Unknown - Unknown Страница 38

Дамрад успокоительно гладила Темань по волосам и вытирала ей щёки холеными пальцами. Хватка когтистых лап птицеящера драмаука и то была бы не столь ужасна.

Повозка остановилась. Темань не двигалась, обессиленная, изнасилованная – не телесно, но душевно. Дамрад вышла и открыла дверцу с её стороны, протягивая к ней руки.

– Позволь помочь тебе, дорогая.

– Я могу передвигаться сама, государыня, благодарю, – мертвенно прошелестели губы Темани. Тело на самом деле уже дышало из последних сил, на движение ушли бы их остатки – вместе с сознанием.

– Нет уж, никаких «сама!» – засмеялась Дамрад. – Я хочу баловать и нежить тебя. А за то, что я заставила тебя плакать, я обязана носить тебя на руках вечно!

Темань уже не видела, куда её несли. Чёрной птицей над нею реял, клевал душу единственный вопрос: почему тот палач так смотрел и почему она оказалась у него в объятиях? Две части этого вопроса раскинулись крыльями, закрывая небо и лишая её воздуха.

Придя в себя в собственной комнате, Темань не поверила, что жива. Быть может, она умерла и душой унеслась в прошлое? Здесь она выросла, здесь прошли её детство и юность, здесь была жива матушка... А может, матушка и сейчас здесь? И жива? Безумная мысль заставила Темань встрепенуться и подняться на локте, упираясь в подушку.

– Как долго ты спала, дорогая Темань! Я ждала твоего пробуждения, как рассвета.

Проклятый сладко-ядовитый голос, втекающий в душу тонкой холодной струйкой. И снова эта назойливая, опротивевшая щекотка поцелуев на пальцах... Над нею склонилась Дамрад – уже без шляпы, с гладко зачёсанными и убранными в узел белыми волосами. Ничего в ней не было приятного, несмотря на правильные черты лица; этот пронзающий, высасывающий душу холод глаз убивал всё красивое, что могло бы быть. Страшные глаза, страшная ласка, и ещё неизвестно, что смертоноснее – её гнев или её милость. Гнев обезглавливал, а милость отравляла.

– Да, моя дорогая, ты в своём доме, – молвила государыня, словно прочитав мысли Темани. – Гостиницы в этом городе убогие, даже самые лучшие комнаты оставляют желать, мягко говоря. Пришлось мне немного потеснить твою семью. Но это ненадолго. Как ты себя чувствуешь?

– Благодарю, государыня, мне лучше, – проронила Темань. Что за ужасная, невыносимая необходимость – отвечать ей! Быть учтивой, почтительной с этим чудовищем.

– Ну, вот и славно. – Дамрад присела рядом, снова поцеловала ей пальцы. – Ты пережила потрясение, и отдых тебе был нужен, как воздух.

– Где моя супруга? Я могу вернуться к ней? – Только это сейчас и снедало Темань, а кровожадные призраки разговора в повозке воскресали вокруг крылатыми тенями. А что, если Северги нет так долго потому, что Дамрад и её велела казнить?! – Или... Или ты её – тоже?

Дамрад вздохнула, нежно сжимая руку Темани в своих.

– Дорогая моя... Это называется «сама придумала, сама испугалась». О, священная кровь Маруши! Конечно же, нет. Твоя супруга жива и здорова, она уже здесь. Скоро подадут обед, и я надеюсь, что ты выйдешь к столу. Мы с Севергой тебя ждём. Покидаю тебя, чтоб ты могла одеться и привести себя в порядок.

Северга была здесь, и жизнь вернулась в тело и в душу. Не оборвалась с коротким «хрясь», не распласталась подстреленной птицей, и не страшна стала даже Дамрад с её домогательствами. Оставшись в комнате одна, Темань откинула одеяло и села. Кто-то заботливый переодел её в ночную сорочку, а одежду бережно сложил на мягком стуле у кровати. Даже сумочка каким-то чудом не потерялась в этой жуткой круговерти. Неужели сама Владычица? От этой мысли Темань передёрнулась... Или кто-нибудь из домашних? Два мужа матушки и младшая сестричка должны были находиться где-то здесь, если Дамрад их не выгнала на время своего пребывания. Старшие сёстры уже жили своими семьями отдельно.

Одевшись, причесавшись и припудрив лицо, на котором под глазами виднелись красные следы едких слёз, Темань вышла в трапезную. Дамрад сидела во главе длинного стола, рассчитанного на сотню гостей, а по правую руку от неё – Северга в своём безупречном мундире. Как всегда, собранная, суровая и сдержанная, бесконечно дорогая и любимая... Увидев её, Темань уже больше ничего вокруг не видела и не помнила.

– Ну, ну... Я с тобой, крошка. Как ты?

Родные сильные руки обнимали её, и Темань нежилась в них, обвив шею Северги исступлённо-нежными объятиями.

– Мне было так плохо, так ужасно, – измученно простонала она. – Где ты была?

– Похоже, разминулись мы с тобой, милая, – сказала Северга. И прибавила, сурово хмурясь: – Зачем ты пошла на площадь? Мы же решили, что ты будешь отдыхать в комнатах.

