Елизавета Салиас-де-Турнемир - Княжна Дубровина Страница 42

Маша и вы, мои милые сестрицы и братцы, просите папочку не отказаться отъ меня и не выбрасывать изъ семьи

вашей Анюты.

Еще слово: если, да сжалится надо мной Господь Богъ, вы меня отвергнете и одинокую пустите въ міръ Божій, не думайте, что я останусь съ тетушками Богуславовыми. Въ мои соображенія не входить по многимъ причинамъ остаться въ ихъ домѣ, и я во всякомъ случаѣ принуждена, буду искать пріюта въ другой семьѣ; но такого несчастія я не хочу и допускать. Ожидаю вашего отвѣта, не могу сказать иначе, какъ съ трепетомъ, вполнѣ убѣжденная, что въ вашихъ рукахъ судьба моя и мое счастіе. Дѣлайте съ ними что вамъ угодно, но помните при рѣшеніи, что теперь больше чѣмъ когда-нибудь, больше чѣмъ прежде, вы необходимы сиротѣ, которую пріютили и любили. Цѣлую васъ всѣхъ, а васъ особенно, мой дорогой папочка, и остаюсь всегда и вездѣ любящая и покорная дочь ваша Анна Дубровина.

Маша была растрогана. Папочка передалъ письмо дѣтямъ, чтобъ и они прочли его; они всѣ собрались около Агаши, которая читала его имъ вполголоса и часто прерывала чтеніе отирая глава застилавшіеся слезами. Ваня слушалъ чтеніе съ сіяющимъ лицомъ, Лиза съ горящими глазами, Лида повидимому спокойно, и наконецъ съ улыбкой.

— О чемъ ты, Маша, запечалилась? сердце мое болитъ, когда ты милая разстроена, сказалъ папочка.

Онъ обнялъ ее и поцѣловаль.

— Анюта. Анюта наша, сказала наконецъ Маша, — она все та же, золотое сердце; ахъ Анюта, а маменьки ужь нѣтъ, и не увидитъ она ея. Какъ она ее любила! больше всѣхъ дѣтей нашихъ она ее любила.

И Маша заплакала.

— Однако, что ты скажешь, что дѣлать? Это очень важно, очень трудно рѣшить, проговорилъ папочка.

— Тутъ письмо Мити, вы его не прочли еще, сказала Агаша и подала отцу листъ почтовой бумаги исписанный красивымъ четкимъ почеркомъ.

— Да, я и забылъ. Надо прочесть, и папочка вслухъ прочелъ слѣдующее письмо Мити:

