Александр Баунов - Миф тесен Страница 45

При этом мы очень любим западные рейтинги. В том числе за то, что они, как правило, соответствуют нашему текущему самоощущению, выраженному в сочинениях о паршиво проведенных осени, зиме и весне. Западные рейтинги показывают, что это ощущение не случайно. Ну вот, что вы хотели, мы же худшая страна в мире, худший город в мире, здесь невозможно жить, дышать, творить, любить и ездить на велосипеде — и за все это приходится еще и платить больше всех.

Поэтому, когда западные рейтинги вдруг показывают иное, мы в замешательстве. Например, в 2012 году мы мало того что попали в рейтинг «Города возможностей» (а не всех берут), но и оказались там рядом с Шанхаем, Пекином и Куала-Лумпуром, всего на четыре позиции ниже Милана. Рейтинг все более или менее проигнорировали — как противоречащий нашей картине мира. Тем более, что там у Москвы лучшие результаты в графах «Экономическое влияние» (9-е место) и «Устойчивое развитие» и «Окружающая среда» (7-е и 8-е — рядом с Парижем). Мы третьи среди мегаполисов по зелени, в первой десятке по доле населения с высшим образованием, сети общественного транспорта, числу публичных библиотек, четвертые по охвату широкополосным интернетом.

Как в это можно поверить? Вот если бы мы оказались на двухсотом, вот если бы позади Аддис-Абебы, вот если бы там, где нигерийский Лагос, это бы соответствовало нашему бескрайнему чувству собственной обделенности.

Когда снимали Лужкова и назначали Собянина, чего только я не узнал про Москву. Что экономических перспектив у нас меньше, чем у Пекина с Бомбеем, а заодно и с Мехико. Что Москва — один из самых опасных, криминальных городов мира. (Как говорил Геннис, проезжая через Гарлем: «Мы здесь самые страшные».) Да что там — в Москве нет зелени, нечем дышать, нет дворов, нет архитектуры, нет городской среды. Ни дворов, ни дорог, ни парков, ни зеленых насаждений, ни пройти ни проехать, ни кола сердцу, ни двора уму.

И вроде все это пишут люди, видавшие мир. В Москве нет зелени! Ну да, конечно, зимой ее действительно нет, не спорю. А зима у нас полгода. И в этом смысле любые Афины с Мадридом лучше. Правда, в Мадриде ее нет другие полгода — там, где не поливают.

Но вот летом — летом в Москве нет зелени? А где она есть-то тогда? Про зелень обычно говорят, вспоминая роскошные парки центрального Лондона или Сентрал-парк в Нью-Йорке. Но Сентрал-парк в Нью-Йорке один, кроме него, зелени считай, что и нет. А у нас в центральной Москве нет парка размером с Сентрал, зато почти каждый наш двор в европейском или американском городе числился бы парком.

Любой двор любой московской сталинки — по европейским меркам парк, по лондонским — square, по вавилонским — сады Семирамиды. Любое пространство между двух хрущевок, двор между корпусами моей кирпичной раннебрежневской девятиэтажки в любой столице Европы, Америки, Азии был бы парком, имел бы отдельное гордое название и был бы нанесен на карту. У меня их возле дома три, все безымянные проходы между домов.

У реального советского социализма не так много реальных преимуществ, но вот эта щедрость городского жилищного планирования — одно из немногочисленных. Давайте признаем: Москва — очень зеленый город. Полгода в году. Еще три недели — желтый и красный.

Вместо того чтобы ныть, что у нас в городе нет мест вроде Сентрал-парка или Гайд-парка, осознаем, что у нас возле каждого дома парк, и будем относиться к ним не как к проходу между домами в лопухах, где можно все повытаптывать, а как к Гайду и садам Тюильри.

Все это относится и к жалобе на то, что в Москве нет дворов. Мне бы и в голову не пришло, что их нет, если б сам не слышал такое по радио, не читал на страницах газет, не кликал в сети. А где есть? Если у нас их нет, то и нигде. Москва — это город дворов. Вообще, русские города — это города дворов. Это особенность нашего градостроительства. Нигде я их не видел больше.

В городах Запада и Востока за сомкнувшимися фасадами домов, внутри огороженных ими квадратов можно найти: 1) ничего; 2) темный вентиляционный колодец с трубами и коммуникациями; 3) маленький дворик с клочком травы и двумя кустами, доступный только жителям выходящих на него домов; 4) прекрасное итальянское, испанское, сирийское патио с колоннами, с фонтанчиком или без.

Последний вариант прекрасен, но он предполагает двух, максимум трехэтажные дома. И если это не палаццо на одну-две семьи — это уже не двор, а коллективная прихожая. Так он и работает. Если же в доме хотя бы пять этажей, патио превращается в темный глухой колодец: все мы знаем патио Петербурга. А ведь по размеру они никак не меньше севильских. А если в доме этажей двадцать, как в Гонконге, то двор вообще превращается в ничто.

