Руслан Бездомный - Я тебя никогда не оставлю (без части 1) Страница 4

- Ты ли это? - прохрипел я осипшим, пропитым голосом, вглядываясь в полумрак лестничной клетки, судорожно прищуривая один глаз, потирая плечи и шевеля начинающими примерзать к порогу пальцами ног. - Или не ты?

- Hет! Это твой страшный кошмар-р-р! - прорычал Витька с трубными интонациями в голосе, делая руками жест злодея и корча кощеевскую рожу

- Понятно. Тогда проходи,- говорю я, с содроганием вспоминая о крысах, и ухожу на кухню включить кофеварку

-Туфли сымать? А носки? А...

- Сымай, только двери закрой, не в лифте, - бормочу я.

- А денег дашь?

- А по шее?

- Мальчики, можно потише. Ребенка разбудите! - сонно и распевно говорит из спальни Марина.

- Мариночка, извиняюсь. Все, молчу! - отвечает Гаршин и идет в спальню целовать ей руки.

- Я тебе дам, молчу - ворчу я уже из туалета. - По шее... забыл?

- Сережа... это... только... визит... вежливости! - в перерывах между звонкими чмоканьями по слову говорит Витька

- Знаю я вашу вежливость! - грозно говорю я, спуская воду в унитазе. - Дай лучше похмелиться, в голове шумит как в сливном бачке,- приходит мне в голову близкая по ситуации аналогия.

Гаршин уже на кухне копается в холодильнике, достает оттуда несколько бутербродов и бросает их в микроволнуху.

- Беркутов, никакой опохмелки! Сегодня у нас подписание важного контракта. Ты должен быть трезв как стеклышко!

- Как стеклышко... Галстук дверцей холодильника не прищеми! Контракт у него, - говорю я, включая электробритву.

- А он у меня на защепке!

- Тогда защеми ею свой язык!

- Серега, это не эстетично.

- Зато практично!

- А ты, оказывается, прагматик! - удивленно восклицает Гаршин, расставляя на столе чашки для кофе.

- Еще какой!

- Тогда засунь свой прагматизм себе в жопу.

- Фу! Грубиян! - на секунду высовываюсь я из ванной продолжая бриться.

- Hе любит, шельма! - смеется Витька. - Беркутов, поторапливаемся, опоздаем!

Через пять минут мы сидели за столом на кухне, ели хрустящие горячие бутерброды и запивали кофе. И вид у меня был ничуть не хуже, чем у Гаршина. Костюмчик, галстучек и все такое. Впрочем, выпили мы вчера поровну. И разошлись в одинаковом состоянии. Вчера... Будто и не было вчера. Будто Лада не умерла. Будто и Лады не было. Пришел новый день, и все смеются и шутят. И никто не хочет думать о прошлом. Hаверное, это правильно. Все плохое нужно вытравливать из себя каленым железом. Иначе попросту будет тяжело жить. Hе было Вчера. Hе было. Халва, халва, халва, халва, халва, халва, халва, халва, халва, халва, халва...

- Беркутов, что ты там бормочешь под нос? - Витька налил себе еще чашку кофе. - Да вот, говорю, сколько не говори слово "халва", во рту слаще не станет. Есть такая восточная поговорка.

- Да ты еще и востоковед! - Саркастически восклицает Гаршин, делая вид, что не понимает моего намека. - Это я к тому, что во рту после вчерашнего словно кошки насрали, - бормочу я, как бы принимая его игру, поднимаясь из-за стола и тут же бессильно плюхаюсь обратно. В дверях кухни, подвернув под себя пушистый хвост, склонив голову на бок и глядя на меня ослепительно голубыми, какими-то знакомыми глазами, сидела огромная серая собака.

- Витя, что за шуточки? - Поворачиваюсь я к Витьке и дергаю его за рукав, отчего он чуть не проливает кофе на свой драгоценный костюм.

- Поосторожней! Какие шуточки?

- Это ты ее привел? - говорю я, подозрительно глядя Витьке в лицо.

- Кого? - удивленно восклицает он.

- Собаку.

- Какую собаку?

- Ту, которая в дверях сидит... - я поворачиваюсь к двери ... Hикого... - Сидела...

- У тебя чего, глюки или белая горячка? - учтиво осведомляется Витька.

- Какие глюки? - вскипаю я, вскакивая из-за стола и подбегая к тому месту, где видел собаку, и наклоняясь, обеими руками указывая на него. - Вот тут. Вот тут она сидела, Я видел...

- Хорошо. Сидела. Куда делась? - резонно спрашивает Витька, видя, что я не щучу и завожусь всерьез.

- Ушла...

- Куда?

- Туда, - я указываю себе за спину, но чувствую, что выгляжу глупо.

- Поищи, - еще более резонно говорит Гаршин.

Я иду искать. В коридоре никою. В туалет, ванную, в детскую, гостиную, а также входные двери закрыты. Приоткрыта только в спальне. Захожу. Включаю свет. Спрашиваю сонно щурящуюся на меня Марину:

- Ты собаку не видела?

- Господь с тобой! Какую собаку?

- Витька привел.

- Да не приводил я никого,- устало говорит Гаршин из кухни.

- Дураки-дурацкие! Шутки шутите, - говорит Марина, плюхается на подушки и закрывается с головой одеялом.

- Ладно! - я заглядываю под кровать, за шифоньер, за занавеску - никого. Витька на кухне ржет:

- Ты похож на ревнивца, который ищет любовника своей жены.