Милый папенька и милая Маша, посылаю вамъ до неотступной просьбѣ Анюты письмо ея. Признаюсь, я желалъ бы не посылать его и быть-можетъ не послалъ бы, еслибы не былъ увѣренъ, что когда Анюта заберетъ себѣ что-нибудь въ голову, то помимо меня найдетъ средство доставить вамъ письмо свое. Она отдала мнѣ его запечатаннымъ, но я знаю о чемъ она проситъ васъ: она мнѣ это сказала, и это повело и ее и меня къ весьма тяжелому и даже бурному объясненію. Разумѣется, я не нахожу возможнымъ для насъ сдѣлать то, что она хочетъ, и на это причинъ много. Я пріѣду скоро самъ и мы переговоримъ обо всемъ этомъ основательно, а пока я бы совѣтовалъ вамъ не соглашаться и не отказывать, а написать ей, что вы подумаете. Сообща мы можемъ сочинить письмо и послать ей отказъ мягкій и ласковый, но категорическій. Вы видите, я не допускаю мысли о вашемъ согласіи на ея безумный планъ. Мы воспитаны иначе чѣмъ она; теперь насъ раздѣляетъ пропасть не въ смыслѣ нравственномъ, конечно, но въ смыслѣ нашего общественнаго положенія. Если мы согласимся жить съ нею, въ ея домѣ, какое будетъ ваше положенiе какъ отца и твое, милая Маша? Не будутъ ли всѣ глядѣть на насъ, ея родные, знакомые, даже самые слуги, какъ на приживальщиковъ богатой наслѣдницы. Развѣ ты, Маша, со всѣми твоими добродѣтелями, развѣ вы, мой милый и уважаемый отецъ, бывали когда-нибудь въ большомъ свѣтѣ, въ модныхъ гостиныхъ и знаете ихъ обычаи и требованія? Конечно, нѣтъ. Какую же роль будете вы играть въ нихъ? А если Анюта захочетъ жить съ вами въ К**, повѣрьте, что она не будетъ въ состояніи послѣ своихъ хоромъ жить въ нашемъ тѣсномъ хотя и свѣтломъ уголкѣ. Она соскучится съ нами. Ей издали кажется нашъ домикъ какимъ-то раемъ, какою-то сказочною хижиной, въ которой царствуетъ счастіе и радость, К** губернія страной гдѣ рѣки текутъ молокомъ и медомъ, — а въ сущности замерзшая пустынная Ока зимой, темный, глухой боръ, да немногіе простые знакомые наши въ родѣ старосвѣтскихъ помѣщиковъ весьма скоро опротивѣютъ ей. И тогда куда пойдетъ она перессорившись со всѣми родными изъ-за своего романическаго желанія возвратиться къ намъ? Не забудьте еще одного важнаго соображения: когда родные ея узнаютъ, что она собралась жить съ вами, они обвинятъ васъ въ томъ, что вы пользуясь ея дѣтскою привязанностію, сманили ее къ себѣ изъ-за денежныхъ выгодъ и соображеній. Я считаю, что перенести такую клевету ужасно и ни за что не подвергнулъ бы я ей моего почтеннаго, честнаго отца, который прожилъ слишкомъ пятьдесятъ лѣтъ безукоризненно и заслужилъ уваженіе не только близкихъ знакомыхъ, но и всего города. Скажите, кто въ К** не слыхалъ о Долинскомъ и не знаетъ какой онъ почтенный и достойный человѣкъ? И на старости лѣтъ лишиться своей репутаціи изъ-за фантазіи очень доброй, очень умной, но ужь черезчуръ мечтательной и рѣшительной двоюродной сестры, которая и безъ нашего содѣйствія щедро осыпана всѣми земными благами, я считаю глупостію. Она богата, красива собою, и хотя теперь жизнь ея скучная и стѣсненная, но надо думать не надолго. Едва появится она въ свѣтѣ, какъ, сомнѣваться нечего, ея умъ, красота и богатство привлекутъ жениховъ толпами; ей придется выбирать любаго. Я слышалъ самъ, какъ въ университетѣ одинъ щеголь-студентъ большаго свѣта говорилъ о ней, что она большой призъ. Положимъ, она не пойдетъ за такого дурака и пошляка, но не будетъ недостатка и въ другихъ женихахъ. Я очень сожалѣю, что не могу пріѣхать тотчасъ, чтобъ принять участіе въ вашихъ разговорахъ по поводу письма Анюты и, повторяю, дѣло состоитъ въ томъ, чтобы отказать ей поласковѣе, не оскорбляя ея. Она оскорбилась уже моимъ разговоромъ съ ней и моими просьбами не начинать такой сумятицы, не заваривать этой каши. Вы себѣ представить не можете, что произойдетъ у нихъ въ домѣ, когда она объявитъ теткамъ о своемъ намѣреніи. Одна изъ нихъ всегда больна и вѣроятно упадетъ въ обморокъ, другая, очень недальняя и кажется добрая, разразится слезами, а опекунша Варвара Петровна, женщина сухая, гордая, властолюбивая и высокомѣрная, будетъ противиться всѣми средствами и если на своемъ не поставитъ, непремѣнно разсорится съ Анютой, а насъ, невинную причину всей этой смуты, возненавидитъ и будетъ чернить по всему городу. И притомъ какой это скандалъ: Анюта оставить домъ гдѣ ее воспитали; надо правду сказать и отдать должную честь ея теткамъ: она превосходно воспитана, знаетъ до тонкости всѣ приличія, пріемы ея замѣчательно достойны, и вмѣстѣ съ тѣмъ мягки. И вотъ съ этимъ-то свѣтскимъ воспитаніемъ и утонченными вкусами пріѣдетъ она къ намъ, въ К**! Притомъ я не могъ не замѣтить, хотя Богуславовы были всегда чрезмѣрно ко мнѣ вѣжливы, что онѣ пренебрегаютъ нами и конечно не желаютъ близости между нами и Анютой. Подумайте только, что меня допускаютъ, я не могу употребить другаго слова, только по воскресеньямъ и то поутру и что меня звали обѣдать только одинъ разъ, въ Свѣтлое Воскресенье, вѣроятно по неотступнымъ просьбамъ Анюты. Я, конечно, отказался…