В отличие от большинства городов мира, у нас за пространством улицы есть еще одно — не меньшее, а то и большее по размеру: мир дворов. Там лавки, песочницы, горки, парковки, иногда цветники, гаражи для лазанья детей по крышам, бабушки на лавках, детские сады, иногда — все реже — веревки с бельем и друзья дворника-киргиза с пивом. В них, во дворах, если в центре, — малый и средний бизнес, в них турагентства и ремонт обуви, встречаются, хотя и редко, фонтан, бронзовый атлет, цементная русалка. Москва — город дворов. Вместо того чтобы фантазировать, как нас обделили дворами, надо раз и навсегда осознать, что мы единственный мегаполис мира с таким количеством дворов, не давать их в обиду и под застройку, не запирать от всех (а в последнее время запирают все меньше) — и что надо что-то с ними делать, что-то важное и прекрасное.

Общее место, что в Москве нет архитектуры. Конечно, Москва не Флоренция, не Венеция и не Рим. Но, вообще-то, не только Москве тщетно тягаться с Италией. Париж стилен и единообразен. Но кто сказал, что единство стиля лучше, чем разнобой? Ведь прекрасен же разностильный Стамбул. А в центре разностильной Москвы к тому же стоит лучший городской замок Европы: не какая-то новодельная декорация вроде Нойшванштайна, а настоящий бург XV века, лучшей из возможных работы — итальянской, но с достаточной локализацей производства, чтобы не быть просто импортом или копией. Эдинбург, Пражский Град, Кастелло-Сфорцеско — это все достойные соперники, ровня, а вовсе не недостижимый идеал, рядом с которым только и можно обкусать локти по самое плечо.

Все разговоры о том, что у нас нет архитектуры, — идеальный фон к сносу кому чего захочется: чего жалеть? Все равно не Париж. А вот Наполеон пишет в письме Жозефине, что Москва оказалась городом не хуже Парижа — сады, церкви, дворцы. А пожар с тех пор, мы знаем, способствовал ей много к украшенью, дворцов не убавилось, а прибавилось, к древнерусскому стилю, нарышкинскому и елизаветинскому барокко с классицизмом с тех пор добавились ампир, псевдорусский стиль, модерн, конструктивизм, еще один ампир, а потом наш социалистический баухаус с дворами. Теперь вот небоскребы, если кому не хватало.

Вместо того чтобы стонать, что у нас нет архитектуры, и давать алчным девелоперам-убийцам повод для новых сносов, лучше поснимать кондиционеры с той, что есть, и выгнать из центра девелоперов.

Вообще, в Москве две беды: кондиционеры на фасадах и машины на тротуарах. Ну, еще хорошо бы, конечно, чтобы водители повежливее, автобусы поновее, трамваи побыстрее, подземных парковок побольше, пробок поменьше, выборы посвободнее, депутаты поумнее, кто же спорит. Но из того, что у нас нет хороших депутатов, делать вывод, что у нас в городе нет и дворов с деревьями, несправедливо. И депутатам, и деревьям обидно.

В ИННОГРАД, МИН ХЕРЦ!

«Ворота раскрылись, и Алексашка очутился на Кукуе, в немецкой слободе <...>. Приветливый свет из окошек небольших домов падал на низенькие ограды, на подстриженные деревца, на стеклянные шары, стоявшие на столбах среди песчаных дорожек. В огородах перед домиками белели и чудно пахли цветы. Кое-где на лавках и на крылечках сидели немцы в вязаных колпаках, держали длинные трубки.

“Мать честная, вот живут чисто”, — подумал Алексашка, вертя головой сзади кареты <...>. Все было мирное здесь, приветливое: будто и не на земле, — глаза в пору протереть...»

Это и была мечта президента Медведева. Раскрываются ворота, а там немцы в колпаках, английские судьи в мантиях, гонконгские брокеры в белых рубашках с закатанными рукавами, японцы каждое утро будто из парикмахерской, скандинавы с инструкциями для котов, американцы в бокастых синих рубахах, заправленных в штаны, с картонными стаканчиками вкусного кофе. Мусор сортирован по контейнерам, цветы — по клумбам. Ни гаишников с палками, ни пацанов на «девятках» с пивом, ни пенсионеров с авоськами. Мать честная, будто и не на Земле.

Физические носители модернизации и тогда, и сейчас — иностранцы. Поэтому инновационный инноград — он же у нас одновременно иноград, иностранный город. Но брали в слободу на работу и русских. «О, ты изрядный мальчик. Возьмешь мыла и вымоешься, ибо ты грязный. И тогда я тебе дам платье». А также смартфон, айпэд и электромобиль. «Неподалеку на озерце играла музыка и задорно визжали немки».