Белая башня - Екатерина Лесина Страница 30

Золотой чешуей блестели колонны.

И своды, опиравшиеся на них.

На лицах людей поселились золотые птицы и золотые змеи, золотые жуки сплетались в ожерелья, золотые бабочки оседали на волосах, на руках. Золото, золото… одно лишь золото.

Верховный ощутил, что задыхается здесь. И заставил себя сделать вдох. А также оперся на руку того, кто оттеснил Тототла, как-то вот тихо и незаметно.

Как же его…

Имя выскочило из памяти и затерялось. Но этот был самым молодым из троицы. А еще опасным. Те, другие, в них чуялось и желание власти, и страх, и готовность служить, этот же… он умел притворяться. И пожалуй, хорошо притворялся, если Владыка Копий счел его достаточно удобным. Но Верховный старше.

И видел больше.

Маски… масок в его жизни встречалось много. И отнюдь не все были из золота. Нынешняя, доброго, стеснительного человека, слегка растерянного, ибо оказанная ему честь высока, прочно приросла. Но и из-под нее, в упрямом изгибе губ, в морщинках, что пролегли тончайшими нитями, выглядывало истинное лицо.

— Ты, — Верховный заговорил, поднявшись на две ступени. — Клинок держи крепко. Распорядился, чтобы их напоили?

— Да, — помощник чуть склонил голову. — С рабами проблем не будет.

Хорошо.

Вопящая от ярости или ужаса жертва хороша там, где нет зрителей. А тут вснепременно кто-то да узрит в этих криках дурной знак. Или еще чего, похуже. Нет уж, нынешнее жертвоприношение должно пройти гладко и красиво.

— И рука…

— Не дрогнет, Верховный. Я… тренировался.

Хорошо.

И пусть ему не нравится то, что приходится делать, но это тоже хорошо. Очень… тем, кто получает удовольствие от человеческой смерти, не место в Храме.

— Начнешь… песнь. С Песни Уля. Знаешь?

— Да, господин.

И голос у него оказался сильным, таким, что разлетелся по храму. А спустя мгновенье стройный хор подхватил старый гимн. И Верховный закрыл глаза, просто слушая. Он стоял, чуть опираясь на край алтаря, надеясь, что сил хватит, чтобы выдержать богослужение до конца.

Золото.

Почему именно золото? Его всегда было много на этих землях. И когда-то объявленное собственностью Императора, оно принадлежало только ему.

Песнь оборвалась.

И помощник осторожно коснулся плеча. Пришлось открывать глаза, и мысль, весьма важная, как казалось Верховному, ускользнула.

Потом.

Он обвел взглядом толпу. И взгляд её, уже не взгляд многих людей, но одного единого существа, сумел выдержать.

— Люди, — голос его пронесся и показался самому вдруг слабым. А слова, заготовленные заранее, исчезли. И Верховный на долю мгновенья вдруг испугался, что не справится, что он действительно стар и никчемен, не способен… — Мир подошел к краю.

Он заставил сердце биться ровнее.

— Так было уже. Давно. Когда предки наши покинули благословенные земли Цапли в поисках нового дома. Когда прошли они по морям, сквозь ветра и бури, сквозь небесное пламя и гнев богов…

…золото.

От золота рябит в глазах и ничего-то не разглядеть.

— Тогда путь их был тяжел. И многие роптали, а многие падали, не имея сил идти дальше. Многие отступали из слабости и страха.

Слушают.

Все слушают. Но почему именно золото… от редкости его?

— И гибли они. Как гибли те, кто шел вперед. Но иные, в ком хватило силы и удачи, обрели и новый дом, и силу, дарованную нам богами.

Во рту пересохло.

Но останавливаться нельзя. Смотрят. Слушают.

— Тогда они, пораженные смелостью детей своих, смилостивились, отозвались на мольбы наших предков, и защитили мир от гибели.

Он позволил себе перевести дух.

По щеке ползла капля пота, щекоча, раздражая, но смахнуть её нельзя. Это… слишком по-человечески. А ныне в Верховном хотели видеть не человека.

— И то, что случилось однажды, повториться вновь, — он усилил голос, пусть в горле запершило. — Скоро наступит час испытаний. И для многих он станет последним, однако…

Еще немного громче, пусть даже в груди жжет огонь.

—…надежда будет жить. Ибо что человек сделал однажды…

Не человек, но тот, кто есть ожившее золото. Тот, кто, разделенный на части, ныне не жив, но и не мертв. Тот, кто обрел достаточно силы, чтобы являться во снах.

И тот, с кем Верховный должен заговорить.

