Слава Бродский - Страницы Миллбурнского клуба, 4 Страница 36

Не здесь ли ядовитый корень наших напастей – в гордыне, трубящей о превосходстве трех-четырех народов над остальными? В само собою ясном разумении, что миром правят несколько держав – одни цивилизованные, а другие дикие, – и суть верчения истории и политического движения сфер в неминуемой победе первых над вторыми. Поскольку те, верша чужую судьбу, действуют по высшей правде, а эти – по извращенной похоти, одни всегда благи, другие – неуклонно порочны.

Теперь, если вы не бросили мою книгу, задержитесь еще на мгновение. И я успею сказать, что ни одна страна – а я их видел немало – не представляется мне достойной, и в первую очередь – моя собственная. Нет, я ее не прокляну, но и не похвалю. Слепая страсть не по мне, особенно в нынешнем возрасте. Я не преклонюсь перед родиной, какие бы обличья она ни принимала, но люблю ее, даже сейчас, когда ее трудно, почти невозможно узнать.

Итак, я буду рассказывать о своей молодости. Причина тому самая обыкновенная. Я не сделал карьеры, скорее наоборот, поэтому мои зрелые годы, за одним важным исключением, интереса не представляют. Тянул лямку, заботился о семье, когда она у меня была, думал о будущем, копил деньги на старость, искал удобства, даже покоя. Не то – на заре моего вхождения в мир. Я был легче на подъем, привыкал к любым оборотам фортуны и не боялся перемен. Делал глупости? Да, но это и прекрасно! Смешон старик без царя в голове, но еще более жалок сдержанный в порывах юноша. Пока у вас есть силы, не торопитесь отдыхать, спешите действовать. Беззаботность – вот мать настоящих свершений, их никогда не осилит человек со скучной душой, обремененный повседневными тяготами. Слушайтесь своих желаний, внимайте сердцу – и вам не придется ни о чем жалеть. Тогда я не знал этого девиза, но жил по нему. К тому же мне повезло. Или… Нет, скорее, все-таки повезло.

Да, меня зовут очень просто, проще не придумаешь. И действительно, имя, которое вы, возможно, видите на обложке этой скромной книжицы, – мое. Я не скрываю титула или герба – у нашей семьи никогда не было ни того, ни другого, она веками жила без гордости и стыда. Я дам издателю свой адрес, и если вы захотите убедиться в истинности моего рассказа, в том, что я на самом деле существую, а не придуман досужим писакой, – милости прошу. Мне незачем и не от кого таиться. По профессии я лекарь – нет, к сожалению, не врач, а только лекарь. Или, быть может, к счастью? Ведь именно из-за этого недостатка в образовании мне всю жизнь удавалось оставаться свидетелем, не становясь действующим лицом. Да, конечно, сейчас я в полной отставке. Иначе откуда бы взять столько времени для сочинительства?

Теперь, совсем кратко – о самом себе. Не ждите на этих страницах моей биографии – она была бы интересна немногим. Я вырос в небольшом городе, почти деревне, на востоке Лотарингии, на самой границе земель королевских и герцогских, и хотя родной мой язык – французский, пусть не самой лучшей закваски, но по-немецки я тоже говорил с детства. Однако никогда не изучал его толком, с грамматикой в руках, поэтому многие мои словесные обороты не раз приводили в смущение людей венского или геттингенского разлива. Знал бы я, когда и где мне пригодится наречие соседнего села! Однако прервусь, ведь в сей мысли довольно банальности – любому достаточно пожившему человеку известно, насколько плохо мы осведомлены о своем будущем. И часто, в благоговении оглядываясь назад, можем только преклониться пред всесильной волей Господней.

Отец мой, вечная ему память, содержал аптеку, единственную в том славном городке из трех с половиною улиц, а потому жил неплохо, знал толк в хороших книгах и рейнских винах – конечно, не самых дорогих. Само собой разумеется, он собирался передать мне свое дело. Других наследников не было, старшая сестра моя вышла замуж за молодого стряпчего из соседнего города и уехала, когда он получил место при муниципальном суде. Теперь она жила в одном из столичных предместий и виделась с нами не чаще раза в год. Матушку свою я не помнил, отец же мой предпочел содержание верной экономки новой женитьбе, так что и с этой стороны юридические сложности были невозможны. Все было определено заранее, и я тому хоть и не восторгался, но отнюдь не противился. Однако мой дорогой родитель допустил ошибку, столь распространенную среди относительно успешных, но не слишком предусмотрительных людей – он хотел, чтобы сын пошел дальше его самого. И, накопив денег, послал меня в университет набираться ума и манер. Как же заблуждался мой достойный родитель! Ведь в обители мудрости я окончательно распрощался с аптекарскими планами, которые и до того, признаюсь, посещали меня не слишком часто. Но прежде мне даже в голову не приходила мысль об иной жизненной дороге. О чем спорить, когда все уже решено, и решено наилучшим образом? А тут хватило одной случайности, и, столкнувшись с первыми же перипетиями на моем земном пути, я бросился вперед, прочь, дальше и дальше от деревенской аптеки. И ни разу меня не посещало желание повернуться спиной к открывавшемуся миру и вернуться за отеческий прилавок.

