Слава Бродский - Бредовый суп Страница 32

– Я очень извиняюсь, – еще раз сказала она.

Мексиканцы забили гол в ворота голландцев буквально на последней минуте, и матч почти сразу закончился.

– Back to business, – сказал Джон и переключил телевизор на канал новостей.

Когда я вернулся на место, я увидел Митю перед монитором Блумберга.

– Один–один, – сказал я.

– Невероятно! – сказал Том.

 – О-го! – сказал Митя.

– Что такое? – спросил Том.

– Все еще идет вверх.

– Сколько уже?

– Прибавил уже двенадцать пунктов! – сказал Митя.

– Невероятно! – сказал Том. – Я занимаюсь совершенно не тем делом!

– Да, – сказал Митя, – кто бы мог подумать.

– I’m definitely in the fuckin’ wrong business, man! – опять сказал Том.

Немного о геологии

Версаль, 21 августа 1997 года

С утра мы поехали в Версаль. Нам многие не советовали этого делать, но мы все-таки поехали.

Я пристал ненадолго к какой-то экскурсии.

– Ну что, Илюша? – спросила Маринка. – Услышал что-нибудь интересное?

– Да, – сказал я. – Людовики четырнадцатый, пятнадцатый, шестнадцатый и восемнадцатый спали рядом. В соседних комнатах.

– Без кондиционеров, конечно, – сказала Маринка.

Мы вышли к фонтанам. Но они почему-то не работали, и от них сильно пахло.

– Тебе здесь нравится? – спросил я.

– Когда пахнет, то уже ничего не нравится, – сказала Маринка. – Хочешь что-нибудь съесть?

– Когда пахнет, то уже ничего и есть не хочется. Если только вот по мороженому.

По мороженому, конечно, съели.

Мы вернулись в Париж и пошли на ланч в “Le Grand Cafe Capucines”. Мы только еще начали изучать меню, как увидели Светку с Сережей. И наш официант придвинул к нам еще один столик.

Я заказал себе рыбную похлебку и “знаменитые свиные ножки” – так было написано в меню.

– Я пойду помыть руки, – сказала Светка. – Если никто не возражает, конечно.

– Никто не возражает, – сказал я.

– Как же я устал, – сказал Сережа.

– Сегодня или вообще? – спросил я.

– Сегодня и вообще.

– С чего бы это?

– А ты ни от кого не слышал, как тяжело начинать все с нуля, когда тебе далеко за тридцать?

– Что-то такое слышал. Но деталей не знаю.

– Расслабься, – сказал Сережа. – Я пошутил.

– Вам, молодым, в нашем присутствии так даже и шутить нельзя.

– Что ты имеешь в виду?

– Я имею в виду возраст, – сказал я. – Ну, какие у тебя были проблемы?

– А проблемы были только у тебя?

– Нет, не только у меня. И я понимаю, конечно, что тебе тоже было трудно.

– Но не так, как тебе, да?

– Но не так, как мне.

– Тебе, наверное, виднее.

– Конечно, мне виднее, – сказал я. – Например, я не думаю, что ты так уж сильно переживал, когда искал первую работу.

– Я тебе об этом рассказывал?

– Нет. А что ты мне можешь рассказать?

– Ничего особенного, – сказал Сережа. – Только у Светки был нервный срыв, и она хотела выброситься из окна. Один раз она была очень близка к этому, и если бы я в тот день пришел домой позже…

Мы все молчали.

– Я ужасно боялся уходить из дома, даже когда мне казалось, что все более или менее успокоилось, и я никогда не был уверен, увижу ли я ее, когда вернусь.

– Прости, я не знал этого, – сказал я.

– А Светкина мама все писала нам письма из Москвы. Все советовала мне, как найти работу.

– Что же она могла советовать тебе?

– Это была какая-то ерунда. Но в то время это действовало на нас довольно удручающе.

– Что же она все-таки тебе советовала?

– Пытаться найти работу не по специальности.

– Это как? – спросил я. – Устроиться рвать зубы?

– Не знаю, – сказал Сережа.

– Ну и что, ты пошел рвать зубы?

– Нет, я все штудировал мою первую книгу по финансам.

– Какую?

– “Option markets”.

– Кокса и Рубинштейна?

– Да, – сказал Сережа.

– Значит, ты не внял советам своей тещи?

– Нет, и она говорила, что у меня советский подход к работе.

– Это очень смешно.

– Тогда это не было смешно. Я нашел работу только через год. Мне сказали, что меня берут, после третьего интервью. Когда я вышел от них, я свернул в какую-то темную безлюдную улочку и шел несколько минут, ничего не соображая, пока не остановился около каких-то мусорных баков, и я поднял руки вверх и то ли закричал, то ли завыл.

– Прости, я не знал этого, – еще раз сказал я.

