Митицуна-но хаха - Дневник эфемерной жизни (Кагэро никки) Страница 35

С наступлением ночи я получила на редкость подробное письмо Канэиэ. Перерыв был очень долгим, больше двадцати дней. Я была сильно раздосадована, потому что решила, что теперь все без толку, что бы я ни говорила. Сначала я думала, что никакого чувства в этом письме нет, или что там одни извинения, а потом прониклась настроением и быстрее, чем обычно, написала ответ.

Дом скитальца по уездам в эту пору не годился для жилья, поэтому отец, приехав из провинции, поселился у меня. В доме стало жить много родственников, и с утра до вечера было очень шумно. Я же все гадала, как там дела у Канэиэ, но вестей от него не получала.

После десятого числа седьмой луны мои гости возвратились домой, без них стало скучно... Приближался праздник поминовения усопших, Бон, и я слышала, как разные мои люди жаловались, что его не с чем встретить. Слушать их было грустно и нелегко. Но вот четырнадцатого числа Канэиэ прислал слугу с обычными для этого случая принадлежностями и с приложенным к ним письмом. Я никому ничего не сказала, а про себя подумала: до каких пор будет продолжать он выполнять эту свою любезную повинность?

Тем временем настала восьмая луна. Первого числа весь день шел дождь. В мелком моросящем дожде к часу Барана появились просветы, и стало слышно, как назойливо звенят цикады. Это о них говорилось в старинном стихотворении: «Молча подумайте даже о нас!» В тот день мне отчего-то было печально, не переставая бежали слезы. В прошлом месяце я говорила, что в следующем за ним должна умереть, а теперь думала, что вот этот месяц и настал. Громкие пересуды о состязаниях по борьбе я слушала отчужденно.

Одиннадцатого числа я увидела очень странный сон. Можно было истолковать его и так, и этак. В книгах обычно понаписано много всего - совершенно невероятного, поэтому я ничего о сне не стала говорить.

- Почему ты ничего не говоришь? - спросил меня Канэиэ.

- О чем?

- Почему я не приходил, не спрашивал о вас; скажи, что я тебе противен, что я злой, и еще чего-нибудь добавь. - И я завершила его тираду такими словами:

- Мне добавить нечего. Ты сказал все, что я хотела заставить тебя выслушать.

Наутро он уехал, сказав:

- Теперь приеду, когда пройдут состязания по борьбе.

Семнадцатого числа я услышала, что соревования прошли.

Наступил конец месяца, давно уже прошло время, когда Канэиэ обещал наведаться. Теперь я уже и не думала о том, что же у него могло случиться. Объятая печалью, я смотрела, как неуклонно приближаются те дни, с которыми мне следовало быть поосмотрительней из-за опасности умереть.

Таю отправил письмо все той же даме. У него портилось настроение при мысли о том, что ответы от нее до этих пор были написаны чужой рукой. В письме были стихи:

По вечерамВсе пристальней смотрюЯ в угол спальнойИ вижу - только лишьПлетет там сеть паук.

Не знаю, что та дама подумала, но ответ написала на белой бумаге, заострив кончик кисти:

Нить паукаИзменчивая вещь -Едва повеет ветер,Она уж вьется в небе.Как можно положиться на нее!

С тем же посыльным таю ответил:

Пусть это будет малость,Но нить, которой жизньСвою паук доверил,Кто оградитОт злого ветра?!

Ответ та дама не написала, сославшись на поздний час. На следующий день, видимо, вспомнив о вчерашнем письме на белой бумаге, таю послал новое стихотворение:

Взглянул сегодняНа лебединые следыВ Тадзима -Они белеют,Как Сирахама в снегу.

Так он написал, но ответа вновь не было под тем предлогом, что дама «куда-то уехала». На другой день таю послал спросить: «Вернулась ли? Ответ, пожалуйста!» - и ему велено было передать: «Вчерашнее послание очень старомодно, я не могу на него ответить». Прошел еще день, и сын написал: «Вчера Вы, кажется, сказали, что я старомоден. Это совершенная правда.

Не смею отрицать -Пока о Вас тоскую,Я постарел,Как старый духСвятилища Фуру».

