Эндрю Кин - Ничего личного: Как социальные сети, поисковые системы и спецслужбы используют наши персональные данные Страница 43

Тим Бернерс-Ли изобрел Всемирную паутину, чтобы облегчить взаимодействие со своими коллегами по CERN. «Всемирная паутина — изобретение более социальное, чем технологическое, — писал он. — Я разработал ее как социальный инструмент для совместной работы и взаимодействий, а не как технологическую игрушку. Главная цель Всемирной паутины — поддерживать и улучшать наше паутиноподобное существование в мире. Мы объединяемся в семьях, сообществах и предприятиях. Мы можем создавать доверительные отношения за тысячи миль и при этом не доверять тем, кто рядом»31.

Когда Бернерс-Ли в 1989 г. изобрел Интернет, он не мог представить, что его «социальное творение» будет использоваться в репрессивных целях как частными компаниями, так и правительствами. В своем романе «1984» Джордж Оруэлл придумал термин «Большой Брат» для обозначения тайных полицейских вроде Эриха Мильке. И по мере развития Интернета вещей, превращающего всякий объект в подключенное устройство (если верить аналитикам Патрика Сервала из компании Eriksson, то к 2015 г. 50 млрд разного рода умных устройств будут производить 5,5 зеттабайта данных), все больше людей начинают беспокоиться о том, что Большой Брат ХХ в. возродился в XXI в. в обличье богатейшей экосистемы носимых устройств. Они опасаются, что мир станет походить на выставочный павильон CES-2014, где ряды безымянных, безликих собирателей данных, одетых во всевидящие электронные очки, будут следить за каждым нашим шагом.

Казалось, что дух Большого Брата витал в отеле Venetian повсюду. В своей статье о выставке CES-2014 в Guardian Дэн Гиллмор предупреждает читателей о том, что подключенные телевизоры, «следящие за нами, сближаются со зловещей фантазией Оруэлла о Большом Брате»32. Даже руководители промышленных компаний опасаются влияния Интернета вещей на неприкосновенность частной жизни: так, в марте 2014 г. генеральный директор компании Volkswagen AG Мартин Винтеркорн предостерег, что подключенный автомобиль будущего «не должен превратиться в монстра-пожирателя данных»33.

Однако есть одно фундаментальное отличие Интернета вещей от задуманного Эрихом Мильке государства тотального надзора Большого Брата, отличие общества «1984» Оруэлла от сегодняшнего сетевого общества — Мильке хотел сделать людей «прозрачными» против их воли; мы же в сегодняшнем мире Google Glass и Facebook выбираем жизнь в прозрачном государстве, где подключенные автомобили, мобильные телефоны, холодильники и телевизоры наблюдают за нами.

Паноптикон

«Во вторник я проснулась и увидела себя на третьей полосе Daily Mail, — рассказывала молодая англичанка по имени Софи Гадд в декабре 2013 г. — Далеко не лучшее начало дня, хуже могло быть только, если бы я упала с кровати или обнаружила, что в доме кончилось молоко. Я появилась в Daily Mail не из-за того, что оголилась на публике, а из-за "Твиттер-шторма"»34.

Студентка выпускного курса факультета истории и политологии Йоркского университета Софи Гадд неумышленно стала инициатором «Твиттер-шторма», когда, находясь на каникулах в Берлине, разместила твит с фотографией портрета российской царицы XVIII в. Екатерины Великой, выставленного в Немецком историческом музее. Под фото она написала, что лицо императрицы на этой картине, нарисованной в 1794 г. портретистом Иоганном Баптистом Лампи, невероятно похоже на лицо британского премьер-министра Дэвида Кэмерона.

«В течение нескольких часов, — объясняет Гадд, — мое сообщение ретвитнули тысячи раз», так что в итоге оно стало главной новостью в Daily Mail и Daily Telegraph. «Этот случай преподал мне хороший урок насчет вирусных социальных медиа», — говорит Гадд о своих впечатлениях, совпадающих с мнениями многих других критиков и, в частности, Дэйва Эггерса в его романе 2013 г. «Сфера»[34] (The Circle), сатирической антиутопии о фабриках данных наподобие Google и Facebook, который называет Интернет «крайне циничным местом», где «не может быть ничего личного»35.

В общем-то, Софи Гадд отделалась еще крайне легко. В отличие от других невинных жертв, застигнутых публичными «твиттер-штормами», она не потеряла работу, не оказалась в тюрьме и ее репутация не была уничтожена мстительной толпой в онлайне. Например, в том же месяце, когда Софи Гадд обнаружила себя на третьей полосе Daily Mail, PR-директор Джастин Сакко опубликовала твит: «Еду в Африку. Надеюсь не подхватить СПИД. Шутка — я же белая!» Сакко написала его перед посадкой на рейс из Лондона в Кейптаун. Когда 12 часов спустя она приземлилась в Южной Африке, ее сообщение было ретвитнуто всего лишь три тысячи раз, но вызвало уже такой всплеск интереса в мировых новостях, что, когда Сакко, ничего не подозревая, выходила из самолета, ее поджидали папарацци с фотоаппаратами. Заклейменная в Интернете из-за своего глупого твита как самый опасный преступник, Сакко потеряла работу, а ее собственный отец назвал ее «долбаной идиоткой»36. И отныне имя Джастин Сакко всегда будет ассоциироваться с этим некорректным, но явно не криминальным твитом. Такова природа и власть Интернета.

