П.А.Сарапульцев - Смысл жизни человека и государства Страница 4

И мы тут же превратимся в общество одиночек и изгоев, поскольку “вторая фундаментальная функция православия: именно он поддерживает необходимый для элементарного физического выживания общества институт семьи, многодетности и родительской опёки”. Правда немного странно, почему это в официально атеистическом Советском Союзе сохранялся и институт семьи, и многодетность и родительская опёка? Наверное, только из-за страха расстрела на месте и ссылки в сибирские лагеря. Интересно, что же удерживало сохранение семьи в Западной Европе, где не было ни коммунизма, ни православия?

Наконец, “сегодня церковь всё чаще выступает и как едва ли не единственный (кроме плохо справляющегося с этим образования) влиятельный институт защиты высокой культуры и классического искусства от массового невежества и пандемии масскульта”. Оригинальность этого утверждения Третьякова заключается в том, что, написав вышеприведённую фразу, он сам своей идее и удивляется: “Парадоксально то, что многие, а в последние два-три столетия едва ли не большинство произведений классического искусства были либо антирелигиозны, либо антиклерикальны” (10). А как же могло быть иначе, если “православная аскеза” считала признаком греховности наличие “всякого богатства и роскоши жизни, всякого творческого избытка в искусстве, в мысли” и вообще “сомневалось в оправданности культуры, склонно было видеть греховность в культурном творчестве” (13).

После такого исчерпывающего набора “фундаментальных функций” РПЦ, Третьякову остаётся только предложить ей последнюю “функцию… историографическую, которая вообще-то возложена на плечи науки, плохо с ней справляющейся”. Действительно, зачем нужна география, если ямщики есть? Тем более, что, по убеждению Третьякова: “самим пора быть Вольтерами, то есть интеллектуальными пастырями, не загоняя в “церковную резервацию” пастырей духовных и моральных”.

Всё это было бы смешно, если бы не было так грустно, поскольку подобные доказательства и откровения изрекает в одном из основных Российских изданий не безграмотный схимник, а главный редактор журнала “Политический класс”.

Понятно, что либералам, рассматривающим в качестве нарушителя прав человека исключительно государство и требующим свободы, в том числе и свободы совести, подобные установки не могут понравиться, но может быть государству действительно выгодно иметь такого сотрудника, как православная церковь. Тем более что “в истории народов, окормляемых Русской православной церковью, сложилось плодотворное представление о необходимости соработничества власти и общества”(16).

Поскольку речь идёт не о государстве вообще, а о конкретном российском государстве, стремящемся всемерно укреплять вертикаль власти, то оно действительно может не воспринимать как отрицательное способность всех великих религий “нарушать и извращать принципы свободы, как только становятся массовыми организациями, управляемыми религиозной бюрократией” (17), но странно, что это государство почему то не учитывает того, что в самой сути любой монотеистической религии заложено стремление к тоталитаризму, поскольку даже при подсознательном аналогизировании у её последователей возникает идея о необходимости единого лидера (мессии, пророка), который в свою очередь может, осознав свою значимость и поверив в свою избранность, начать трактовать слово Божие так, что это будет способно привести паству, а значит и государство к катастрофе.

Интересно, что даже такой сторонник создания “симфонии церкви и власти”, как Виталий Третьяков, невольно предупреждает в своей статье: “Если церковь будет оппозиционна власти… то это путь как минимум, к гражданским конфликтам” (10). Благо за историческим примером далеко забираться во времени не приходится. Стоит только вспомнить, как принципиально и быстро изменился Иран после прихода к власти религиозных лидеров, подчинивших себе и общество, и государство, как таковое. Но вот стоит ли из страха перед такими конфликтами обществу и государству идти путём Ирана - это вопрос.

Принципиально важно понять, что если в общество, в котором веками существовала, а при советской власти и прививалась коллективистская мораль, государством будет внедряться и, не дай Бог, внедрится новая в данном случае религиозная высшая идея, для которой “личность представляет собой лишь средство для служения целям высшей общности”, то сразу, как утверждает Хайек, “ужасающие черты тоталитарных режимов”начнут “проступать с роковой неизбежностью” (18).

Особо следует остановиться на поведении лидеров государства, демонстративно показывающих свою религиозность, и явно не думающих о том, как это выглядит с точки зрения общечеловеческой морали. Дело в том, что, начав свою карьеру в коммунистической партии, принимавшей в свои ряды только атеистов, и резко изменивших свои взгляды после выхода из партии, они ставят всех окружающих перед дилеммой: либо они лгали раньше ради карьеры, либо они лгут сейчас ради идеи внедрения православия. Что уж говорить об остальных чиновниках, устремляющихся в храм лишь тогда, когда туда являются первые лица. Пожалуй, лучше всего на эту тему высказался Глава синодального отдела Русской православной церкви протоирей Дмитрий Смирнов: “Но что значит - ходить в храм? В храмы и воробьи залетают, и мыши бывают, и даже кота там видел. Зайти в храм и даже помолиться, ещё не значит стать христианином” (19).