Когда вы прочтете это письмо, вы всѣ безъ сомнѣнія согласитесь со мною. Самое благоразумное отложить окончательное рѣшеніе до моего пріѣзда и вмѣстѣ со мною сочинить отказъ. Я знаю, вы всѣ писать не мастера, особенно письмо дипломатическое. Отецъ слишкомъ чистосердеченъ для такого подвига, а Маша презираетъ такія тонкости — вѣдь правда, Маша? Ты любишь черезчуръ голую правду! Прощайте, цѣлую всѣхъ васъ. Я пріѣду сдавъ экзамены, черезъ мѣсяцъ или никакъ не позже пяти недѣль. Надѣюсь, что Ваня перейдетъ и уѣдетъ со мной въ Москву. Это будетъ для меня большая радость. А пока до свиданія. Весь, всѣмъ сердцемъ вашъ

Дмитрій Долинскій.

— Фу! письмо дрянное, воскликнулъ Ваня, — я не узнаю Мити. Какъ столица-то его испортила! Я ужь это замѣтилъ, когда онъ пріѣзжалъ къ намъ на вакаціи.

— Ваня, ты всегда такъ рѣзко, сказала Агаша, — и что такое ты замѣтилъ? Я не знаю, я ничего не замѣтила.

— Ты очень хорошо все понимаешь, но не хочешь признаться, сказалъ Ваня горячо.

— Нельзя сказать такъ рѣзко, что письмо дрянное, замѣтила Маша по своему обыкновенію тихо и кротко, — но въ немъ высказывается отличительная черта Мити, его главный недостатокъ, за который я всегда упрекала его еще и прежде, мелкое, но огромное въ своей мелочности самолюбіе.

— Какъ это огромное, но мелкое? возразила обиженная за брата Агаша.

— А вотъ подумай, такъ и сама поймешь, сказала Маша.

— Однако вы говорите совсѣмъ о другомъ, а надо рѣшить. Я не совсѣмъ согласенъ съ доводами Мити, но въ нихъ есть доля правды, сказалъ папочка.

— Конечно есть, какъ и во всякомъ разсужденіи не глупаго человѣка, но надо взвѣсить всѣ доводы и съ той и съ другой стороны, сказала Маша, — и рѣшить, которые важнѣе.

— Меня особенно трогаетъ то, что Митя такъ заботится, такъ боится за папочку. Его доброе имя ему дороже всего, сказала Агаша, — и если оно должно пострадать…

— Это не сообразно, возразила Маша съ жаромъ. — Я не допускаю этого. Вашъ отецъ всю жизнь свою жилъ какъ христіанинъ, какъ слуга отечества, какъ дворянинъ, безукоризненно; въ высокой его честности всѣ увѣрены — и все это пропадетъ, по мнѣнію Мити, потому что онъ согласится опять жить съ той, которую взялъ къ себѣ и любилъ какъ дочь, когда она была отвергнута всѣми родными, не имѣла ни куска хлѣба, ни крова, ни семьи. Лишая себя онъ далъ ей все это и въ придачу далъ ей сердце и любовь отца. Стало-быть безукоризненная, скажу добродѣтельная жизнь вашего отца сочтется ни во что отъ людскихъ пересудовъ. А по моему иначе: не бѣгайте за людскою похвалой, а идите своею дорогой по законамъ Божескимъ и законамъ общественнымъ. и людская похвала сама собою придетъ къ вамъ и не отнимется отъ васъ.