«Когда у вас немного фолловеров, Twitter может казаться вам тесным кружком друзей по пабу, — замечает Софи Гадд по поводу ничего не прощающего и ничего не забывающего социального Веба37. — Но это не так. Там нет и тени приватности. С тем же успехом можно разговаривать через мегафон на центральной улице города».

Опасности появления прозрачной республики возникали задолго до тоталитарных режимов ХХ в. и выхода в свет романа Джорджа Оруэлла «1984». В частности, они уходят корнями в просвещенный деспотизм российской императрицы Екатерины II, чей портрет кисти Иоганна Баптиста Лампи висит в Немецком историческом музе и чье сходство с Дэвидом Кэмероном привело Софи Гадд на третью полосу Daily Mail.

Живописец итальянского происхождения Лампи был не единственным европейцем, уехавшим в конце XVIII в. в Россию, чтобы насладиться щедростью Екатерины Великой. На службе у автократического режима Екатерины состояли и двое англичан, братья Сэмюэл и Иеремия Бентамы. Сэмюэл работал на графа Григория Потемкина, одного из многочисленных любовников Екатерины, вошедшего в историю своими бутафорскими «потемкинскими деревнями». Потемкин поручил англичанину управление своим гигантским имением Кричев на границе с Польшей, занимавшим площадь более 250 кв. км и насчитывавшим 14 000 одних только мужчин-крепостных38. Сюда перебрался к брату в 1786 г. Иеремия Бентам, юрист и философ, более всего известный сейчас как автор принципа «наибольшего счастья». Именно здесь его осенила идея идеального здания, названного братьями «Паноптикон» (то же, что паноптикум), или «Дом надзирателя».

Хотя сегодня изобретателем Паноптикона считается Иеремия Бентам (кстати, выпускник того же Оксфордского колледжа, что и Тим Бернерс-Ли), сам он приписывал его авторство Сэмюэлю. «Возродится мораль, сохранится здоровье, укрепится промышленность, распространится просвещение, облегчится общественное бремя, упрочится экономика на твердой основе, развязан будет, а не разрублен гордиев узел закона о бедных — и все это благодаря простой архитектурной идее!» — торжествуя, возвещал Иеремия Бентам в своем письме из Кричева с описанием идеи.

«Простая архитектурная идея» Иеремии Бентама отражала заинтересованность его брата Сэмюэла в обуздании вверенных ему крепостных в имении Потемкина. Названный в честь мифического древнегреческого великана Паноптеса (он же Аргус), имевшего сотню глаз, Паноптикон предназначался для размещения крупных учреждений — тюрем, школ или больниц — и был замыслен как цилиндрическое строение с находящимся в центре надзирателем, способным наблюдать за каждым человеком в здании. Ощущение постоянного наблюдения, считал Иеремия Бентам, есть «новый способ обретения власти одного разума над другим». Паноптикон являет собой «наглядное и оригинальное слияние архитектурной формы с социальным предназначением», — говорит историк архитектуры Робин Эванс. И этим предназначением была дисциплина. Чем явственнее мы представляем, что за нами наблюдают, считали Иеремия и Сэмюэл Бентамы, тем усерднее мы работаем и тем реже нарушаем правила. Мишель Фуко описывал Паноптикон как «бесчеловечную и искусно задуманную тюрьму». Это «микрокосм утилитаристского общества», согласно одному историку, и «экзистенциальная реализация философского радикализма», согласно другому39.

Будучи основателем философского учения, известного как философский радикализм или утилитаризм, Иеремия Бентам рассматривал человека как вычислительную машину, управляемую количественно измеримыми удовольствием и страданием. В целях наилучшего управления обществом необходимо суммировать все удовольствия или страдания, с тем чтобы вычислить наибольшее коллективное счастье. По словам английского философа и теоретика права Герберта Харта, Бентам был «экспертом по расчету затрат и расходов в глобальном масштабе»40. А шотландский мыслитель XIX в. Томас Карлейль раскритиковал Бентама как философа, сосредоточенного на «подсчетах и оценках побуждений человека». За полвека до того как его соотечественник Чарльз Бэббидж изобрел первую программируемую вычислительную машину, Бентам уже представлял людей в виде вычислительных машин. А Паноптикон, который Бентам тщетно пытался построить на протяжении своей жизни, остается «простой архитектурной идеей», позволяющей отследить и измерить кого угодно и что угодно.