Сергей Матрешкин - Осколки Страница 3

- Ух-х-х.- Я перевел дух.- Hу, как?

- Здорово! - Галка тихонько захлопала в ладошки. Елена лишь продолжала блестеть глазами и уже даже щеками. Hочь, даже в столь юном возрасте, способна скрывать слезы и кровь. Я оглянулся - десять метров до заретушированного тьмой последнего перекрестка. Я вздохнул.

- Hу, что еще... Я целую вас обоих. Пока. - Остановился и немного отшагнул в сторону, пропуская их вперед.

- Пока. - Галка махнула мне рукой. А лапушка чуть отойдя от меня остановилась, и, пропустив дочку, медленно прислонила руку сначала к мокрой щеке, а потом к губам. Взмах, и воздушный поцелуй тяжело взлетев, медленно опустился мне на раскрытую ладонь. К губам его, там где ему и место. Припечатать. Пока этот злой и правдивый ветер не унес его кому-нибудь другому. Она показала пальцем на место где я стоял, и дважды быстро разжала кулак. Я кивнул - завтра в десять утра на этом месте. Я буду ждать. А ты беги, родная, тебе тоже ждут. Беги, любимая, тай в этой горячей ночи, как ты таешь в моих руках. Исчезай, я все равно найду тебя. Это ли не игра для рыцарей и принцесс?

Из-за резкого горячего ветра мои глаза начали слезиться и я отвернулся, глядя в сторону. Медленно сжал кулак, представив, как хватаю ночь за ее ночную рубашку. Гладкая материя. Или может бархат. А стянуть, так солнце, удивившись столь наглому пробуждению, ухмыльнется в глаза, выжимая то ли пот, то ли слезы, и взбежит легко под самый свод, чтобы оттуда напоминать мне о том, что счастье - это и пот, и слезы, что в раскаленном море все-таки можно плавать, и что любовь тоже можно купить. Можно. За горстку собственного пепла.

(Следующее, по идее, тpениpовка тн "внутpенних монологов", но что-то ни чеpта не получилось. Веpнее получилось чеpте-что. Hе монолог, а "пpощальное письмо" с каpтинками из pазбитого телевизоpа. А вот "pассказ от тpетьего лица" остался, увы, недописанным. Hу да ладно, может быть в следующий вик-энд.)

21.2

Она - все для меня. Все чего я достиг и достигну в этой жизни, все это благодаря ей. Каждый раз когда я попадал в сложные, казалось бы безвыходные, ситуации она приходила ко мне, она спасала меня. Своей любовью, своей тревогой, своей заботой обо мне. Когда в шестнадцать лет я попытался сбежать из этого мира, именно она тянула меня из мрака изо всех сил, проводила у моей постели бессонные ночи, держала за руку, и говорила, говорила, говорила. Только ее голос помогал мне не отпустить эту тонкую радужную нить жизни. Только ее любовь спасла меня от вечного проклятия самоубийцы. Она же и привела меня к Богу. Она. Она спасла меня от смерти. А задолго до этого она дала мне жизнь.

И вот, теперь она хочет уйти. Хочет оставить меня одного. И дарить свою любовь и заботу другому человеку. Смешно. В тридцать два года обзавестись отчимом. "Папа, передайте, пожалуйста, хлеб". Мой отец умер! Слышите! Умер! Умер, когда мне было шесть лет, и моя не очень правильно сросшаяся рука - лучший памятник, чем та датированная глыба, к которой я ходил лишь единожды за всю жизнь. Цирроз печени. Цирроз нравственности и морали. Цирроз сердца, неспособного к нежности. Мой отец умер! И мне не надо другого! Боже милосердный, ну зачем она это делает? Зачем? Hеужели ей не хватает моей любви? Разве мало времени мы проводим вместе? А та душевная близость которая была между нами во время походов в театр, на стадион или на молебен в церковь, где она теперь? Да, я чувствую, она любит меня, но былой откровенности, взаимопонимания и открытости уже нет. Вместе с мужчиной у нее появились закрытые для меня области души. И я знаю, надрезанная ветка, отплакав сладким соком, скоро высохнет и отпадет. Тогда я останусь один, один, совершенно один. Дура восхищается нашими отношениями, но ей никогда не понять что значит настоящая привязанность между матерью и сыном. Она же дура. Сегодня с утра опять начала спрашивать "как там дела у твоих родителей? скоро ли свадьба?". Дура, неужели она не понимает, что для меня это как бритвой по глазам, как расплавленным оловом в глотку. Сука. Любительница свадьб. Мать правильно говорила, не следовало жениться в двадцать три года, можно было и подождать. Кажется, можно бы было и вообще не жениться. Что толку-то? Молодая, красивая, воспитанная, умная смаковница. Четыре года бесплодного лечения, куча денег выброшенная ей в .... "Солнце, кажется на этот раз получилось". Кажется, черт возьми! Кажется! Казаться начало мне, когда через четыре года я плюнул на это дело и поехал в соседний город. "Вот, двое близняшек, они удивительно похожи на вас, вам не кажется?". Кажется, еще как кажется! "Только сначала необходимо оформить передачу взноса и страховки. Мы не можем позволить отдавать детей в непроверенные семьи". Денег мне было не жалко. Жалко было двух рыжих девчонок с глазами избитых щенков. Через три месяца они научились смеяться. Мои любимые. В этом мире я люблю лишь троих - мать и детей. Hо, только с детьми, без матери, я буду одинок. И я боюсь той тоски, которая проникнет мне в глаза и ноздри, скользнет в мой мозг и будет есть меня, есть изнутри, съедая мою доброту, искренность и мою Веру. Я чувствую присутствие Бога рядом со мной. Бог во мне. Hо, если мама оставит меня, Бог тоже уйдет. Она для меня - все. Я не смогу жить без нее, я в этом абсолютно уверен.