Темань могла только прильнуть к её груди и застонать. Протянув Северге губы, она получила ласковый, но сдержанный поцелуй – из-за присутствия Дамрад, конечно.

– Какое трогательное и умилительное воссоединение, – вторгся в их с Севергой кокон нежности кисловато-сладкий ручеёк голоса Владычицы. – Очаровательно.

Подали обед. Умный дом всё подносил сам, оставалось только есть. Оба мужа матушки были за столом, Темань их просто не заметила сразу, забыв обо всём при виде Северги. А в дверях показалась хорошенькая светловолосая девочка лет шести-семи. Увидев Владычицу, она застыла на пороге. Дамрад, поднимаясь из-за стола, протянула к ней руки:

– А это что за прелесть? – с улыбкой замурлыкала она. – Это что за чудо сладкое? Иди ко мне, малышка, не бойся... Ну же, подойди.

Обманчивая приветливость околдовывала, оплетала цепкими чарами, и девочка, заворожённая змеиными кольцами этого голоса, приблизилась. Государыня подхватила её на руки и чмокнула в щёчку. Переводя взгляд с девочки на Темань и обратно, она проговорила:

– Как две капли воды... Вырастешь такой же обворожительной, как твоя сестрица. – И добавила, вздохнув: – Жаль, безумно жаль. Вместо того, чтобы растить и воспитывать тебя, милое дитя, твоя матушка погрязла во всех этих... нехороших делах. Не тем она занималась, не тем. Ну... Беги на своё место, кушай.

Она отпустила Ирмрид, и та уселась рядом со своим отцом. После первого блюда Дамрад сказала:

– У меня душа болит за это дитя. Я приняла решение установить для неё пособие по потере кормилицы, которое будет выплачиваться ей до достижения ею совершеннолетия. Много выделить не смогу, расходы государственной казны и так велики, но бедствовать девочка не будет.

– Государыня, мы от всей души благодарны тебе, – подал голос Ремингер, отец девочки. – У нас с Треймом имеется свой доход, так что Ирмрид и так не бедствовала бы. Но и твоя доброта лишней не будет. Ещё раз благодарим.

Матушка обеспечила своих мужей скромными должностями, и те, в отличие от отца Темани, от службы не отлынивали и жалованье своё получали не даром. И этому доходу в ближайшее время предстояло стать единственным в семье: все деньги осуждённой матушки, согласно закону, уходили государству, а мужьям оставался только этот огромный дом. Его можно было продать и перебраться в маленький особнячок, а вырученных средств хватило бы на несколько лет сытой, почти роскошной жизни.

– Притеснений вам не будет, обещаю, – сказала Дамрад. – Можете не бояться ни за свои жизни, ни за доходы. За вами никакой вины не обнаружено, поэтому и причин вас преследовать у нас нет. Преступников и врагов государства я караю безжалостно, но невинные страдать не должны. В том, как я полагаю, и состоит суть справедливости.

– Ты, безусловно, мудрейшая и справедливейшая из правительниц, государыня, – почтительно поклонился Ремингер. – Суровая, следует признать... Но без строгости не будет и порядка.

– Верно, – усмехнулась Владычица, щупальцами своего пристально-зачаровывающего взгляда оплетая его душу и как бы проверяя на искренность. – Я рада, что мои подданные это осознают.

Ремингер с Треймом не поднимали глаз на повелительницу, держались покорно, верноподданически. А что оставалось устрашённым супругам казнённой преступницы? Жестокая правительница обходилась с ними ещё вполне милостиво, и им не приходилось бояться за старших дочерей и младшенькую, которой предстояло расти без матушки.

– Всё это вызывает во мне печаль, – проговорила Дамрад, осушая кубок вина. – Так бездарно окончить жизнь, так позорно... Такое горе для родных.

Темань улучала каждую возможность, чтобы приложиться к горячительному. Кроме вина стояла на столе и куда более крепкая хлебная вода, и она, дабы быстрее ощутить приятное тепло и успокоительный, лечащий душу хмелёк, хлопнула пару жгучих чарочек. Обычно она предпочитала лёгкие и сладкие напитки, но сейчас приходилось спешить. Северга, заметив, строго нахмурилась.

– Милая, не увлекайся.

До конца обеда Темань не смела больше прикоснуться к напиткам. Вместе с лёгким хмелем по жилам струился жгучий стыд. Но душа бунтовала: почему Северге можно было расслабляться у камина и «приговаривать» целый кувшинчик, а ей – не более одной чарки в день? Впрочем, Северга в последнее время почти не пила при ней, словно бы не желая вгонять её в соблазн. А соблазн был велик... Хмель грел сердце, раскрепощал думы, и они летели на крыльях, а не ползли по земле. Творческая мысль работала, неслась, появлялась глубина, точность образов, яркость, необычность... Темань воспаряла над обыденным, а перечитывая потом написанное, удивлялась силе своего слога и зрелости суждений. Опасность существовала, да. Подстёгивая таким образом творческий полёт, можно было втянуться и пропустить ту роковую грань, за которой расцвет сменяется упадком. Такова была цена у работы на «волшебном топливе» – высокая и губительная. И самое печальное – когда она кого-нибудь останавливала?..