Ответа не было: «Сегодня с утра - религиозное воздержание». Рано утром того дня, когда, по подсчетам таю, воздержание той дамы закончилось, он написал:

Я в нерешительности -Видел Вас,Как в сновиденье.Откроется ли дверьВ небесный грот?[19]

На этот раз она что-то ответила, и он отправил новое письмо:

Хоть Вы к горе привыклиКацураги[20],Неужто было там одноСвятилищеЕдинственного слова?!

«Кто научил Вас вести себя так?» - выразил свои чувства молодой человек.

Обыкновенно весенними вечерами, осенью же - когда одолевает скука, я пишу картины: я тогда пребываю в глубокой печали... Люди, которые останутся после моей смерти, как мне кажется, смогут смотреть на них и вспоминать меня.

Посреди мирской суеты я все ожидала конца жизни: вот теперь, вот сегодня, но наступила уже восьмая луна, и шли ее дни, а я все не умирала и думала, что счастливые люди лишаются жизни скорее, чем несчастные.

Так, без всяких происшествий, наступила девятая луна. Двадцать седьмого и двадцать восьмого числа производилось так называемое нарушение покоя земли[21], и в тот вечер меня не было дома; ко мне тогда пришли сказать, что произошло редкое событие - приехал Канэиэ. Я ничего не почувствовала, а осталась пребывать в унынии.

Десятая луна была в этом году дождливее, чем обычно. После десятого числа мои домашние пригласили меня, по обыкновению, в горный храм «полюбоваться багряными листьями», и я поехала. Дождь в этот день то принимался моросить, то переставал, и весь день вид в горах был просто великолепным.

Первого числа разнеслось известие: «Не стало Первого министра Итидзё!»[22] Вечером, после церемонии выражения обычных в таких случаях соболезнований, выпал первый в этом году снег, глубиной в семь или восемь сун. Я подумала о несчастных детях, которым надо было отправляться на похороны в такую дурную погоду.

И как следовало ожидать, Канэиэ все больше и больше входил в силу. Я увидела его в двадцатых числах двенадцатой луны.

Итак, подошел к концу и этот год; как обычно, люди шумели до рассвета.

Наступило и третье, и четвертое число, а у меня не было ощущения, что что-либо переменилось. Правда, как-то с печальным очарованием слушала песню камышевки.

Пятого числа днем приехал Канэиэ, потом - после десятого. А около двадцатого числа он приехал, когда мои дамы уже приготовились спать. В этом месяце он приезжал против обыкновения часто. Теперь Канэиэ был церемониймейстером при назначении чиновников и должен был быть занят больше обычного.

Настала вторая луна. Цветы алых слив темнее, чем бывало прежде, и благоуханны. Я одна любуюсь ими с глубоким чувством, и никого рядом со мною нет. Таю отломил ветку с цветами и отослал своей даме со стихами:

Пока я без толкуСмотрю из года в годВсе с тем же ожиданьем,Уж рукава моиОкрасились, как те цветы.

В ответных стихах говорилось:

Зачем же такИз года в годПод чистым небомИль возле цветовОкрашивать рукав!

Таю ждал, будет ли что еще в этом ответе.

Канэиэ приехал в третий день, на молодую луну, примерно в час Лошади. Мне было горько показываться ему, потому что я до стыдного постарела, - но делать нечего. Через некоторое время он вспомнил, что мое направление было для него запретным, и собрался уезжать. Он был так красив, в белом облачении с лавандовой подкладкой, очень сложно вытканной и настолько элегантной, что мне трудно было поверить, что это моя работа - начиная с окраски и кончая нашивкой гербов на узорчатый шелк цвета сакуры. Когда я слышала, как он возвращался, а перед ним далеко вперед расчищали дорогу, мне было так трудно... Я думала, как он великолепен в сравнении со мной, а когда посмотрела на себя в зеркало, мне стало совсем горько. Я без конца думала об одном - что на этот раз Канэиэ окончательно разлюбил меня.

Такие неприятности тянулись одна за другою, с первого числа продолжались сплошные дожди, и у меня создалось впечатление, что «лопнули почки, и распустились мои печали».