передний - o 496d70464d44c373 Страница 4

– А Венера?

– Я и сам слишком часто шучу по ее поводу.

– Пойдемте. Все равно надо перетащить рюкзаки, солдаты ведь ко мне

шли.

– Я понял.

Хотя ожидал увидеть еще одного военного. На мужчине было короткое

серое пальто, широкие черные брюки, серый свитер с высоким горлом и

дорогая с виду обувь. То есть абсолютно все, чтобы контрастировать с

пропотевшими солдатами в одинаковой форме. Я оценил. Его звали

13

Валентин.

Как в дальнейшем показала экспертиза, смерть наступила примерно в

тот момент, когда я еще валялся в утренней постели Коли. Когда я

поплелся за очередным спасителем, тело, наверное, уже давно остыло. Я

поплелся за Валентином – человеком, в которого уже успел влюбиться.

Примерно в полдень.

Огромное окно, пасмурный день, как плесенью, облеплены снегом

деревья. Снег валит хлопьями и не закончится до глубокой ночи. Я стою

возле окна и угадываю сквозь метель башни Кремля. Глухо бьют куранты.

Менторским тоном Валентин втолковывает что-то трем солдатам. Я к

ним спиной и слышу обрывками:

– Это старайтесь не потерять. Работа не для белоручек. Это намного

важнее. Все, ребята, удачи.

Солдаты громко его благодарят и обращаются ко мне:

– Ну видите, мы вам все-таки помогли.

Желание не быть обязанным опять сыграло со мной шутку. Еще не успев

обернуться, я представляю, как мне приходится делать всем троим

фирменный минет. Взвод, стройсь!

Но они сами меня спасли:

– Вы помогли нам, а мы – вам.

– Ах! Вот оно что! Да-да, спасибо.

– Все, вы в расчете, – поставил точку Валентин и необидным жестом

указал на дверь.

Мы остались вдвоем. Мы вдвоем уже целый день. Болтаем, едим,

находимся друг от друга на почтительном расстоянии. Никакой искры не

пробегает, я уже боюсь потерять его навсегда. Мне хватило нескольких

часов, чтобы привязаться к совершенно незнакомому человеку. Потому что

я влюблен. Впервые за десять лет.

Валентину все это может показаться скучным, а мне хватает воспитания,

чтобы даже не заикнуться. Хотя он удивительно предупредителен и добр.

Я, может быть, даже разочаруюсь, если все это он делает ради

перепихона. Совершенно точно разочаруюсь.

Но я до смешного влюблен. На моих глазах Валентин разбил чашку, два

14

раза обжегся, несколько раз споткнулся. Такая неуклюжесть в других

вызвала бы во мне только презрение, а в Валентине она почти

очаровывает. Ведь я требователен к мужчинам, и в этой требовательности

есть увесистая доля обыкновенной злобности. Мужчина не имеет право

споткнуться в моем присутствии, если споткнется – он падает в моих

глазах. К женщинам это не относится, я никогда не чувствую себя

совершенней в присутствии обжегшейся или порезавшейся женщины.

Валентин произвел на меня впечатление своей солидностью. Своей –

это просто исходит от него – важностью. А я достаточно романтичен, чтобы

влюбиться в кого-то подобного. В человека, за которым мне хотелось бы

тянуться. Это большая редкость, если честно. Я считаю себя умным, и от

этого моя разборчивость становится только циничней. Валентин, по

крайней мере, загадочен. Но подождем, когда он положит мне руку на

коленку – и эта блажь исчезнет без следа.

Слабость – вот, за что я презираю человечество. Когда я сосу у мужика, я

наиболее явственно вижу его слабость. Он не способен меня остановить,

потому что не хочет. И в этом его ничтожество. А потом я смотрю на его

член, заглатываю поглубже и презираю самого себя. Потому что и я не

горазд сдерживаться.

Валентин взглянул на меня, пока я думал обо всем этом, и широко

улыбнулся.

– К сожалению, вам нельзя здесь ночевать, – сказал он.

– Я и так уже злоупотребил вашим временем.

– Это неважно. Сейчас, я сделаю несколько звонков, и мы подыщем вам

пристанище.

– Желательно, чтобы из окон там открывался хороший вид.

– Хм, боюсь, этого я как раз не могу гарантировать.

– Надеюсь, хотя бы окна там будут.

– Сейчас узнаем.

Валентин набрал несколько номеров. Везде не отвечали. Где-то на

четвертый раз, он заговорил удивительно официальным и властным

тоном.

– Нина Владимировна, мне необходимо поместить человека на ночь, –

заявил он с ходу, даже не поздоровался.

