Внутреннее и внешнее - Туро Страница 3

ним. На их губах несложно было читать слова «hello!» или «goodbye!», кто-то с улыбкой обнимался с близкими людьми, встречающими; кто-то чуть ли не плакал, тоже обнимая знакомых, провожающих. У всех был дом, в который невероятно радостно вернуться и который невероятно грустно покидать, и так происходит чаще всего. Я знал двух или трёх приятелей, не имеющих родного дома; они называли себя «жителями открытого мира», жили то здесь, то там и рассказывали мне, как много поразительного смогли они увидеть и как много удивительных уголков мира смогли посетить, причём рассказывали в самых разнообразных тонах. Когда я писал о музыкальных турах, я тоже не мог не использовать палитру красок. Я описывал всё: от цвета гитары до цвета крыши гостиницы, с которой однажды чуть не свалился один смелый гитарист. Мне казалось, что у меня получалось рисовать обстановку и топить в ней читателя, и каждый раз, передавая с помощью бумаги и ручки рассказы музыкантов, я поражался тем, насколько разными они были – и музыканты, и рассказы. Поражался также и от их самых разных мыслей; иногда от того, как они описывали нечто чувственное или свои переживания и как честно улыбались или хмурились при этом. В такие моменты времени человек с его умом, художник, рождает мысль, которая говорит ему идти вперёд и творить. «Наша планета – наш огромный дом, и каждая дорога открыта для нас, брат. И если это не так, то мы не понимаем человека, противостоящего этому, – того, кто делит общий дом», – говорил мне один из таких людей, впечатлительных и романтических, – словом, не таких, как я. Я не был особо сентиментальным, но и мне удавалось, слушая их рассказы, кое-как ощущать себя частичкой нашей планеты; чувствовать, что роль выбора и принятия решений, куда идти и что делать, принадлежит лишь мне.

Мой дом был далеко; год за годом становилось тяжелее и тяжелее жить с родными. Они, без сомнений, были хорошими людьми. Всё то, что они дали мне, я ценил всегда. Я не мог понять, как такие спокойные и доброжелательные люди могли быть родными такого эгоиста, как Тоби. Сквозь прошлое я вижу единственного в семье ребёнка, постоянно дерущегося с другими парнями, вечно не соглашающегося ни с кем. Он отлично учился, получал высшие оценки в школе, но не знал, для чего он это делает и чего он должен ожидать от дальнейшей жизни. Одинокий счастливчик, боец, который был лидером, но лидером, которого не признавали и боялись. Для меня школа была пустотой, которая хотела высосать из меня моё жгучее мнение, за смех над которым я мог жёстко ударить, ранить резким правдивым словом, безжалостно обидеть одноклассника или учителя и вообще любого человека, который хотел навязать мне свой взгляд на что-либо; по молодости я не хотел компромиссов, думая, что в столкновении всегда один оказывается правым, потому что истина всегда одна, она неоспорима. Я знал, что таких людей, как я, мало, что я особенный. Я был умнее других и старался сдерживать себя по отношению к требованиям общества, чтобы не отдалиться от него окончательно. Невообразимое соединилось во мне: невероятный механический ум и жёсткий горячий характер. Тогда я не понимал этого и не пользовался силой, данной именно мне, как следовало бы. Но, наверное, если бы и понимал, то не знал бы, к чему в точности её прикладывать. Тогда книга, музыка, картина и улица – эти друзья учили меня. Другим же нужна была школа, но только не мне, пылающему огню, которого все пытались потушить текучей водой размеренности своей жизни.

Мой дом был далеко. В прошлом году я не мог видеть его из-за высоких гор, теперь он скрылся от моих глаз за океаном. Но нечего было терять, почти нечего, так как у меня не было ни друзей, ни любви. Я ощущал себя бесчувственным человеком. Иногда мне казалось, что я даже не любил своих родителей, тех самых близких мне людей, всегда заботившихся обо мне, но, к счастью, однажды мне приснился сон, в котором я увидел такое событие: пропал отец, а мать шла от меня прочь в темноте, тогда я не отпускал её, крепко сжимая её руку, но она не замечала меня, и позади меня был мрак, и я боялся остаться в одиночестве; вдруг из мрака вышел отец, он обнял маму. Они не смотрели на меня, и из-за этого мне стало страшно одиноко. Я проснулся и ощутил нечто и понял, что чувство таится где-то глубоко во мне; к тому же, мне казалось, что какая-то пустота разрушает все самые сильные чувства внутри меня, из-за чего я жил, следуя только за своими гневом, радостью, раздражением, грустью, то есть за мимолётными спутниками моего юного сердца. Скорее всего, я был трудным, но неплохим сыном, но пустота в сердце заглушала любые проявления любви, а голова не знала смысл в этом чувстве. И как только я слышу слово «голова», то сразу вспоминаю боль. Когда я был молод, она болела постоянно: каждый час, каждую минуту, каждую секунду; я ощущал давление и думал, что она вот-вот расколется. «Послушай, милая головушка, это наш новый друг, боль, знакомься!» – раздражённо повторял я в уме, сжимая пальцами виски и сильно щурясь. Пришлось даже обратиться к доктору, от которого ничего не удалось узнать. Я представлял, что сотни невыпущенных наружу мыслей, как клинки, врезались в мой разум, но не позволяли крови вытекать, из-за чего она давила, причиняя невыносимую боль.

Признаться, мои мысли были тёмными. Они напоминали запутанные ходы, и их суть всегда пропадала, но оставляла во мне какое-то отношение к чему-либо, руководящее мной. Часто я не мог понять то, что залетало в мой разум и что оно хотело сообщить, не мог также выразить сложную мысль словами, отчего знал, что не стану великим писателем. В один момент я попробовал отключиться, не думать. Я приказал себе закрыть глаза и сказал мысленно: «Всё хорошо. Неизведанное заполняет этот мир, и ты думаешь об этом. Успокойся, ты всё равно не сможешь ничего изменить или узнать. Ты думаешь, но не действуешь. Счастливый человек – глупый человек, кто на всё закрывает глаза. Отпусти всё, не волнуйся…» К счастью, это были последние слова, и что-то заставляло меня продолжать искать и бороться, а не «отпускать всё». Гораздо позже я бы сказал, что молодой человек – глупый человек, который открывает глаза лишь тогда, когда знает, что увидит желаемое. У меня не было цели, за достижение которой я бы хотел сражаться; тогда