Unknown - История царствования императора Александра I и России в его время. т.1. (1869) Страница 5

письмах, хотели выставить Лагарпа в глазах Монархини либералом, весьма

опасным и недостойным ея доверія. Но Екате-

___15___

рина, не придавая ни малейшей важности этим обвиненіям, пригласила к себе

Лагарпа, показала ему перехваченныя письма и спросила у него, шутя:

„действительно-ли он такой якобинец, каким его считают." — „Ваше Величество —

сказал он— поручая мне воспитаніе Великих Князей, знали, что я Швейцарец, и

следовательно — гражданин республики. Я остался им по прежнему, и ваша,

всему свету известная справедливость недозволит вам считать предосудительным

мой образ мыслей. Мои земляки, ваадтскіе граждане, угнетены Бернцами; я

советовал им домогаться возстановленія своих прав законным порядком. Неужели

могут за то обвинять меня в бунте? Впрочем — я удивляюсь вашим высоким

качествам, уважаю ваше правительство и, добросовестно исполняя принятия

мною на себя обязанности, всевозможно стараюсь оправдать ваше доверіе и

внушить Великим Князьям чувства приличныя их роду, чтобы они были в

состояніи следовать вашему примеру." Императрица, пораженная благородною

откровенностью Лагарпа, отвечала ему: „будьте республиканцем, якобинцем, кем

хотите; я считаю вас честным человеком и этого мне довольно. Оставайтесь при

моих внуках и продолжайте ваши занятія с ними столь-же усердно как и прежде. Я

совершенно уверена в вас." Заметим, что эти слова были сказаны тогда, когда во

Франціи демагоги судили своего Государя, и когда в Швеціи Король Густав III уже

погиб от руки фанатика Анкарстрёма *).

*) Нспріятели Лагарпа одпакоже не оставили его вт. покое и прибеглп к нопмм допосам, в следствіе копх опт. былт. уволен

от обязанности паставннка Великпх Князей, и потом, при Пмператоре

Лавле, литен получаеыаго ИМ пенсіона. (Mémoires de Frédéric César Laharpe. 1864).

16

Преподавателями наук Великим Князьям были избраны люди известные своими

сведеніями. В числе их профессор Экспериментальной Физики Крафт отличался

добродушіем и ясностью изложенія. Александр Павлович, занимаясь с ним, как и

вообще со всеми учителями, внимательно и с охотою, вполне воспользовался его

уроками. Однажды Крафт, объясняя предположенія различных ученых на счет

света, сказал, между прочим, что Ньютон считал его веществом постоянно

истекающим из солнца. Александр, которому тогда было двенадцать лет, отвечал:

„я этому не верю, потому что в таком случае солнце должно было-бы ежедневно

уменьшаться." — Знаменитый Паллас преподавал Великим Князьям Ботанику и

занимался с ними герборизаціей в окрестностях Павловска. — Полковник Массон

(автор сочиненія: Mémoires secrets sur la Russie, etcet.) учил их Математике. —

Преподавателем русской словесности, русской исторіи и нравственной философы

был известный писатель, муж добра, Михаил Никитич Муравьев; а наставником в

Законе Божіем и духовником обоих Великих Князей назначен, в 1785 году,

Протоіерей Андрей Афанас. Самборскій.

Свидетельством постоянных и многоразличных занятій в детстве и отрочестве

Александра Павловича служит значительное количество учебных тетрадей его,

хранящихся в Императорской публичной библіотеке. Сообразно воле

Императрицы, упражняли его, большею частью, самостоятельно, заставляя

делать извлеченія из прочтенных им исторических и статистических сочиненій. По

достиженіи двенадцати лет, Великій Князь вел журнал, в который вписывал

вкратце предметы

17

пройденные им в продолжены каждой недели. Кроме того, были заведены особыя

тетради, в которыя Царственный отрок, под диктовкою Лагарпа, вносил все свои

проступки. Эти заметки, отличающіяся чрезвычайною строгостью и едкостью

выраженій, иногда переписывались Великим Князем по нескольку раз (8).

Александр ІГавлович выказывал необыкновенную жажду к пріобретенію сведеній и

уваженіе к своим воепитателям. Даже генерал-поручик Протасов, исправлявшій

при нем обязанности гувернёра, человек ограниченный .и безхарактерный,

подвергавшійся насмешкам всего двора, пользовался благосклонностью Великаго

Князя, который, не обращая вниманія на неспособность приставника, отдавал

справедливость его преданности и при всяком случае старался выразить ему

свою признательность. В отношеніи-же к Салтыкову, все поступки Александра

Павловича были внушены чувством, которое, по истине, можно сравнить с

сыновним благоговеніем. Таким пребыл он во всю жизнь своего воспитателя, а по

кончине его, в 1816-м году, Император Александр I, уже находясь на высшей

степени земнаго величія, провожал пешком, с непокрытою головою, гроб угасшаго

старца.