Поместить меня. Докатились. Даже если он не будет ко мне приставать –

15

а он не будет, похоже, все-таки вышла ошибка. Этот человек выполняет

что-то вроде долга.

– Нет, это не солдат… Нет-нет… Что за вариант?.. Подойдет. Я

записываю.

На клочке бумаги Валентин написал продиктованный адрес. Не

попрощавшись, бросил трубку и протянул ошметок мне.

Площадь Маяковского. Дом за гостиницей «Пекин». Центр – прямо шик.

– А вы занимаетесь благотворительностью? – спросил я ехидно.

Валентин не понял, о чем я.

– Это ведь похоже на благотворительность. Хотя бы на ее изнанку.

Я начал дерзить. Грустный признак. Я понимаю, что вот сейчас мы

распрощаемся. Я понимаю, что его гостеприимство – знак благородства,

но не внимания непосредственно к моей персоне. Он знает о моем

грустном положении и помогает, потому что это в порядке вещей. Я очень

поспешил влюбиться.

Валентин весело улыбается и молчит. Мне даже не удалось задеть его

напоследок.

– Дайте-ка бумажку.

Он взял протянутый мной клочок и что-то нацарапал.

– Звоните, если будут какие-то проблемы. Я с удовольствием помогу.

У меня есть его телефон. У меня есть жалкая надежда. Из учебника

акушеров: пуповину лучше обрубать, а не отрезать медленно.

Я добрался до дома за «Пекином» пешком. Было где-то около полуночи.

Я брел по московским улицам с частыми передышками – торс Венеры, как

верный пес, со мной. Одинокий мальчик в зимнем городе с безрукой,

безногой женщиной в слабых объятьях. Снег меня не любит.

Конечная цель. Не менее жалкое зрелище. Темнотой и холодом оно

только заострялось. Пятиэтажный дом с двумя подъездами, из которых

один полностью выгорел и одичало вонял кошачьей мочой. Окна второго

уютно светились сквозь снег, но светились как-то бедно – вот-вот вышибет

пробки.

Из грязного дворика по соседству со стройкой я поднялся на пятый этаж,

в квартиру №44. Лифт не работал.

16

Дверь открыла смазанная алкоголичка. Такая типичная тридцатилетняя

московская бомжиха, с синяком под глазом и паклей волос. Красная ткань

в белый горошек заместо юбки. Она старалась не смотреть на меня, то ли

смущенно, то ли по пьяни отводила глаза и косилась куда-то в пол.

– Мне сказали, здесь можно переночевать.

– Ага, – хрипло признала тетя и углубилась в самосозерцание.

– Валентин сказал, – уточнил я недоверчиво.

– Какой еще Валентин?

– Так вы не хозяйка квартиры?

– Не-а, я здесь живу.

– И много народа здесь живет?

– Четыре комнаты – три заселены.

Я на самом дне. Поздравляю.

– Где моя комната, простите?

– Вот, – женщина махнула в сторону закрытой двери.

Строить из себя сноба в данный момент просто неуместно. Я вспомнил,

в каком положении нахожусь с недавних пор и во что одет благодаря Коле.

Одежда висела на мне и смердела пылью. По своему виду я скорее в

родной стихии, нежели на задворках буржуазного мира. Еще чуть-чуть и

эта алкоголичка дружественно шлепнет меня по плечу.

Дверь оказалась запертой.

– Она заперта.

– Да-а?

– Да. Ключ у вас есть?

Я очень устал и упрашивал себя не раздражаться.

– Как вас зовут? – спросил я, видя, что о ключе тетя уже забыла.

– Вашингтон.

Я еще раз попросил себя не раздражаться.

– Вашингтон, мне нужно попасть в свою комнату. Где ключ?

– Эта девчонка обещала убраться сегодня.

– Какая девчонка?

– Из этой комнаты. Она сказала, что съезжает.

– Теперь она просто обязана сдержать обещание.

– Ничего не знаю. Нелли приходила вчера вечером, сказала, что оставит

комнату открытой. Она всю ночь собиралась. Кстати, я не слышала, как

17

она уходила.

– Так, может быть, эта Нелли все еще там?

Я закурил сигарету и по голодному взгляду Вашингтон понял, что надо

делиться. Мы стояли около запертой двери и тупо курили. Ситуация

начала меня развлекать, хотя ноги подкашивались от усталости.

– Вашингтон, – сказал я, обождав минуту.

– Что?

– Я задал вопрос, дорогая. Нелли все еще там?

– Сомневаюсь, она никогда не встает позже двенадцати.

Как камень в пустой колодец кидать – так же гулко.

– Мало ли что случилось.