Санин Евгений - Мы - до нас Страница 40

            «Испытать? Судьбу? – вдруг подумал он. – А разве она не испытывается уже сейчас самим Богом?»

            Князь Илья еще несколько минут, уже не слыша, о чем продолжают говорить помощники, помолчал и, наконец, спросил:

            - Все сказали?

            - Да вроде бы да! – обрывая себя на полуслове, кивнул смуглый и замер, в ожидании похвалы и дальнейших указаний.

            Но пленник сказал совсем не то, что тот ожидал услышать.

            - Ну, а раз так, - сделал вид, что зевает в кулак князь. – То и разговор наш закончен. И теперь – уходите!

            - Что? – в недоумении заморгал помощник с бледным лицом.

            - Я сказал, ступайте прочь! Я… хочу спать и никуда не пойду.

            Помощники переглянулись, поскребли пальцами затылки и, наконец, тот, что с бледным лицом, обреченно махнул рукой:

            - Э-э, да что с ним без толку говорить? Видать, крепко отделали кистенями люди князя Бориса его голову…

            - Пошли, пока нас и правда тут не признали! Что мы, другого князя-изгоя себе не найдем? – согласился с ним смуглый и напоследок с ухмылкой сказал пленнику: - А ты оставайся и жди своего Божьего суда, коли так хочешь!

            Оглядываясь на всякий случай - вдруг в последний момент их князь передумает, помощники, не спеша, прошли к двери, долго-долго открывали ее, но закрыли уже зло и решительно.

            Охранник с недоумением покосился на князя.

            А тот, не обращая на него никакого внимания, уткнулся лицом в волчью шкуру и прошептал:

            - Нет, и в этом неправда ваша, бывшие мои дружки-приятели… Я не просто его просто хочу, а – жажду!

Глава четвертая

  Правда и кривда

1

  Спор готов был зайти в тупик…

            Дни летели, как стрелы. Словно опытный стрелок без передышки доставал их из колчана-тула и одну за другой точно пускал их в цель.

            Сегодня нужно было пройти до конца первый акт пьесы.

            Завтра – второй.

            Послезавтра - третий…

            И все это, не прекращая работ, в основном на раскопах под номерами один и два, поисков плиты небольшой группой специально отряженных для этого студентов.

            И опять – репетиции, репетиции…

            Молчацкий порой проявлял на них просто чудеса изобретательности. Так, когда Стас поинтересовался, а как же он будет доставать из огня – ведь костер-то будет настоящий – раскаленный кусок железа, тот сказал, что и это технически он устроит. Правда, добавил он, хоть это железо он и сделает бутафорским, Стасу все равно придется потерпеть. И может, немного обжечься. Но такова уж судьба артиста – искусство требует жертв!

            Иногда на репетициях появлялся Владимир Всеволодович, и каждое его замечание, хоть и отнимало немало времени, но превращалось в настоящий праздник новых знаний и настоящих открытий.

            Например, когда кто-нибудь кричал: «Ставьте сюда лавку!», академик останавливал его и спрашивал:

            - А вы что, вместе со всем домом, собственно, лавку переносить собираетесь?

            Встретив недоуменный взгляд, он объяснял, что лавка в русской избе всегда неподвижно укреплялась вдоль стены.

            Вокруг сразу собирались актеры, подбегали другие студенты, и Владимир Всеволодович начинал объяснять:

            - Иное дело скамейка! Вот у нее действительно есть ножки, и ее можно передвигать! А теперь их стали путать, и бывает, что герой какого-нибудь исторического, простите, бестселлера сев на лавку, встает со скамьи!

            Студенты смеялись, Стас мотал это себе на приклеенный ус, а Владимир Всеволодович продолжал:

            - Между прочим, по тому месту, которое определял хозяин пришедшему гостю, можно было определить, как он к нему относится. Если с пренебрежением – то вот тебе скамья, или, как теперь говорят, скамейка. Ну, а если с почтением, уважительно, то, пожалуйста, на лавку!

            Та же судьба касалась ключей, замков, домашней утвари и особенно того, что осталось от воинского оружия…

            Если же кто называл футляр для хранения стрел колчаном, то Владимир Всеволодович был просто в праведном гневе:

            - Как вы можете, ставя драму о временах конца одиннадцатого века, употреблять татарское слово «колчан», которое, к тому же, вообще впервые появляется в письменных источниках 1589 года?! В древней Руси стрелы всегда носили в «туле»!