В Страсбурге я учился на медицинском факультете – вот вам еще одна малая подробность, призванная доказать, что я не самозванец. Но не доучился, и снова не могу сказать при этом ни «увы», ни «слава богу». Обыкновенная юношеская оплошность, шалость, вовсе не зловредная, но раздутая силою неблагоприятных обстоятельств – сейчас уже неважно, какая именно, скажу лишь честно: жалкая, незначительная и, самое главное, поправимая, – вынудила меня срочно покинуть одновременно строгий и суматошный, навеки зависший в пограничье город, с которым я уже начал свыкаться.

Куда направить свои, высокопарно говоря, стопы, а точнее, хоть и несколько фигурально, – быстро мелькающие пятки? Сомнений не было. Конечно, в Париж. Тем паче, моя сестра обитала совсем неподалеку от столицы и могла при случае помочь советом и делом (замечу, что такового случая ей так и не представилось, да и разыскивала она его не слишком тщательно). Но даже не будь у меня сестры, почти парижанки, этот вопрос не мог быть решен иначе. Надеюсь, что вы можете понять меня тогдашнего, едва двадцатилетнего. Где еще юному беглецу-недоучке может представиться шанс сделать карьеру, завести роман и найти в уличных отбросах драгоценный камень? Магический блеск нимба святой Женевьевы влек меня так же, как многие тысячи румяных от глупости бедолаг. Да, я был ничуть не умнее нынешней молодежи, и не стыжусь в этом признаться. Ведь уважения заслуживает не гений от рождения, на ком исходно почила воля Божья, а тот, кто поначалу ни в чем не превосходил других, но сумел развиться со временем, кто питался собственным опытом, а не праздно убивал год за годом в жалобах на превратности судьбы.

Итак, Париж. Не стану повторять то, что описано не раз, и перьями много лучшими. Зачем вам мои восторги и разочарования, неотличимые от восторгов и разочарований других, ведь столько людей попали туда примерно в моем возрасте и при сходных обстоятельствах. Думал ли я о том, чтобы покорить столицу мира? Если честно, нет – мне надо было выживать, и все. Лучшее лекарство от грез – поиск хлеба насущного. Тем более, что этим чаще всего приходится заниматься не в покоях, а на помойке.

Отбросов в великом городе и впрямь пузырилось предостаточно, особенно в тех местах, где я был вынужден искать приют. И вот какова сила молодости – вместо того, чтобы сойти с ума от ужасающей мусорной вони, я на всю жизнь утратил к ней чувствительность – как потом оказалось, с пользой для себя. Но от остального окружения я по-прежнему страдал, хотя деваться было некуда. Стеснять сестру я не желал, да и жила она, оказалось, в двух часах ходьбы от Нотр-Дам – совсем не там, где хотелось обитать вашему покорному слуге. Конечно, я первым делом нанес ей визит, и был при этом полон неясных, но отчетливо радужных ожиданий, впрочем, быстро испарившихся. Опять же, обычное дело – наивный провинциал и столичная родственница. Были ли близки в детстве – уже не помню. Наверно, нет. Встреча наша оказалось скомканной – ее муж то вбегал в залу, то хлопал дверьми, сославшись на срочные дела, громко выговаривал единственной служанке и беспрестанно негодовал на постоянную задержку жалованья. Был очень доволен моему уходу и на прощание радушно притянул меня к своей груди. Надо сказать, что отец предупреждал меня о чем-то подобном, но, будучи чрезмерно поглощен собой и своими страсбургскими делами, я не слишком хорошо расслышал его трезвые намеки.

Ну что ж – разве мало в Париже убогих мансард? Я быстро нашел жилье и вскорости перестал бояться узких и склизких лестниц с траченными перилами. Средств у меня было с гулькин нос, и поначалу я старался соблюсти разумность в тратах. Да и этим скудным пенсионом я был обязан великодушию моего батюшки, хотя мое вынужденное бегство (и тем более, его причина) не могло его обрадовать. Я же, чувствуя себя виноватым, обещал тратить сию небольшую сумму со сколь возможно великой экономией и поклялся найти способ продолжить образование, в которое уже вложено столько сил.