– Теперь знаешь? – сказал Сережа.

– Теперь знаю, – сказал я.

– Меня взяли в команду очень сильных ребят, и мне пришлось начинать с абсолютного нуля. Меня опекал там мой приятель, благодаря которому я и попал-то на эту фирму. Но даже при его помощи те совсем легкие задания, которые мне давали, казались мне абсолютно неприступными. Все было полным мраком.

– И все казалось абсолютно безнадежным. Да? – сказал я.

– Да, – сказал Сережа.

– А через три месяца начал брезжить какой-то свет, через полгода ты стал уже многое понимать, а через год был там королем.

– Да, что-то в этом роде. Но когда я проработал там всего девять месяцев, у нас было большое увольнение и я был уверен, что меня выгонят.

– Но тебя не выгнали.

– Нет, меня не выгнали, – сказал Сережа.

– И, наверное, даже повысили.

– Да, меня повысили тогда. Но было очень страшно. Ты когда-либо видел, как к какому-нибудь зданию вдруг начинают подъезжать черные лимузины? Не два-три, а много черных лимузинов. Они стоят около здания, как черные вороны, и ждут своих жертв. С самого утра людей вызывают в кадры, и они возвращаются к своему месту уже в сопровождении охранника. Им разрешают только взять свои личные вещи и тут же провожают вниз и сажают в эти лимузины и отвозят куда-нибудь подальше от офиса.

– Слышал об этом много раз, – сказал я, – но у нас это происходило все как-то приличнее.

– А потом, – сказал Сережа, – насчет “молодых”. Я не думаю, что десять–пятнадцать лет имеют большое значение.

– О, в этом ты можешь не сомневаться. Каждые десять лет имеют огромное значение.

– Ну, это только для самого раннего возраста. Если тебя привезли в пять–десять лет, то твой родной язык – английский. А если – в двадцать, и даже в пятнадцать, то он никогда уже твоим родным языком не будет.

– Да, но и потом – тоже, – сказала Маринка. – В двадцать ты идешь в колледж, и ты уже, как все. А в тридцать–тридцать пять далеко не каждый идет учиться.

– Может быть, – сказал Сережа, – я не знаю, может, двадцать и тридцать – это большая разница.

– Да, – сказал я, – а если ты приехал в сорок пять, то тебе уже надо совершить что-то вроде подвига, чтобы как-то устроиться. И первые два года…

– Первые два года в любом возрасте очень трудные, – сказала Маринка.

– Да, но в сорок пять они могут превратиться в сплошной кошмар.

– А вот и Светка, – сказал Сережа.

– Готово, – сказал Светка.

– Ну, что там у вас произошло? – сказал я.

– Я спросила у официанта, как пройти в туалет.

– И он сказал, что у них нет туалета.

– Да. А как ты догадался?

– А я не догадался. Я слышал.

– Ты слышал, что мы там говорили?

– Да.

– Не может быть, – сказала Светка.

– Почему?

– Ты не мог отсюда слышать, о чем мы говорили там.

– И все-таки я слышал.

– Не может быть.

– Может быть, – сказал я.

– Нет, – сказала Светка.

– А что тут такого особенного? – сказал Сережа. – Я тоже все слышал.

– Маринка, ты тоже все слышала? – спросила Светка.

– А я вообще не понимаю, о чем вы тут говорите, – сказала Маринка.

– Ты, наверное, забыла, что мы оба сидим на полу, – сказал Сережа Светке.

– На каком еще полу? – спросила Светка.

– В торговом зале.

– Что?

– На trading floor.

– А, – сказала Светка, – так бы и говорил. Зачем ты коверкаешь русский язык?

– А при чем тут trading floor? – спросила Маринка.

– А ты не смотрела этот фильм про трейдера? Ты помнишь, как он там в ресторане… Что он делал в ресторане? – спросил Сережа меня.

– Этот трейдер стал рассказывать, о чем говорили за всеми столиками, и что-то такое смешное произошло по этому поводу.

– Да, и он понял, о чем говорили между собой официанты, – сказал Сережа, – и даже пошел выяснять с ними отношения.

– Так твой официант пошутил? – спросил я Светку.

– Да. Но я на секунду растерялась и уже готова была поверить, что у них нет туалета.

– Он долго потом смеялся.

– Да, они все там были очень довольны.

– А я вообще не понимаю, как вы можете там сидеть, – сказала Маринка.

– Где “там”? – спросил Сережа.

– На полу, как ты говоришь, – сказала Маринка.

– Опять коверкаете язык, – сказала Светка.

– Там такой шум. Трейдеры говорят очень громко и все время ругаются.

– К этому быстро привыкаешь, – сказал Сережа. – Я слышу только то, что говорят наши ребята, мои трейдеры и еще, если кто-то пошутит.