Такую-же трогательную привязанность питал Александр к Лагарпу. Еще в детстве

Великій Князь предпочитал поучительныя беседы с своим наставником забавам и

играм, свойственным его тогдашнему возрасту. Говорят, будтобы однажды, когда

Александр, бросясь на шею к Лагарпу, был осыпан пудрою с его парика, и когда

Лагарп сказал: „посмотрите, любезный Князь, на что вы похожи," Александр

отвечал: „ну все

2

18

равно; никто неосудит меня за то, что займу от вас." В последствіи, уже в

юнотеском возрасте, Александр не пропускал ни одного дня, не побеседовав с

своим воспитателем. Однажды, отправясь к нему по обыкновенію пешком, Великій

Князь нашел у него в передней толькочто вступившаго в должность швейцара,

который, не зная никого из обычныхь посетителей лагарпова дома, спросил: „кто

он," и иолучил ответ: „Александр," просил его подождать—потому что господин

Лагарп был занять." Великій Князь, войдя в пріемную, остался там и ожидал более

получаса; когда-же Лагарп. выйдя из своего кабинета и встретив неожиданнаго

гостя, сталь извиняться в недогадливости новичка-служителя, Александр отвечал:

„один час ваших звнятій стоить целаго дня моего" и щедро наградил швейцара „за

усердное исполненіе его обязанностей" (9). Необыкновенная впечатлительность

Александра Павловича способствовала его наставникам иметь сильное вліяніе на

характер и образ мыслей своего питомца. Высокія чувства христіянскаго смиренія

и любви к человечеству, врожденныя в Александре, развились в нем, благодаря

внутеніям Лагарпа на столько, на сколько ото было возможно при роскопшом

дворе, упитанном философіей, и снисходительною к людским сіабостям моралью

XYTII века. Самъ^ Александр в последствіи сознавался, что только-лишь борьбе

им выдержанной и искупленію Европы от гибели он был обязан собственным

своим нравственным возрожденіем. В 1818 году, беседуя с прусским епископом

Эллертом, Александр сказал: „Екатерина была умная, великая жена, но, что

касается воспитанія сердца в духе истиннаго благочестія, при петер-

)9

бургсксш дворе было..... как почти везде. Я чув-

ствовал в себе пустоту и мою душу томило какое-то неясное предчувствіе. Пожар

Москвы просветил мою душу, суд Вожій на ледяных полях Россіи преисполнил мое

сердце теплотою Веры. Тогда я познал Бога, как открывает нам его Св. Писаніе; с

тех только пор я понял его волю и его закон, и во мне срзрела твердая решимость

— посвятить себя и свое царствованіе его имени и славе." Это религіозное

чувство, в последствіи дошедшее до восторга, придало душевному настроенно

Императора Александра какую-то неземную поэтическую прелесть. Одаренный

страстным сердцем, пылкою фантазіей, Александр, создав в своих помыслах

идеал света и людей,1 хотел осуществить его — водворить господство

справедливости и общаго спокойствія. По восшествіи на престол, любимыми

идеями его были уверенность в государственных расходах и вечный мир (10).

По свидетельству князя Адама Черторыскаго —того самаго, который, будучи

удостоен дружбою юнаго Александра, мнил сделать его в последствіи орудіем

своих иолитическихь убежденій — „Великій Князь восторгался красотами природы;

нередко цветок, зелень растенія, либо ландшафт какой-либо местности

восхищали его.... Александр любил смотреть на сельскія работы, на грубую

красоту крестьянок; полевые труды, простая, спокойная жизнь в уединеніи:*)

таковы были мечты его юности" (1]). В последствіи он освоился с

*) Князь Чарторыскій считал такое настроеніе духа несовмеетным с высошш назначеніем

Александра (!). И деГіствптельно—умеренность Великаго "Князя была непонятна польскому

ыагнату, в глазах которого крестьяне были немногим выше безсловеоных тварей.

2*

20

обаяніем власти, и даже подвергался упрекам в славолюбіи, но всегда смирял

озарявшія его величіе и славу глубокою покорностью Промыслу Всевышняго. „Не

нам, не нам, а Имени Твоему" воздал новый Давид торжество- свое над