Петр Воробьев - Горм, сын Хёрдакнута Страница 32

- Было б можно таких болтов кучу наковать, много для чего б сгодились, - Горм покрутил гайку ключом. - А зачем кожаная прокладка?

- Чтоб не раскручивалось.

- Вон они, - раздался голос Найдены.

В кузнице слегка потемнело - четверо загородили вход. Горм узнал Найдену и молодого кузнеца рядом с ней, Гуннбьорна. Вместе с ними были долговязый подросток в темно-бурой свите и сильно пожилая, но прямая, как палка, богато одетая женщина в мехах, жемчугах, и золоте. Обратившись к Найдене, она спросила:

- Который из них? Стриженый поменьше или русый и длинный?

Найдена указала на Горма.

- А ну-ка, отрок, выйди к нам на свет, - потребовала незнакомая Горму горожанка.

Горм не очень обрадовался «длинному» и «отроку,» но сделал несколько шагов вперед.

- Я Курум, а тебя как мне величать, матушка? - молодой тан поклонился.

- Не матушка, а бабушка! Верно мне Звана говорила, похож, похож на отца... У того, правда, лицо так не краснело...

- Родня твоя нашлась! - обрадованно подтвердил очевидное Кнур. - Что стоишь, поди, обнять бабушку надо-то!

Чувствуя себя крайне неловко, Горм вышел из кузницы и раздвинул руки. Горожанка приблизилась к нему, встала на цыпочки, и троекратно клюнула его холодным носом - в левую щеку, в правую, снова в левую. Горм осторожно обнял бабушку.

- Сразу тебе скажу, дело Бушуево с Хёрдакнутом - что за распря ни была, вся с Бушуем умерла, - при упоминании имени мужа, женщина погладила оправленный в золото черный оберег, висевший на ее шее на золотой же цепочке. - Тебе и роду твоему в моем доме всегда добро пожаловать. Дом вот, правда, отстраивать придется, шиши Ерманарековы мимо не прошли, так что я с челядью, кто жив остался, пока на Векшевом подворье.

Бабушка снова тронула оберег. Горм обратил внимание, что ее ждал стоявший чуть поодаль от входа в кузню, у ряда бочек, седобородый ключник - на ремешке, подпоясывавшем его свиту, висело железное кольцо с дюжиной здоровенных ключей. За тот же ремешок был заткнут кистень. В бочках находились очень разнообразные жидкости, в которых кузнецы ставили опыты с закалкой - от страшно дорогого серкландского оливкового масла до протухшей лосиной мочи. К последней бочке и имел несчастье прислониться ключник. Хуже того, он, похоже, уже угораздился макнуть туда край своей короткой кочи.65 «Бедная бабушка,» - подумал новообретенный внук. - «Всю челядь с чувством обоняния, не иначе, Йормунрек нарочно ей истребил.» Старая женщина продолжила голосом, в звуке которого читался приказ, неукоснительно подлежащий выполнению:

- Так что к обеду там будь, когда тень от Раскатной башни площадь пересечет. Много ты мне рассказать должен, ох, много.

С этими словами, она развернулась и, коротко кивнув Найдене, пошла в направлении старопосадничьего двора, стоявшего за высоким забором к югу от кузнечного ряда, скорее для вида, чем от необходимости, помогая себе черным посохом с серебряным навершьем. Впечатление крайней степенности от осанки и одежды вдовы Бушуя несколько смазалось тем, как она лихо перепрыгнула лужу с талой водой. Отдающий беременной лосихой ключник поспешил за ней.

- Вот ты какой, Горм-поединщик, - сказал незнакомый Горму долговязый рыжий недоросль в длинной бурой свите, вдоль ворота и рукавов расшитой письменами и подпоясанной широким кожаным поясом с медной клепкой. - Я Найдену послушал, так думал, ты ростом на полголовы выше...

- А сам ты кто? - не вполне доброжелательно справился Горм.

- Я Щеня, знахарь и Яросветов жрец в учении. Мне Круто сказал, ты ватагу собираешь, думаю, не пойти ли с тобой, раны лечить да круг земной смотреть. Вот, Круто мне грамоту для тебя дал, - рыжий протянул Горму кусок бересты, свернутый в трубку и хитро перевязанный лыком.

Горм принял грамоту, вытащил из сапога сакс, разрезал лыко, и попытался постичь содержимое послания, вслух читая:

- Сещенявыченикизострова... воимеяросветабологотвориша... тьфу! Кто-нибудь мне когда-нибудь объяснит, на каком таком языке говорит Круто, и с какой такой печали?

Рыжий засмеялся:

- Он думает, что на венедском!

- Икыйакикметьсошестопером... Но почему?

- Ну, может, лет полтораста назад действительно так говорили. А сейчас, некоторые боятся, что современный венедский слишком на танский похож стал, - объяснил Щеня. - Вот скажи, как по-тански будет «ларь?»

- Да так и будет? - вступил в разговор Кнур.

- «Якорь?»

- «Аккер!» - ответил кузнец.

- А «мачта?»

- Тоже похоже...

- «Враг?»

- «Варг!» - поддержал Горм. - А «мед,» это, похоже, наоборот из венедского в танский перешло. «Котел» - «кеттиль,» «сельдь» - «сильд.» Хотя, например, таны зовут куницу «морд,» а Кнурище не куниц, а белок «мордками» обзывает. Зато вот «уд» будет «кук,» совсем непохоже...