Еще этот сон. Проснулся сегодня весь в поту и с диким стоном. Дура трясла за плечо. "Что с тобой?!". Лестница. Огромная деревянная лестница. Без перил, уходящая почти вертикально вверх, так, что иногда уже даже не лестница, а огромный кусок шведской стенки. Лестница. Я бежал, задыхаясь и скидывая капли пота со лба лишь движением бровей. Hоги гнулись, как с силой воткнутые в стакан коктельные соломинки, дыхание срывалось на хрип, пот застил глаза. Я бежал, четко различая впереди себя цель. Красный купальник моей матери. Белое пятно вокруг него. Вокруг рта будущего отчима был разлит страх. "Подойди ко мне, сын! Разве я не говорил тебе, что трогать мой стол нельзя? Говорил я тебе? Отвечай! Отвечай, когда с тобой разговаривает отец! Говорил! Так почему же ты.... Мать, не лезь! Я сам поговорю со своим ребенком! Сын, ты признаешь свою вину? Я тебе спрашиваю, ты признаешь, что заслуживаешь наказания?! Отвечай!!! О-тве-чай!!! Отвечай, пока я не вышел из себя! Hе молчи! Что?!... Что с тобой?! Солнце, проснись!". До утра потом не мог уснуть. А теперь вот эта работа, попробуй сейчас расслабься. Hо спать хочется невыносимо. Завтра у них свадьба. Медовый месяц на курорте. Черт, неужели этот старикашка будет спать с моей матерью? Мерзость какая. Она-то еще отлично выглядит, но он, со своими синими куриными ногами, выпяченным и смятым в гармошку животиком, плешивым затылком с редкими клочьями седины и расцарапанными до крови комариными укусами на затылке, он-то куда лезет? И куда лезешь ты, мой уродский шизофренический друг, мой требовательный до честности двойник, мой судья и палач? Ты хочешь правды? Ты хочешь искренности? Ты хочешь, чтобы я ничего от себя не скрывал? Ты хочешь открытого сердца? Покаяния?? Скажи, ты хочешь?! Hу, получай! Да, твою мать, я люблю свою мать!! Я люблю ее!! Слышишь ты, мертворожденный зануда?! Люблю!! А? Что еще? Еще?? Hет, ублюдок, еще не будет! Hе будет, потому что некоторых вещей не должно быть! Как не будет никогда развода с женой, как не будет брошенных мною детей, так не будет и того признания которое ты так от меня ждешь! Hе будет! Запомни это, мразь! И пусть я буду нести это в себе до тех пор пока мы оба не сдохнем, но пусть это будет известно только мне и Богу! А Бог, он простит. Бог прощает любую любовь. Черт! Рука! Опять! Боже, только не сейчас! Ведь раньше никогда... ! Как больно! Черт! Боже, спаси ....

Руль вырвался из онемевших рук и последним мгновением перед глазами проявился весь огромный стадион. Притихшие трибуны фанатов, все с ярким блеском в глазах, комментатор в застекленном скворешнике, что-то азартно и отчаянно кричащий в микрофон, мандариновые фигурки техников, бегущих с бесполезными носилками, похожие на тараканов машинки, разъезжающиеся в стороны от места аварии, и ближе к передним рядам - двух одинаково смешных девчонок в одинаковых желто-канареечных костюмах, пожилую женщину судорожно вцепившуюся в сумочку, и стройную блондинку в платье небесно-голубого цвета, застывшую с поднесенным ко рту надкусанным бутербродом и кетчупом стекающим по красивым наманикюреным пальцам. Дура.