Семен Кирсанов - Собрание сочинений. Т. 3. Гражданская лирика и поэмы Страница 44

Труба Наполеона

Еще не опаленпожаром близкой брани —сидит Наполеонна белом барабане,

обводит лес и луги фронт перед собоюсозданием наук —подзорного трубою.

На корсиканский глаззачес спадает с плеши.Он видит в первый разБагратиона флеши.

Пред ним театр войны,а в глубине театра —Раевского видныредуты, пушки, ядра…

И, круглая, видна,как сирота, Россия —огромна и бедна,богата и бессильна.

И, как всегда, однастоит, добра не зная,села Бородинакрестьянка крепостная…

Далекие валыобводит император,а на древках — орлыкак маршалы пернатых,

и на квадратах картпрочерчен путь победный.Что ж видит Бонапартсвоей трубою медной?

Вот пики, вот флажокусатых кирасиров…В оптический кружоквместилась ли Россия?

Вот, по избе скользя,прошелся, дым увидев…А видит он глаза,что устремил Давыдов?

Верста, еще верста,крест на часовне сирой…А видит он сердцасквозь русские мундиры?

Он водит не спешарукою в позументах…И что ж? Ему душаКутузова — заметна?

Вот новый поворотего трубы блестящей.А с вилами народв лесной он видит чаще?

Сей окуляр таков,что весь пейзаж усвоен!А красных петуховон видит над Москвою?

А березинский снег?А котелки пустыеА будущее всехидущих на Россиюон видит? Ничегоне видит император.Он маршалов зоветс улыбкой, им приятной.

Что, маршалы? В стогахне разобрались? Слепы?Запомните — в снегахвозникнут ваши склепы!

Биноклей ложный блеск —в них не глаза, а бельма!Что мог поведать Цейсфельдмаршалам Вильгельма?

О, ложь стереотруб!Чем Гитлер им обязан?Что — он проникнул в глубьРоссии трупным глазом?

Вот — землю обхвативорбитой потаенной,глазеет объективна спутнике-шпионе, —но, как ни пяльтесь вы,то, чем сильна Россия, —к родной земле любвивы разглядеть не в силах!

Взгляните же назад:предгрозьем день наполнен,орлы взлететь грозятнад Бородинским полем.

С трубой Наполеонсидит на барабане,еще не опаленпожаром близкой брани.

Набережная

Я — набережных друг.Я начал жизнь и детствотам, где витает Дюкнад лестницей Одесской.

А позже я узналв венецианских арках,как плещется каналу свай святого Марка.

У Темзы я смотрелна утренний и мутныйпарламент, в сотнях стрел,в туманном перламутре.

В душе всегда живау лап гранитных сфинксасуровая Нева,где я с бедою свыкся…

Но если хочешь тыв потоке дел столичныхотвлечься от тщетысвоих терзаний личных —

иди к Москве-рекедворами, среди зданий,и встань невдалеке,между двумя мостами.

Волна — недалекоблестит старинной гривной.Ты отделен рекойот набережной дивной.

Кремлевская стеназаглавной вьется лентой,где мнятся письменаруки восьмисотлетней.

На зубчатом краю —витки и арабески,и вдруг я узнаюгравюру давней резки

с раскраскою ручной,с гербом над куполами,с кольчугою речной,с ладьей на первом плане.

А выше — при крестахв небесной иордани —воздвиглась красотавсех сказок, всех преданий.

Неясно — кто стоит(так сумеречны лики):без посоха старикили Иван Великий?

А в чудные врата,как в старину бывало, —не входит ли четапри мамках, при боярах?

И чудо всех церквейпод золотом убора —две радуги бровейУспенского собора…

О нет — я не ханжа,живущий в мире ложном!Но красота — свежабожественно, безбожно!

И, в вышину воздевперсты Преображенья, —диктует новизнеурок воображенья.

Старые фотографии

Я наблюдал не разжизнь старых фотографий,родившихся при насв Октябрьском Петрограде.

В начале наших днейв неповторимых сценахостановился мигна снимках драгоценных.

Они скромнее книг,но душу мне тревожитпечаль и боль, что мигпродлиться в них не может…

Как пожелтел листокиз тонкого картона!Вот людям раздаютвинтовки и патроны.

Вот, выставив штыки,глазасты и усаты,глядят с грузовикавосставшие солдаты…

Вот площадь у дворца,и, может, выстрел грянул —так строго в объектив красногвардеец глянул…

Вот наискось летитматрос, обвитый лентой,и то, что он убит,всем ясно, всем заметно…

Вот женщина в толпеперед могилой плачет,но мокрые глазаона под шалью прячет…

Вот парень на столбенад невским парапетом,он машет картузом,крича: «Вся власть Советам!»

Вот понесли плакатдве молодых студентки…Вот Ленин над листкомсклонился на ступеньке…

Вот первый наш рассвети длань Петра чернеет,а девушка декретна черный мрамор клеит…

Но почему онина снимках неподвижны, —они, которых жизнь —начало новой жизни?

Не верю, что навекмгновение застыло!Товарищи! Скорейвставайте с новой силой!

И кто посмел сказать:«Остановись, мгновенье»?Вдруг будто пронеслосьпо снимкам дуновенье,

как будто некий магв фуражке-невидимкевдруг палочкою мах —нул — и очнулись снимки!

Вот поднялся матроси лег живой на цоколь,чтоб грудью отстоятьот немцев Севастополь…

Сошли с грузовикасолдаты из отрядас гранатами — в окоп,в обломки Сталинграда…

И две студентки, двенаивных недотроги,снаряды повезлипо ледяной дороге…

Теперь они сдаютэкзамен в институте —другие, но они,такие же по сути…

Вот женщина сошласо снимка в час суровыйи в школьный зал вошлаучительницей новой…

И парень на столбетелевизионной вышкиприваривает стальпод молнийные вспышки…

И глянул в объективнестрого и неловкопохожий на тогопрохожего с винтовкой,

но он держал чертежв конверте из картона —ракеты, что взлетитзвездой десятитонной!

О, снимки! Снова в нихзаулыбались лица!Но я и знал, что мигне мог остановиться,

что Ленин написалпод новью наших плановзнакомые слова:«Согласен. В. Ульянов…»

Я прохожу в музей,я прикоснуться вправек листовкам первых дней,к квадратам фотографий.

Они глядят со стени подтверждают сами,что тот, кто был ничем,стал всем и всеми нами!

Утренние годы