Психические расстройства. Шизофрения, депрессия, аффективность, внушение, паранойя - Эйген Блейлер Страница 35

время оставил ему 2000 франков вследствие его глухоты (1905), пациент поехал домой и сделал попытку с помощью угроз заставить отца изменить завещание, так что отец вынужден был звать людей на помощь. Во время этой ссоры он похитил у отца бумаги. Тогда был заключен формальный договор, по которому шурин принимал на себя обязательство выплатить пациенту в течение 18 месяцев 6000 франков, взамен чего пациент отказывался от всяких притязаний на наследство, включая также и 2000 франков, и обещал вернуть похищенные бумаги. Однако, он отослал только часть последних и потребовал единовременной уплаты ему всей суммы, несмотря на полученные два крупных платежа. После этого он стал угрожать всем родственникам, бранился и требовал все большую и большую сумму, утверждая, без всякого основания, будто шурин отказался от исполнения договора, в то время как он сам нарушил последний. Несмотря на все это, он получил деньги взаймы под залог долговой расписки шурина (которая была уже недействительна по его вине). Затем он обратился в суд, называя завещание покушением на мошенничество, но так как он ничего не доказал, то его жалоба осталась без последствий. Он угрожал сестре отнять у нее «с помощью самого заядлого адвоката» все, что он ей раньше подарил. Он не принял предложения шурина уплачивать ему по 500 франков ежегодно сверх 6000 франков, считая это предложение доказательством низости шурина, так как последний знал, во-первых, что пациент ничего не принял бы от него из жалости к детям шурина (!), а, во-вторых, шурин вовсе не имел ввиду выплачивать ему по 500 франков. Одного из своих братьев он обвинял в вымогательстве. В 1906 году умер отец больного. Тогда пациент потребовал составления судебной описи имущества, но в этом ходатайстве ему было отказано, потому что он не был больше наследником. Затем он подал множество жалоб на своих братьев, обвиняя их в лжесвидетельстве, обмане, вымогательстве, клевете и т. п. Он обдавал грязью в двух издававшихся вне его кантона газетах судебные учреждения своей родины, так что последние были вынуждены привлечь его к ответственности; своим адвокатам он отказывал в уплате гонорара, ссылаясь на то, что их труд представлял собой только макулатуру и что он не приглашал их для защиты своих интересов (последнее – заведомая ложь). В конце концов, пришлось возбудить ходатайство об учреждении над ним опеки, повлекшее за собой большую переписку, а затем и экспертизу. Пациент чинил судебным инстанциям всевозможные препятствия, оттягивал дела, подавал кассационные жалобы, не являлся на разбирательство, бранил всех, кто высказывался не в его пользу или же выносил не такие приговоры, как ему хотелось; все, что говорило против него, было ложным показанием или подложным документом, доказательства же в его пользу должен был добывать сам суд или же его утверждения были «очевидны сами по себе». Он заявлял отводы судьям и экспертам, обвиняя их в пристрастном отношении; однажды он переехал в другой кантон, чтобы изменить подсудность.

Когда он сам тормозил судопроизводство, он жаловался на волокиту. Наиболее краткое изложение его процессуальных действий занимает 29 страниц in folio. Во время исследования он вел себя вполне нормально и не проявлял никаких странностей в вопросах, не касавшихся его судебных дел. В отношении же последних он был невменяем. Он приводил крайне бессмысленные утверждения. Все то, что ему не подходило, он считал ложью и подлогом, но первая пришедшая ему в голову мысль, если она могла быть истолкована в его пользу, была, по его мнению, правильна. Он мог утверждать, что тот или иной свидетель сообщил ему определенные сведения, несмотря на то, что этот свидетель был непричастен к делу и оспаривал утверждение пациента; он продолжал утверждать это даже и после того, как показания свидетеля были запротоколированы и протокол был приложен к делу. Иногда он пытался подыскать нечто в роде доказательства для второстепенных обстоятельств, в остальном же он ограничивался одними лишь утверждениями. Иногда же он создавал circulus vitiosus[6]. Например: его шурин получил долю в наследстве; доказательство: он устроил скандал. Доказательство того, что он устроил скандал: он получил долю в наследстве. Конечно, бессмысленность таких утверждений маскировалась большим набором слов. Многочасовая дискуссия не могла убедить его в том, что такие голословные утверждения не могут служить доказательством. Преступление, совершенное его братьями, было для него аксиомой, из которой он исходил; он никак не мог осмыслить, как это другие требуют от него доказательств. Он требовал много раз, чтобы суд сам представил доказательства его утверждений, и так как суд этого не делал, то он ставил его на одну доску со своими врагами. Он ссылается на несуществующие законы. Для того, чтобы аннулировать неправильное завещание, суд не должен требовать доказательств, он «должен оценивать, взвешивать, рассуждать». Завещание гнусно и потому недействительно. Когда он хочет обосновать какую-нибудь жалобу, он может сказать: правовая сторона дела меня не касается. Он исходит всегда из того положения, что преступление доказано: «Если они не признают обстановку уголовной, то у них не будет ключа к пониманию целого». «С тем, кто думает об этом иначе, я незнаком». «Тратить хоть одно слово, чтобы говорить а низости родственников, излишне; это должно иметь значение для суда».

Яснее всего проявляются дефекты его мышления при математических операциях, касающихся его бреда. Я задал ему следующую задачу: шесть членов семьи должны разделить наследство в 51000 франков; трое получают лишь законную долю; сколько получает каждый? Он совершенно неспособен был произвести расчет абстрактно; ему нужно было знать, как зовут тех, которые получают законную долю; он учитывал свои собственные требования, смешивал законную долю с целым наследством и, наконец, видоизменил эти понятия таким образом, что на его долю пришлась большая сумма. Я старался в течение многих дней заставить этого академически образованного человека решить указанную задачу письменно и устно, о чем имеется протокол на 20 страницах in folio. Мои усилия, оказались бесплодными. Мне не удалось ни разу довести его до признания, что он сделал ошибку, когда в одном расчете у него получилась законная часть в 5555 фр., а в другом – в 6666 фр. Точно также он не признал ошибочности своего расчета, когда общая сумма денег, которую должны были получить все члены семьи, почти вдвое превысила подлежавшую разделу сумму или когда он вычислил свою долю в сумме свыше 30000 фр., в то время как доли двух других членов семьи не достигали даже 20000 франков.

После того, как все средства были им исчерпаны, и он должен был опасаться водворения в психиатрическую больницу, пациент прекратил, наконец, борьбу,