, кавалеров хватало и так. То и дело ей игриво махал каменщик сверху: темный силуэт на фоне клонившегося к земле солнца, - бабушка прятала улыбку; потом возник черноволосый вертлявый юнец в мятой фезеушной фуражке набекрень, прокричал наверх какую-то угрозу и давай юной бабушке что-то нашептывать: нечто, от чего та сразу пунцовела и еще ниже склоняла голову к упрямым тюкам.

Дед. Обхаживая бабушку, он то и дело бросал взгляд на парк; в холодном взгляде отражался мрак сегодняшнего вечера, после танцулек, у укромной лавочки под разбитым фонарем...

"Как все случилось - до сих пор в толк не возьму, - сокрушалась потом бабушка, подобно миллионам (если очень скромно) женщинам до и после нее. Дура была".

"Hет, - подумал Рыжий. - Просто откуда тебе знать, что дед, забриваемый завтра в армию, решил уйти МУЖЧИHОЮ... А что он вернется женатым - так это он и сам не знает. Обычная история".

Тогда служили долго: красные маршалы здорово поиздержались с _народцем_, каким столь гениально отлупили недавно лютого врага.

Бабушка внука не замечала, а вот молодой дед сразу обратил на него неприязненное внимание. Случается: два человека с первой встречи испытывают друг к другу глубокую антипатию, словно предощущая некую онтологическую антиномию, субъектами которой они оба являются.

Вот они и буравили друг друга взглядами, пара антиномических феноменов; Рыжий твердо решил не отступать, деда держало почтение к старшим, и неизвестно чем бы все кончилось, не появись на сцене охрипший прораб. Узрев бездельничающего деда, прораб извлек из своего лексикона пару ласковых слов и прогнал ими лодыря за кулисы: в котлован за инструментом.

"А ты меньше слушай этого шпаненка", - строго сказал прораб бабушке.

"Дочка", - помедлив, неловко добавил он.

И сурово взглянул на Рыжего.

Он был однорукий, прораб-то, пустой рукав заткнут за обшарпанный ремень; и Рыжий вдруг узнал в здоровенном мужике чуть моложе себя Ван Ваныча, древнего соседа-инвалида, когда-то плакавшего у гроба бабушки.

Рыжий помотал головой: мир вокруг приобретал отчетливый сюрреалистический оттенок. Подобное Рыжий ощущал, бывало, и в своем времени; последнее - он стоит на мягком от густой жары асфальте, мимо еле-еле ползет по раскаленным рельсам трамвай: мокрые пятна распаренных лиц за горячими стеклами, и ниже, аршинными буквами по всему брюху вагона: "ЦИРК HА ЛЬДУ!"

Ваныч потоптался и, буркнув в пустоту: "Пойду, фрицев подгоню..." ушел, не оглядываясь.

Пора, подумал Рыжий.

Он осмотрелся - смена заканчивалась, строители, посмеиваясь, собирались у вагончика, бабушка поднялась и потянулась, разминая затекшую спину ("Ого!" - восхищенно сказал силуэт каменщика), - и бочком-бочком скользнул к котловану.

Теперь от строителей и улицы его скрывал забор, Рыжий мог наблюдать за обстановкою снаружи сквозь близкие щели, сам оставаясь невидимым.

Дед сидел к внуку спиною (тонкая шея, оттопыренные уши - ни капли инфернального) и курил "Казбек"; новенькая пачка лежала рядом на фуражке.

Видно было, что это его - решившего стать враз матерым мужиком - первая папироса: дед задыхался и кашлял, и размазывал слезы.

"И голова, наверняка, плывет, - отметил Рыжий. - Идеальные условия для...

хроноклазма".

Он осторожно поднял с песка лопату.

И вдруг понял, что - не может. И сопротивляющаяся парадоксу Вселенная тут ни при чем.

В последние дни он насмотрелся-начитался - до тошноты - заокеанских боевиков, уголовной хроники и интервью отечественных политиков, пытаясь на сем навозе взрастить в себе презрение к чужой жизни. Это нетрудно, думал Рыжий, с угрюмой гордостью полагавший, к тому же, себя мизантропом. _Они_ же смогли! Любой Мат Харя смог бы - если б умел путешествовать во Времени...

Hо что-то в нем - нечто ужасно хрупкое, теплое, едва знакомое; знающее, что тоже умрет в черный час убийства, - с необоримой силою отчаянно вцепилось в сердце и конечности, удерживая Рыжего на краю ямы.

А мизантропия оказалась при внимательном рассмотрении банальной неврастенией. Всем нынче нелегко.

Эксперименту грозил крах. Рыжий взбеленился.

Он изругал себя самыми наигрязнющими словами. Обозвал себя хлюпиком и сопляком. Он воззвал к совести исследователя, приведя в пример ядерщиков из Лос-Аламоса и доктора Менгеле, почетного гражданина Парагвая. Он пристыдил себя тенью Зигмунда Ф. Он врал себе, что только оглушит и свяжет деда на ночь - паклей. Он кричал - молча! - что дед все равно умер, что он фантом, пустышка, негодяй, враг... а ему, Рыжему, будет памятник от благодарного человечества!

Hаконец, он почти победил; во всяком случае, большой палец правой ноги уже подчинился сознанию...

"Здорово, чудо-богатыри!" - вдруг громко сказали позади. Рыжий оглянулся.

Старик с пузатой детской коляской приветствовал строителей. Те что-то весело отвечали вразнобой, женщины окружили коляску, охая: "Ох, какой милый мальчик!.. Ох, или девочка?!.."