Слава Бродский - Страницы Миллбурнского клуба, 5 Страница 33

Таким образом, устраиваемый в Российской Федерации театр, в первое десятилетие 21-го века сравнительно безобидный, превратился в жестокий театр, распространенный на всю страну. Как в Третьем Риме при Сталине, а в Риме без номера, просто Риме, – при Нероне. Гибридные войны, наличие и в то же время отсутствие российских войск и вооружений в войне с Украиной, отрицание очевидного и театральный психоз, индуцируемый телевидением и перекинувшийся на миллионы российских граждан, – все это театр. Который по аналогии с учением Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина можно назвать театром Нерона-Сталина-Путина. Нравится это кому-либо или нет...

Колосс *

Вот Люди. Все держат друг друга.

Всяк равенъ. Державенъ. И пьянъ.

А издали глянешь – по лугу,

Ступая по соснам – сквозь вьюгу

Неспешно бредет великан.

Лица не видать – только ноги:

Чело в облаках он таит.

Но каждая мышца – и ноготь! –

Сего рукотворного бога

Из сотен людей состоит.

О! Как он велик! Как шагает!

(А может, не он, а она?)

Бродить никогда не устанет!

Живет одновременно странник

Вчера – и во все времена.

Есть имя колоссу: «Россия»,

Коль герб на заплатке не врет.

В нем каждый член тела – мессия,

И каждый член члена – мессия,

И каждый член ногтя – мессия,

Влекущая

прочих

в

перед.

Дискуссия на «Эхе Москвы», возникшая после опубликования статьи «Театральная федерация Путина – наследница сталинских театральных процессов», как и большинство обсуждений после статей этого автора (до тех пор, пока в России он не превратился в персону «нон печата»), была бурной. Эту «полемику» саму по себе можно воспринимать как визитную карточку и коллективную фотографию Русского Времени эпохи правления Путина. А также как театр – если не забывать, что от трети до половины реплик подали находящиеся на работе по найму правительства тролли, то есть театральные персонажи Хеппининга Народного Ликования «РОССИЯ, ВПЕРЕД ПО ГЛОБУСУ», заказчиком и постановщиком которого является Глава Государства. Те, кто хотел бы погрузиться в человеческую комедию «Театральная Федерация» в качестве персонажей, могут отправиться на «ЭХО Москвы» по адресу: http://echo.msk.ru/blog/ym4/1136682-echo/.

Анна Мазурова – закончила институт иностранных языков им. Мориса Тореза в Москве. В 1989 г. опубликовала словарь молодежного сленга, один из первых опытов такого рода в России. С 1991 г. живет в Нью-Джерси, работает переводчиком-синхронистом. Прозаик: рассказы печатались в журналах «Октябрь», «Знамя», «Новый мир», «Антологии странного рассказа». В 2011 г. вошла в шорт-лист конкурса детской литературы «Книгуру». В 2014 г. вышел роман «Транскрипт». Переводы: «Морской конек» Грэма Питри, «Хрюизмы» Мари Даррьессек, «Дикие сыщики» Роберто Боланьо.

Записная книжка

С тех пор как стал писать умозрительно, прослыл лучшим дистрибьютером в регионе, поскольку все это перестало волновать. Писал по дороге к клиенту (главное избавиться от иллюзий быстрой езды, когда текст не создается, а только подразумевается, – расплачиваться приходится в пробках и на светофорах, когда, взвешивая на руках ткань написанного, замечаешь: ползет во все стороны и распускается на глазах), писал, объясняясь на проходной, разматывая шарф, доставая лэптоп, писал во время презентаций, которые, по словам многих, оттого и имели коммерческий успех, что он как будто не стремился никого сагитировать, равнодушно излагал цифры и факты, поэтому клиенты ему верили, не подозревая, что на полях и между строк он вычеркивает, правит, отходит на шаг, чтобы рассмотреть текст, – эту его внимательность и серьезность ценили особо, – и возвращается к первому варианту. Выбирал всегда самый мелкий шрифт – чтобы видеть больше, чтобы реже переворачивать страницы (опасно, когда руки заняты рулем, а рот презентацией), но, главное, в чем неприятно признаться – наверняка это можно как-то короче, без рассусоливаний, скажем сразу про записную книжку, поэтому старался хотя бы визуально сократить объем.

