Холли Блэк - Черное сердце Страница 44

произносит Захаров.

Давайте я,

говорит Лила. Потом смотрит на Стэнли, направившего на меня пистолет. — Дай сюда.

Делаю большие глаза, безмолвно умоляю. Двигаю ногой по земле, надеясь, что успею что-нибудь написать.

«Я»,

ухитряюсь изобразить вверх ногами, чтобы Лила смогла прочесть.

«Это я»,

хочется мне сказать.

Агент Джонс бьет меня по виску рукоятью пистолета — достаточно сильно, чтобы у меня поплыло перед глазами. Мне кажется, будто мозг болтается внутри черепа. Падаю на живот; закованные в наручники руки по-прежнему за спиной. Я даже не видел, как Джонс достал оружие.

Лежу, судорожно ловя воздух ртом.

Даже не ожидал, что будет так приятно видеть его корчащимся на земле,

Захаров подходит ко мне, наклоняется и похлопывает меня по щеке. — Губернатор, вы правда думали, что никто вас не тронет?

Качаю головой, не вполне понимая, что это должно означать.

«Пожалуйста»,

думаю я.

«Пожалуйста, задай мне вопрос, на который ждешь ответа. Прошу, снимите скотч с моих губ. Пожалуйста».

Лила делает шаг вперед, держа в опущенной руке пистолет. Она долго смотрит на меня.

Пожалуйста.

Захаров поднимается на ноги, взмахнув черным пальто, словно мантией.

Поднимите его,

велит он агенту Джонсу. — Человек должен встретить смерть стоя — даже такой человек.

Белокурые волосы Лилы чуть колышутся на ветру, словно золотой нимб. Она снимает темные очки. И хорошо. Хочется в последний раз взглянуть в ее глаза. Голубой и зеленый. Цвета моря.

Дедушка говорил, что от таких девушек пахнет озоном и опилками. Она увенчана проблемами, словно короной. Если она когда-нибудь влюбится, то, словно комета, подожжет небо на своем пути.

По крайней мере, курок спустишь ты.

Мне ужасно хочется произнести эти слова.

Уверена? — Спрашивает ее Захаров.

Она кивает и, почти машинально, прикасается пальцем к горлу. — Я приняла метку. И готова убить.

Тебе придется прятаться, пока мы не убедимся, что на тебя никто не выйдет,

говорит Захаров.

Лила снова кивает:

Оно того стоит.

Безжалостная. Такая уж она, моя девушка.

Агент Джонс поднимает меня на ноги. Пошатываюсь, словно пьяный. Хочется закричать, но скотч все равно заглушит все мои крики.

Рука Лилы, держащая пистолет, дрожит.

Бросаю на нее последний взгляд, а потом так крепко зажмуриваюсь, что в уголках глаз выступают слезы. Так крепко, что вижу мелькающие точки.

Жаль, что я не могу с нею попрощаться.

Ожидаю, что выстрел прозвучит подобно грому, но я совсем забыл о глушителе. Слышу лишь вздох.

Лила наклоняется надо мной и снимает перчатки, чтобы поддеть ногтями краешки липкой ленты. Срывает ее с моих губ. Смотрю на небо — я так рад, что жив, что едва замечаю боль.

Это я,

лепечу я. — Кассель. Клянусь, это я.

Даже не помню, как упал, но сейчас я лежу на земле. Рядом Агент Джонс — он не шевелится. Натекла лужица крови. Его кровь яркая, словно краска. Пытаюсь перевернуться набок. Он мертв?

Знаю,

обнаженные пальцы Лилы прикасаются к моей щеке.

Откуда? — Спрашиваю. — Как ты… когда?

Ты такой засранец,

отвечает она. — Думаешь, я телевизор не смотрю? Слышала твое безумное выступление. Конечно, я догадалась, что это ты. Ты же рассказывал мне о Паттоне.

А,

говорю я. — Это. Ну конечно.

Стэнли охлопывает карманы Джонса и открывает мои наручники. Когда их снимают, а вслед за ними и клейкую ленту вместе с камнями, чернилами и кожаной перчаткой, я рву ворот рубашки, достаю амулеты и швыряю их наземь.

Ужасно хочется избавиться от этого тела.

Впервые воспринимаю муки отдачи как освобождение.

Просыпаюсь на каком-то незнакомом диване, накрытый одеялом. Пытаюсь сесть, и тут замечаю Захарова — он сидит на другом конце комнате, в островке света, и читает.

При таком освещении черты его лица кажутся высеченными из камня. Скульптура «Босс мафии на отдыхе».

Захаров смотрит на меня и улыбается. — Ну как, лучше?

Пожалуй, да,

стараюсь говорить как можно вежливее — насколько позволяет мое полулежачее положение. Голос срывается. — Да.