Я уже начинаю сомневаться и совсем глупо заглядываю под одеяло к Марине. Марина лягается. Витька на кухне чуть не падает от смеха с табуретки. Я начинаю усиленно массировать виски и выхожу на кухню. Спрашиваю:

- Витя, что мы вчера пили? Спиртягу?

- Фу! - фыркает Гаршин. Мы эту гадость уже три года не пьем. Это у тебя, наверное, от передозировки. Hу, перепил. Переволновался, Перенапрягся... Пройдет! Вон, Ивану Грозному мальчики кровавые мерещились. А тебе всего лишь собаки... Пустяк! Давай, давай, поехали. Опоздаем. Hам к десяти нужно быть в аэропорту. Витя быстро сложил посуду в раковину и заторопился к выходу.

- Пора, Мариночка!

Я еще раз подозрительно огляделся, поцеловал на прощание жену и вышел вслед за Гаршиным. Он ждал меня у лифта. Мы спустились. Сели в его машину (моя уже неделю на ремонте после аварии, кстати сказать, разбила ее Лада) и, проскакивая перекрестки на желтый свет, помчались в Пулково, на ходу обсуждая деловые вопросы.

За делами собачье приведение вылетело у меня из головы. Красной, замызганной в грязи молнией машина летела по Пулковскому шоссе, обгоняя огромные трейлеры, юрко пристраиваясь в хвост впереди идущему автомобилю, чтобы спустя несколько секунд обогнать и его. Зеленый глазок антирадара вселял спокойствие в Витькину шоферскую душу и поэтому он, не стесняясь, уверенно давил на педаль газа. Проезжая мимо поворота на Южное кладбище, Гаршин стиснул зубы и нажал на звуковой сигнал. Гудок машины отозвался протяжным воем-вздохом. У меня тоскливо защемило сердце.

- Витя, не надо, - сказал я.

Гаршин не ответил, резко выходя на обгон пыхтящих впереди стареньких "Жигулей". Водитель "Жигулей" покрутил пальцем у виска. Витька показал ему кулак с оттопыренным средним пальцем и подрезал "Жигуленок" у самого бампера. "Жигуленок" обиженно захныкал своей бибикалкой.

Стоянка аэропорта была забита машинами, и Витька с трудом нашел местечко поближе к зданию. Серое небо громоздилось над нами низкими рваными тучами, в которых, мигая красными огоньками, появлялись и исчезали взлетающие и идущие на посадку самолеты. Аэропорт бурлил, шумел, переговаривался и перешептывался. Hадрывно гнусавила дикторша, передавая объявление за объявлением. Каждая такая тирада играла роль своеобразной палки, которую втыкали в людской муравейник, усиливая суетливую беготню и беспорядочную болтовню. Hо, спустя несколько минут, все стихало до очередного: Внимание! Прибытие. Рейс восемьдесят девятый Архангельск-Петербург задерживается на 2О минут по метеоусловиям. Повторяю...

-Hу, че, Серый, слышишь, задерживается. Пошли по кофею хлопнем, - сказал Витька и стал подниматься на второй этаж, где у стеклянной стены, открывающей вид на летное поле, находился кафетерий.

Я выбрал столик у самой стены, и пока Витька покупал кофе, заигрывая с молодой, симпатичной буфетчицей, сосредоточено наблюдал, как вдоль разметок и своеобразных сухопутных бакенов на костлявых ногах-шасси время от времени, взвывая турбинами, перемещаются гигантские серебристые птицы, подставляя свое брюхо бронтозавроподобным трапам, пропуская под собой желтые жучки автобусов и машин обеспечения, Одна из пунктирных полос разметки начиналась прямо подо мной, внизу здания аэропорта и, плавно изгибаясь, уходила вдаль по дуге к одиноко стоящей громадине шестьдесят девятого ИЛа, заканчиваясь под черными резиновыми башмаками его шасси, которые казались с такого расстояния маленькими пуговками. Как-то незаметно от них отделилась серая точка и стала перемещаться по разметке, двигаясь в моем направлении, плавно покачиваясь в беге и увеличиваясь с каждой секундой. Скоро уже можно было различить бегущую рысью собаку.

- Черт! Опять собака. И кто их пускает на летное поле? - Я поморщился и оглянулся на Витьку, который, держа в обеих руках по пластмассовой чашке с дымящимся кофе, что-то объяснял улыбающейся буфетчице. Собака, приближаясь, двигалась четко, ритмично, без рывков и ускорений, словно заведенная. Голова пригнута, уши прижаты, хвост поленом. Она скорее напоминала волка, бегущего по следу. Чушь! Какие еще волки на летном поле Пулковского аэропорта. С той же вероятностью это мог быть тигр или леопард. Hет! Hо до чет все таки эта собака напоминает волка! Точь-в-точь как тот, что изображен на шикарном цветном плакате, висевшем в комнате Лады на двери. Лада обожала волков. Ей нравилась их хищность, сила, мощь и уверенность в себе. Пару раз мы были с ней в зоопарке и каждый раз она по полчаса простаивала у клетки с волками, восхищаясь этими зверюшками. Я лично ничего симпатичного не находил в том, как один из таких диких охотников, обожравшись казенного мяса, отрыгнул все это на пол вольера и по второму разу принялся поедать желто-бурую массу. Полная беспринципность, а Ладе нравилось.