Когда накануне обнаруживал, что сам чего-нибудь не понимает, равнодушно садился к компьютеру, листал цветные диаграммы, не пытаясь ни запомнить, ни вникнуть, тем временем писал, не прикасаясь к клавишам, осторожно проникая взглядом меж ребер таблицы, за диаграммы, поверх, по бокам – везде, где оставалось свободное пространство, которое можно заполнить буквами. И, наконец, вставал, закрывал диаграммы и больше к ним не возвращался. Но в минуту необходимости, по малейшему зову, они являлись и сами стаскивали с себя все, как женщины, которых чем меньше любишь. В машине, между рулем и грудиной, создал пространство такой безжалостной дисциплины, что никогда не опаздывал к клиенту, и это тоже нравилось. Никогда ничего не забывал, потому что голова была занята, и в повседневном функционировании полагался не на голову, а на память пальцев, привычек, рефлексов и отправлял свои служебные обязанности так, как причесываются, чистят зубы, снимают ногу с тормоза, когда меняется свет, шнуруют ботинки и выключают чайник, лишь бы не сбиться с ритма. Генерировал ценные идеи, потому что никогда больше не заходил на ту часть сознания, где эти идеи произрастают, он не культивировал ее, и там, вместо огурцов и помидоров, которые принято подавать к столу в его бизнесе, росли теперь неведомые злаки, занесенные ветром. Когда регион ругали за пассивность, лень и недостаток инициативы, он вдруг открывал рот, наполняясь тишиной и довольством – вот еще десять никем не потревоженных минут, чтобы заняться делом: он не отличал своего голоса от чужих, слыша только, что кто-то выступает, освобождая его от тягостной необходимости участвовать в обсуждении объема продаж.

Ценная мысль писать без бумаги пришла в голову вовремя. Что бы ему посоветовал какой-нибудь умный человек, какой-нибудь Леша? Он сказал бы: не тушуйся, пиши – эссе, анекдоты, мысли обо всем, письма к другу, ищи свои формы, рассчитанные на сорок пять минут чистого времени между самолетом и поездом. Он что, коммивояжер? Да пожалуй, что и коммивояжер, а свет с той стороны бьет по глазам, он защищает глаза рукой, но руку приходится и отрывать – далеко ли уползешь, не видя? Ползком же передвигался потому, что навстречу хлестал поток несказанного, несказуемого, и он не мог устоять на ногах, как в упор расстреливаемый из шланга. Оттуда, с той стороны, на него обрушивалась косная масса словесности, и сколько бы он ни пытался отрезать себе кусок любой произвольной величины, он влипал ногами, руками, терял равновесие, падал и плыл, захлебываясь в тошном меду. Какое дело можно обделать на коленке в таких условиях? Но он говорил себе: ничего, я сделаю, что могу. И спохватывался: ничто одушевленное не создается по частям. Может, лучше и вправду – анекдоты, эссе, афоризмы, заморить червячка, не закусить, так хотя бы занюхать, но его волокло по туннелю: туннель – узкий грот? подземный лаз? сталактиты? склизкие стены? заброшенные рельсы? – снаружи производил впечатление кокона, настолько покойного и бессобытийного, что в миру его, умиляясь, называли куколкой. Знали бы, что творится внутри этой куколки, с каким тупым, полураздавленным упорством, без глаз, без ушей, без ног, без рук, в нем движется незаморенный червячок. Несказуемое, тогда какое? Подлежащее ему, как камень под животом, и там, дальше, под камнем, подземных гадов ход, чьи вибрации он, животом сквозь камень, ощущает. Не сказуемое и даже не предлежащее, какое утешение в том, что туннель кончается парой крыльев, – все, что можно сделать, можно сделать только здесь, и камень у него под животом – единственная реальность, с которой он когда-либо соприкоснется.

Вернувшись с полевых работ, уселся за письменный стол заполнять бумаги, и тут же на этот стол плюхнулся задом Костя, совсем еще молодой человек на испытательном сроке, из тех, что садятся в самолет, а выходят из поезда, и – прищурился, соображая, пока Костя рассказывал анекдот про Австралию – да, вот как: Костя снимает комнату в квартире с коридором, оклеенным под кирпич. Дверь в Костину комнату тоже оклеена под кирпич, совершенно сливаясь со стеной. У двери нет ручки, и, не зная наверняка, можно пройти коридор пять раз и не заметить ни двери, ни комнаты. Костя любит пугать этим девушек. Ведет их в кухню и ставит чайник: сейчас мы попьем чаю, и я тебя провожу, только свитер надену. Уходит надевать свитер, а девушка сидит и ждет. Потом ей надоедает, она отправляется за Костей, но там, где только что была комната, оказывается гладкая стена, оклеенная под кирпич. Девушки вообще народ невнимательный, и ей проще поверить, что лифчик она обронила где-нибудь в метро, тем более что это за ней водится. И что Костя, его содрогания на распоротом спальнике и квартира в переулках – все это ей только пригрезилось. Что водится за ними тоже. Девушка уходит. Костя свободен.