Неизвестен Автор - Борисыч Страница 3

- За три часа должны до города добраться, - сказал Борисыч, - мы, правда, сейчас едем по встречному пути, но не бойся аварии не будет, поезда сейчас для нас по этой ветке стоят. Как стоят наверно по всей земле. Как стоит, в общем, все. Время стоит все. Надо же как то плакаты то повесить? Я кивнул. Для него, наверно, и в самом деле не было других способов развесить плакаты. Весь путь до города мы проделали в полном молчании. Один раз проехали мимо застывшего на соседних путях поезда. Несколько пятен лиц людей проплыли мимо нас за окнами поезда. Но застывшие люди и птицы, застывший мир - для этого у меня тут нет слов - все слишком нереально чтобы быть описанным какими то словами. Проезжая сквозь город мы останавливались у переездов, у платформ, и приставив свою самодельную лестницу Борисыч развешивал плакаты. Он забирался на лестницу с куском проволоки в зубах и плоскогубцами, а я ему подавал плакаты. Привинтив его он заставлял меня отойти и посмотреть хорошо ли видно. Не стоит ли перевесить на какой ни будь другой столб? Работали мы долго и к тому времени как плакаты кончились я порядочно устал и уже не так смотрел по сторонам, как в начале. Один раз пришлось долго выбирать место куда повесить плакат "Стоять у края платформы опасно". Мы выбрали столб с которого плакат хорошо смотрелся с платформы. Но на столбе, стальной ферме, сваренной из полос, как раз на том месте, к которому мы хотели прикрутить плакат сидели на перекрестье шевронов две вороны. Тревожить их в остановившемся времени и куда то переносить их мы не стали. Борисыч сказал что они умереть от этого не умрут, но с ума сойдут точно. Вешать плакат ниже ворон не было смысла. Пришлось выбирать другой столб. Когда возвращались обратно, уже уставшие, Борисыч сказал, чтобы я внимательно смотрел по сторонам, и если увижу валяющийся кусок жести или на крайний случай фанеру какую-нибудь, короче все, что можно использовать для новых плакатов говорил ему. Насобирали так мы так не много, но несколько жестяных листов, которые валялись у полуразвалившихся складов, уже в пригороде, совсем не ржавые и выкрашенные с одной стороны - по тому как Борисыч поглядывал на них я понял, что он доволен ими и не очень расстроился. Когда возвращались, то еще раз проверяли повешенные нами предупреждения. Я чувствовал, глядя на эти плакаты, что усталость, которую я сейчас испытываю, она стоит того. Что, может быть, я только сейчас участвовал в деле, которое действительно настоящее и полезное. А все, чем я занимался раньше, все это, по большому счету, бесполезная чушь. Когда выехали из города и опять потянулись поля Борисыч вдруг нахмурился. - Знаешь, поделился он со мной. Я обеспокоен тем, что будет дальше. Конечно не мне думать о будущем, но все же: Вот я плакаты развешиваю. Они хоть сделаны коряво, от руки, но я стараюсь. Я в них себя вкладываю. Я знаю, что здесь сейчас людям не до плакатов: Сейчас у них, там, - он махнул в сторону оставленного города рукой, - не до этого. Время сложное, почти военное. Все обеспокоены другими проблемами. В конце концов, я понимаю их, когда вопрос стоит так будут ли ходить поезда вообще - не до плакатов: Но ведь придет время, все наладится. Все станет цивилизованным. Тогда, дойдет, время и до плакатов. Сделают все красиво, а они это умеют, я знаю, сделают все ярко, великолепно. И наштампуют их тысячи. Миллионы. На каждый переезд. На каждую платформу. И уж наверняка глянцевые. Да и с подсветкой. И что тогда мне делать? Я должен, по идее, радоваться этому. Но я вот тут, он постучал по груди своей, никак такого будущего принять не могу. Мне все кажется, что не смогут они такими тиражами ничем помочь никому. Ламы же все с любовью, и я с любовью: Хоть и будет на их новых плакатов и мужчин и девочек поровну, и гораздо грамотней, хоть и будут они нарисованы в тысячу раз правильнее и красивее, чем у меня, но не будет в них ни капли того, что есть в бумажных конях лам. Вот так. Я молчал, не зная что и сказать ему.

Когда мы вернулись и усталые, наконец, накрыли дрезину брезентом, сгрузив с нее лестницу и еще не нарисованные куски жести, Борисыч опять достал четки. Нахмурился, мир дрогнул как кожа лошади сгоняющей мух и соловей запел опять. Я чуть с ног не свалился. - Извини, - слега виновато, сказал Борисыч, - забыл предупредить. Когда обратно, оно обычно все заметнее бывает. Ну да ладно. Устал я. Пойдем чай пить. И мы вернулись во дворик. Там на столе стояли две чашки, заваренные мной так много времени назад. - Как раз, и заварился, и остыть не успел, - снимая блюдца с чашек улыбнулся Борисыч. Глядя на восходящий диск солнца, еще не яркий, на который можно смотреть не отводя глаз я сделал глоток. Горячий, чуть не обжигающий аромат чая вошел в меня и медленно рассеивал часть усталости. - Может поспишь немного - спросил Борисыч, когда я допил чай. - Да нет, - сказал я надо идти. - Ну смотри: Я вежливо попрощался, оставил сторожку и направился вдоль железнодорожных путей к городу в котором совсем недавно побывал. Немного хотелось спать, я начал было жалеть, что не остался и не принял приглашение переночевать, но постепенно, как то незаметно для себя, вошел в ритм шагов и усталость отступила. Двигаясь все дальше и дальше мне хотелось как то подытожить для самого себя все пережитое за это утро, как то логически закончить для себя самого полученные впечатления. Но это не удавалось. И я махнул рукой. Только решил, что если занесет меня когда ни будь судьба или ветер в страну лам, я захвачу с собой пачку хорошей чистой бумаги. Наверняка она там, у них, дефицит страшный. А в тьму, в пургу и непогоду, попытаюсь подняться на горы, найти там хоть одного ламу и подарить ему эту пачку. Вот он удивится. Хотя вряд ли. Они, просветленные, держать себя в руках умеют.