            И тут начинался долгий разговор о самом луке, тетитиве, стрелах…

            Оказывалось, что в древней Руси существовала даже такая мера длины, как «стрелище» или «перестрел».

            - В том же одиннадцатом веке ее определяли по принципу «Яко муж дострелит»! – пояснял академик и на вопросы, какова же была дальность стрельбы, охотно отвечал: - Если говорить просто о дальности, то она достигала порой полукилометра, а то и больше. Что касается, стрельбы на поражение, то рекорд принадлежит английскому королю Генриху Восьмому – 220 метров. Рядовые же его подданные стреляли намного скромнее, чуть больше 90 метров. Зато на Востоке даже заурядные стрелки вели прицельную стрельбу на 150 метров.

            - А мы? – ревниво принялись уточнять студенты.

            Тут Владимир Всеволодович довольно усмехался и, словно спохватившись, отвечал:

            - А разве я забыл сказать, что «перестрел», а это именно стрельба на поражение – равен 225 метрам!

            - То есть то, что у кого-то было рекордом, для нас являлось нормой? – дружно радовались студенты. - Знай наших!

            - Да и сами луки наши русские мастера изготавливали не хуже, если не лучше, чем в других странах. В летописи 1444 года прямо говорится, что из-за великого мороза татары не могли воспользоваться своими луками. А наши же воины, как ни в чем не бывало, стреляли в своих врагов. И вообще, тетиву берегли, как зеницу ока. Натягивали ее только непосредственно перед боем, берегли от сырости, а во время сильного дождя даже речи не могло быть о стрельбе! Известен случай, причем, не один, когда войско терпело поражение из-за того, что тетивы размокали так, что невозможно становилось стрелять…

            Когда же речь заходила о стрелах, то тут вообще академик мог говорить до вечера. О том, что они были самыми разными – и на рыцаря в броне, и на легковооруженного воина, и на его коня, а чтобы сразу определить, какая стрела нужна в данном случае, их оперение окрашивали в разный цвет…

            - Или кто скажет мне, - вдруг сам, хитро улыбаясь, спрашивал Владимир Всеволодович: боевые топоры у нас были легче, чем обычные бытовые, или тяжелее?

            - Конечно тяжелее! – даже удивляясь наивности такого вопроса, рубил с плеча Ваня, и в ответ слышалось:

            - А вот и нет! Боевые топорики были небольшими и легкими, даже летописец говорит о них: «топоры легки!» Это для лесоруба нужен тяжелый топор, чтобы удар был сокрушительной силы, а такой тяжелый топор дает противнику возможность увернуться и поразить тебя, скажем, копьем или саблей…

            Тут беседа без перехода переходила на мечи, копья, палицы, кистени, которые во времена Мономаха были грозным боевым оружием, и лишь после стали непременным атрибутом разбойников-татей.

            Наконец Молчацкий не выдерживал, хлопал в ладоши, объявляя конец антракта. Репетиции возобновлялись. Но… Владимир Всеволодович опять слышал какую-нибудь историческую неточность, и все начиналось сначала…

            Особенно взволновался он, когда узнал, что Молчацкий хотел, чтобы князь и дружинники во время всей постановки появлялись на сцене в доспехах.

            - Да вы понимаете, что это только в кино воины того времени везде и всюду ходят в кольчугах и латах! – горячо стал доказывать академик. - А на самом деле доспехи возили в обозах и надевали только непосредственно перед самим сражением. Бывали случаи, что неприятель благородно ожидал, когда его враг, так сказать, экипируется прямо у него на виду!

            - Но, Владимир Всеволодович… ведь так же гораздо интереснее и колоритней, чем просто в портах и рубахах! – разве что не стонал, пытаясь доказать свое режиссер, но в ответ слышалось непреклонное:

            - Нет, нет и нет! То, что вы предлагаете, это – вопиющее нарушение исторической правды!

            Спор готов был зайти в тупик, но, к счастью, у Молчацкого вовремя нашелся, как оказалось, неоспоримый аргумент.

            - Ну, а если дружина такого князя, как Борис Давидович у ворот, и сам он  со своими людьми находится в городе? – спросил он.

            - Это, в виде исключения, конечно, допустимо, - подумав, согласился, наконец, академик. – И даже, пожалуй, так оно и должно быть на самом деле! Ведь князь Борис хитрый враг, а уж если он рядом, то надо все время быть настороже!