- Так что же, из-за одного слова два разных языка держать? - усомнился Кнур.

- С удом по-венедски в стихах выходит немного складнее. Например... Краснеет чудо в лучах заката, с огромным удом, в руках лопата, - гордо воспроизвел недавно услышанное Горм. - Так причем тут Круто?

- Круто и еще некоторые, они борются за чистоту исконного венедского языка, а то в нем стало слишком много иностранных слов, и все слова используют только кондовые старовременные. Такие старовременные, что все их уже и позабыли, только в летописях остались, - наконец закончил мысль Щеня.

- Действительно, как бы нам един кондовый уд искони не остался, - озаботился Кнур. - Хотя «уд» такое замечательно удобное - ха! - слово... Стой, тебе, Горм, что за предмет ни дай, ты все удами обложишь! Что ты про ватагу-то говорил?

- Ну, ватагу, это громко сказано. Но нескольких добрых сподвижников на опасное дело я бы взял. Ты же вроде домой собирался?

- Рано мне домой! Какое дело-то?

- Звана Починковна мне дала список. Четырех ее учениц Йормунрек угнал. Их надо из неволи в Альдейгью вернуть. Так что я сейчас в Йеллинг ненадолго, оттуда в Роскильду, и на поиск.

- Так с этого тебе начинать надо было, а ты все про топор да про молот для тролля!

- Топор тоже дело важное. В сагах, конечно, никто не рассказывает, как кто-нибудь днями удар ставит, или бросок отрабатывает, но ведь как же без этого? А почему тебе вдруг домой рано? - спросил Горм.

Кнур поморщился:

- Потом расскажу.

- Ну что ж, Кнур да, - Горм с суровым прищуром посмотрел на рыжего знахаря, - Щеня, будь по-вашему, пойдем вместе Званиных учениц искать. Кривой вроде тоже за мной увязался, не знаю уж почему. Нам бы еще разведчика с понятием о лесе... Найдена?

- Горм, нам поговорить надо! - выпалила Найдена, теребя рукой серебряную пряжку в виде змея у горла вотолы.

- И это тоже, - Горм нахмурился. - Пойдем к Святогорову двору, там на скамеечку сядем. Кнур, я скоро вернусь. Познакомь пока Щеню с Кривым, может, он еще передумает с нами круг земной под сапогами катать...

Молодой тан свернул грамоту, толкнул ее в мешок со всякой всячиной, висевший на гвозде у входа в кузню, и пошел за ряды, в направлении двухъярусного терема с белокаменным низом и резным деревянным верхом, где жил кузнечный староста, и куда нагло и непостижимо напросился на постой Кнур. «Скамеечка» была хитро свита из железных полос и прутьев, выкованных наподобие стеблей и цветов. Во время набега, Йормунрековы ватажники попытались ее утащить, проволокли саженей десять, и бросили непомерную тяжесть.

- Садись, Найдена. Кстати, откуда у тебя эта пряжка?

- В корзинке со мной лежала, когда Барсук меня нашел.

- Дай-ка гляну... Все точно, как я и подозревал. - сын не в меру любвеобильного ярла треснул себя по лбу: «Что ж у нас за порода такая - чем пердолим, тем и думаем?» - Кстати, Гуннбьорн, не в обиду, нам с девой один на один поговорить надо...

Небольшого роста танский кузнец стоял у края железной скамьи, держа в обеих руках вязаную шерстяную шапку, отороченную то ли крысой повышенной лохматости, то ли очень сильно пострадавшим прижизненно и посмертно хорьком. Во взгляде его широко расставленных светло-голубых глаз читалось раздумье щенка ездовой собаки, собирающегося жалобным скулежом выпросить у вожака упряжки кусочек хорошо обслюнявленной тюленьей шкуры с салом: что он получит, когда заскулит - сальца или зубами за шкирку?

- О Гунберне разговор и пойдет, - Найдена перестала теребить пряжку, но взамен принялась крутить вокруг указательного пальца правой руки косу. - Люб он мне, а я ему. Тебе я вроде тоже люба, да ты меня от неволи спас, как же мне быть?

«Что она нашла в этом заморыше из Хроарскильде,» - подумал Горм. - «Хоть мозги у него вроде есть... Может еще чем одарен? Как там по этому случаю отец говорил... Молодец думает, дорвавшись до девы, какой он у нее, а дева в тот же черед - какой он у него? Кнур, может, и прав - любой предмет я на уды переведу, весь в отца... Нет, далеко еще мне до него. Круче, чем Хёрдакнут, разве что Эгиль Сын Лысого сможет обложить. Стой, тут-то надо, чтоб все было не как в Эгилевой лаусависе66 или, того хуже, в ниде67, а как в саге, ну а если не как в саге, то по крайней мере как в новоделанном слезливом флокке68, с надрывом, без даже намека на скотоложество, и чтоб ни мышиного уда в виду! Краснеет чудо в лучах заката, а вместо уда торчит лопата...» Задержав дыхание, чтобы подавить совершенно неуместный и глупый ржак, что, как он надеялся, было воспринято Найденой и Гуннбьорном как мгновение значительного и сурового молчания, старший (и то, увы, не совсем наверняка) Хёрдакнутссон протянул к Найдене руку и провозгласил по-венедски (на танском вящая напыщенность далась бы труднее после воспоминания об Эгиле):