Сажусь прямо, разглаживаю измятый, перепачканный костюм. Он уже не по фигуре, руки и ноги слишком длинны для рукавов и брючин, одежда висит на мне, как собравшаяся складками кожа.

Лила наверху,

сообщает Захаров. — Помогает твоей маме собирать вещи. Можешь забрать Шандру домой.

Но я не нашел бриллиант…

Захаров откладывает книгу в сторону. — Не люблю разбрасываться похвалами, но то, что ты сделал… это было нечто,

он хмыкает. — В одиночку сумел подорвать законопроект, с которым я уже давно пытался бороться, да еще и устранил моего политического врага. Мы в расчете, Кассель.

В расчете? — Повторяю я, потому что не могу в это поверить. — Но я…

Разумеется, если ты найдешь бриллиант, я буду просто счастлив. Невероятно, что твоя мать ухитрилась его потерять.

Просто вы не бывали в нашем доме,

говорю я, и это чистая правда. Однажды он заходил на кухню — а может, и еще как-то заходил, о чем я лично не знаю. — У вас с мамой долгая история. — Когда эти слова уже слетели с моих губ, я понимаю, что дальше он скажет то, что я вряд ли хочу услышать.

Похоже, Захарова это немного позабавило. — Вот что я тебе скажу, Кассель, я в жизни встречал немало дурных людей. Заключал с ними сделки, выпивал с ними. Делал то, что и сам себе не могу простить — ужасные вещи. Но таких как твоя мать, я не знаю. Она ни в чем не знает меры — если мера и есть, она ее пока не нашла. И ей ни с чем не нужно мириться.

Он произносит эти слова задумчиво и восхищенно. Смотрю на стакан, что стоит рядом с ним на столике, и гадаю, сколько же он выпил.

В молодости она вскружила мне голову — нас познакомил твой дед. Не могу сказать, что мы друг другу нравились — но иногда такое бывало. Но… что бы она ни говорила тебе о наших отношениях, помни одно: я всегда уважал твоего отца. О такой честности, как у него, может мечтать любой преступник.

Не уверен, что хочу все это слушать, но вдруг до меня доходит, почему Захаров так откровенен со мной: он не хочет, чтобы я злился на него из-за отца, хотя и знает, что мне известно, что он спал с мамой. Откашливаюсь:

Слушайте, не буду притворяться, что понимаю — просто не хочу понимать. Это касается только вас с нею.

Захаров кивает:

Хорошо.

Думаю, его забрал отец,

говорю я. — Думаю, поэтому он и пропал. Он был у отца.

Захаров бросает на меня странный взгляд.

Я про бриллиант,

до меня доходит, что я выражаюсь совершенно непонятно. — Думаю, отец забрал у мамы бриллиант и заменил его фальшивкой. Поэтому она так и не заметила пропажу.

Кассель, украсть бриллиант «Воскресение»

все равно, что похитить «Мону Лизу». Если у тебя есть покупатель, ты можешь получить сумму, близкую к реальной стоимости, иначе ты крадешь лишь из любви к искусству или чтобы показать всем на что ты способен. Толкнуть такую вещь скупщику не получится. Привлечешь слишком много внимания. Бриллиант пришлось бы распилить на части, но тогда его цена упала бы во много раз. Куда проще взять и украсть пригоршню алмазов в любой ювелирной лавке.

За бриллиант можно потребовать выкуп,

думаю о маме и ее безумном плане раздобыть деньги.

Но твой отец не потребовал,

говорит Захаров. — Если камень был у него. Хотя, возможно, он подержал бриллиант у себя всего пару месяцев.

Окидываю его долгим взглядом.

Захаров фыркает:

Скажи, ты же не мучился вопросом, не я ли подстроил гибель твоего отца в аварии? Думаю, ты для этого слишком хорошо меня знаешь. Если бы я убил человека, который, как мне известно, меня обокрал, то сделал бы этот случай показательным. Все бы обязательно узнали, кто стоит за его смертью. Но я ни на миг не подозревал твоего отца. Он был мелким воришкой, вовсе не алчным. Вот насчет твоей матери я задумывался, но потом отмел эту мысль. Как выясняется, зря.

Быть может, он знал, что скоро умрет,

говорю я. — Может, считал, что камень сохранит ему жизнь. Как Распутину. Как вам.

Не знаю никого, кому бы не нравился твой отец — а если он и правда боялся, то наверняка отправился бы к Дези. — Дези — это мой дед. Даже странно слышать его имя, а не фамилию. Даже забыл, что оно у него есть.

Думаю, мы никогда этого не узнаем,

отвечаю я.

Мы долго смотрим друг на друга. Интересно, кого он видит, глядя на меня: отца или маму? Потом его взгляд останавливается на чем-то еще.

Поворачиваюсь. Лила в своей узкой юбке, ботинках и атласной белой блузке стоит на лестнице. Она улыбается нам, но один уголок ее губ ползет вниз, отчего выражение лица кажется странным.