Несомненно, что столь явное предпочтение православной религии на уровне государственной власти (присутствие руководителей государства только на православных службах, транслируемых на всю страну) при наличии официального требования РПЦ “определять содержание и объём взаимодействия государства с разными религиозными общинами в зависимости от их численности, традиционности для страны и региона, вклада в историю и культуру”(16) не могло не сказаться на межнациональных отношениях в многонациональной и многоконфессиальной России. Тем более, что новой России и так досталось далеко не самое лучшее наследство от Советского Союза.

Как верно подметил Александр Мелихов (20): “Коммунистическая власть тоже довольно скоро поняла, что… равенство культур опасная утопия - возможна и необходима лишь декорация этого равенства. И после десятилетий страшного террора национальное замирение удавалось поддерживать столь малой кровью, что наивным людям этот вынужденный худой мир до сих пор представляется дружбой народов”.

Попробуем разобраться, какие ещё причины, кроме вышеуказанных, могут обострять межнациональные отношения в новой демократической России. Для этого необходимо совершить маленький экскурс в историю проблемы “нации и национализма”. На самых ранних этапах развития общества понятия “нация” вообще не существует. Её появлению предшествует либо племенной патриотизм, в котором важнее всего прямая общность по крови и ощущение себя неотъемлемой частью племени, и при котором все решения принимаются автоматически по принципу “свой - чужой” , либо появляющаяся позднее религиозная общность, сближающая людей с разной кровью и разными языками.

Национальный вопрос и национальный патриотизм начинают возникать только при достижении определённой частью населения достаточного культурного уровня, позволяющего получить представления об истории своей общности. И уже на самом раннем этапе формирования национального вопроса в большинстве случаев начинает проявляться феномен национализма. Этот психологический феномен возникает и поддерживается в первую очередь в умах людей, остановившихся в своём развитии на подростковом уровне, которые могут воспринимать национальную идею только по типу подростковой героизации (сделать жизнь с кого) и всегда готовы её отстаивать с типичными для подростка жестокостью и эмоциональной неустойчивостью.

Появление же истинного национального патриотизма возможно только у человека, представляющего собой полноценную личность со своей собственной системой иерархических ценностей, сформированную на основе всестороннего критического осмысления жизненных вопросов и ценностей. В этом случае чувство национального патриотизма включает в себя не только благодарность и уважение к предкам, но и критическую оценку их поступков и деяний.

Именно на этом этапе и уровне развития личности ознакомление и усвоение культуры других народов может привести человека к понятию и принятию интернационализма, на первых этапах хотя бы и регионального (например, ощущения себя европейцем или азиатом).

В реальной жизни отношение большинства рядовых членов общества, не сумевших сформироваться как личности, к национальному вопросу, обычно, зависит от того, какой позиции по данному вопросу придерживаются его официальные и неофициальные лидеры.

Яркий пример того, как стандартно и закономерно ведут себя люди, находящиеся на разных уровнях культурного и экономического развития, при столкновении с национальными проблемами, дают исследования М.Веллера и А. Бурковского (21) об изменении отношения к русским при распаде Российской империи. Так, положение русских в первые годы после революции было неплохим в Польше, Прибалтике, Финляндии, на территории будущих Татарстана и Крымской татарской республики, Эстонии и Латвии, то есть там, где хотя бы образованная верхушка общества считала себя европейцами. Значительно хуже приходилось русским в Грузии, где их как “иностранцев” лишили средств к существованию. Скорее всего, это объяснялось тем, что даже пришедшая в них к власти верхушка общества ещё не перешла от национализма к национальному патриотизму, позволяющему не только гордится своим прошлым, но и трезво оценивать качества представителей других народов. Однако хуже всего оказалось русским в “державе” 102-летнего имама Гоцинского и в Башкирии - тут их обычно сразу же вырезали. Дело в том, что в горах Кавказа, степях Казахстана и Киргизии, с одной стороны, ещё не окончился родоплеменной строй, а с другой, русские являлись для них не просто недавними завоевателями, но ещё и иноверцами (джихад против неверных). Пришедшие к власти большевики сумели не только обострить национальные проблемы, оставшиеся от Российской империи, но и подложить мины под будущее российского государства. Причём последствия этих ошибок продолжают в той или иной мере ощущаться до сих пор и на государственном, и на бытовом уровнях.