Если, конечно, сумеет переступить через свой страх.

—…он повторит вновь. А потому…

Верховный обвел толпу.

— Я прошу вас быть сильными. Отринуть былые распри. Изгнать из душ гнев и зависть. Объединиться, ибо только в единстве, в силе наше спасение.

Боль в горле нарастала.

Но Верховный продолжил.

— И голоса, которые слабы по одному, будут услышаны… а теперь, — он отступил. — Да случится то, что должно…

Он отошел в сторону, жалея лишь о том, что на этой, открытой площадке, нет ни лавки, ни хотя бы стены, на которую можно опереться.

Яотл.

Имя всплыло-таки в памяти. И Верховный даже удивился тому, что забыл его, слишком уж оно было неподходящим жрецу.

Яотл — это значит «воин».

Пускай себе… у воинов крепкая рука. И порядок они знают. Яотл не подвел. Он подал знак, и на пирамиду поднялся первый из тех, кому было суждено умереть сегодня.

Золото.

И кровь. Кровь странно смотрится на золоте. По-своему даже красиво. А с дурманом переборщили, поскольку раб выглядел не просто покорным, он был явно сонным, квелым, что тоже не слишком хорошо. Но, может, оттуда, снизу, не так оно заметно.

Удар точный.

Разрез.

И первое сердце ложится на блюдо, которое держит в руках третий помощник. Оллин.

Тело падает вниз, и толпа отзывается ревом. Их дурманит вид смерти, близость её, запах крови и чувство причастности к чему-то великому.

Пускай.

А на алтарь ложился следующий… семь. Семерых отобрали сегодня. Больше — долго, толпа начнет уставать, а стало быть, пропадет торжественность момента. Меньше… слишком мало. Это всегда было самым сложным, уловить момент, когда нужно остановиться.

Верховный вдохнул воздух. По-прежнему запах свежей крови и дерьма — люди редко умирали чисто — мешался с ароматами драгоценных масел.

Золото.

Кровь и золото… и камень.

Маски.

Заговаривать с нею опасно. В прошлый раз её получилось одолеть чудом. Но и не говорить… она явно знает больше, чем люди. А в знании… что в знании?

Сила?

Спасение?

Понимание?

Верховный не знал. И это его терзало. А еще, пожалуй, горло, ибо голос он, судя по всему, сорвал. И ноги ныли, наливаясь привычною тяжестью. И в животе нехорошо урчало, благо, толпа-таки разразилась криками, что заглушили не только урчание, но и все-то иное.

И глядя на людей, на одуревших от крови, позабывших вдруг все страхи, Верховный думал… обо всем. И похоже, задумался слишком уж, если пропустил момент, когда золотой паланкин двинулся к пирамиде. А когда остановился, из него, с трудом, явно путаясь в складках роскошного своего одеяния, выбралась Императрица.

И Ксочитл поспешила к ней.

Подала руку. Спросила что-то… и отступила, склонив голову. А дитя направилось к пирамиде.

— Что… делать? — а вот теперь Яотл явно растерялся. Новая жертва лежала на алтаре, но он медлил. И не только он. Крики стихи. И совокупный звериный взгляд толпы направился на девочку.

— Доброго дня, — Верховный склонил голову и сказал. — Яотл, подай руку.

— Но…

Прикасаться к Благословенной незаконно.

— Она простит.

— Прощу, — пропыхтела девочка. — Тут… ступеньки высокие. А это вот тяжелое… зачем такое тяжелое?

— Чтобы люди видели, кто есть кто. Им так спокойнее.

Верховный и сам бы подал руку, но боялся, что не сумеет устоять на ногах. Себя бы удержать.

— Тут не слишком высоко. А они все такие… такие страшные. Кричат, — пожаловалась Императрица, разглядывая толпу. — И теперь смотрят. Будто… будто хотят, чтобы я…

Она зябко повела плечами.

— Вам не стоило сюда подниматься.

— Мне сказали, что нужно чудо, — она повернула золотое лицо к Верховному. — Что оно поможет. Я долго думала, какое чудо сделать, но я мало умею.

Императрица подошла к алтарю.

— Совсем другой… — сказала она задумчиво, проведя пальцами по золотым линиям. На пластинах, оковывавших алтарь, были выбиты картины из песен Благословенного города. Когда-то Верховный знал их все наизусть. А теперь в голове пусто. — Какой-то… неправильный, что ли…

…вот путешествие по реке Данай, к верховьям. И покорение народа, жившего на берегах его.

— Но ладно, — она остановилась. Алтарь был невысоким, но лежавший на нем