Nataly - Михаил Абрамович Мильштейн Страница 5

После окончания техникума мне предложили работу в Цен­тральном комитете профсоюза работников просвещения. Меня приняли на должность руководителя группы контроля и испол­нения. Председателем ЦК был Шумский, секретарями ЦК — Миханошина и Кучинский. В Центральном комитете работали старые большевики, чей партийный стаж исчислялся с начала века. Все они в дальнейшем были арестованы как «враги наро­да» и пропали без вести. В годы «хрущевской оттепели» их реа­билитировали. В ЦК профсоюза работников просвещения я проработал всего два года. В 1932 году был объявлен призыв молодых людей моего возраста в армию, и в сентябре я был призван на действительную службу и стал рядовым 1-го полка связи Московского военного округа, который располагался то­гда в Лефортово. Между прочим, мне полагалась бронь, но мо­лодежь моего времени была воспитана в духе советского патри­отизма. Ни минуты не сомневаясь, я, разумеется, от всякой брони отказался, считая службу в рядах Вооруженных Сил только что народившейся Республики Советов своим священ­ным долгом.

ГЛАВА II

УРОКИ АНГЛИЙСКОГО

Военную службу я проходил в Москве, где и получил первое звание — командир взвода. В нашем воинском подразделении го­товили специалистов особого профиля.

Еще до окончания службы мне неожиданно поступило пред­ложение от главного редактора «Учительской газеты» Полон­ской. Она приглашала меня на должность заведующего одним из отделов этой газеты. Все что касалось моей досрочной демоби­лизации, главный редактор брала на себя, ссылаясь на свои хо­рошие отношения с Михаилом Николаевичем Тухачевским, в то время одним из руководителей Наркомата обороны. Но служба в армии была мне больше по душе. Сказалось мое пребывание в детских домах, и я, к большому неудовольствию Полонской, от­казался от столь лестного предложения. В конце 1933 года я за­вершил действительную службу в армии, прослужив всего один год, так как имел среднее образование.

Прошло всего несколько дней после демобилизации, как ме­ня неожиданно вызвали по незнакомому адресу в Большой Зна­менский переулок, 19, в бюро пропусков. Зачем и к кому меня приглашают, об этом не было сказано ни слова. А спрашивать, понятное дело, в моей ситуации было не положено. В назначен­ный час я явился в указанное место. Дверь в бюро пропусков оказалась закрытой, и первое, что меня поразило, это то, что она открылась, как по команде, после того, как я нажал кнопку. При­чиной такой оперативности, как я тогда думал, были последние достижения нашей советской техники. Там мне дали пропуск к комиссару Озолину. В то время он возглавлял (если не ошиба­юсь в нумерации) седьмой отдел НКВД. В дальнейшем, в 1937 году, Озолин был репрессирован.

Комиссар НКВД встретил меня в кабинете. Начались рас­спросы, показавшиеся мне допросом. У него на столе уже лежа­ло мое «дело». «Дело», собственно говоря, состояло из анкеты и биографии. Выслушав мой рассказ, Озолин был предельно кра­ток:

- Ну что ж, вроде ты нам подходишь. А теперь пойдем к «ста­рику».

Мы прошли в другой конец коридора и попали в приемную, где нас встретила Наташа Звонарева - секретарь Берзина. Пе­реговорив со своим шефом, она впустила нас к нему в кабинет.

За столом я увидел плотного сложения человека, довольно моложавого на вид, но седого, с очень добрым и симпатичным лицом. На петлицах у него было три ромба. Этому «старику» в то время было всего 44 года, а был он уже начальником Главного Разведывательного Управления (ГРУ). Спустя пять лет армей­ский комиссар 2-го ранга Берзин был, как и Озолин, репресси­рован.

Встреча с Берзиным круто изменила мою жизнь. Меня взяли на работу в ГРУ. Мне только что исполнилось 23 года. Я был слишком молод, слишком неопытен, но в то же время энергичен и исполнителен.

К моему большому удивлению, никто в управлении мне так и не объяснил, в чем заключаются мои обязанности. Мне давали разного рода задания, и я их прилежно исполнял, не задавая лишних вопросов. Уже тогда я понимал, что осторожность не по­мешает, и чем меньше докучаешь начальству, тем для тебя же луч­ше.

Наш отдел занимался расшифровкой телеграмм, приходив­ших от резидентов ГРУ за границей. К этому участку работы сам Берзин относился крайне внимательно. Он никогда не допускал небрежности и нарушений в порядке хранения и обращения с шифротелеграммами. Если составлял шифровку лично, то все­гда писал на положенном для этого бланке, корешок же, на ко­тором сотрудник должен был проставить число и время отправ­ки текста, непременно оставлял себе.

Шифровки Берзина никогда не носили начальственного или приказного тона. Они всегда были благожелательными, закан­чивались добрыми пожеланиями, часто вопросами о здоровье и судьбе родственников и друзей или сообщениями об их само­чувствии, если семья и близкие люди наших агентов оставались в Советском Союзе. Этим он показывал нам, подчиненным, пример того, как надо относиться к тем, кто работает за рубе­жом, подчеркивал, что доброе слово для людей, которые в слож­ной и опасной обстановке, часто в одиночку, рискуют жизнью, имеет огромное значение, и об этом не следует никогда забы­вать.

Среди резидентов, присылавших шифровки (а каждый неле­гальный агент за границей имел свою шифросвязь), у него было много друзей. Он часто писал им сам, при этом (вопреки присво­енным резидентам псевдонимам) называя их одному ему извест­ными именами.

Одновременно наш отдел обучал уезжавших резидентов или их связистов правилам пользования индивидуальными шифра­ми. Некоторые из них работали вместе с Берзиным еще в боль­шевистском подполье. Все они относились к начальнику ГРУ с большим уважением и симпатией, но без малейшей доли подо­бострастия и лести.

Мне было интересно работать. Время бежало быстро. Я, как губка, впитывал в себя все новое. И вдруг...

В начале июня 1934 года Озолин неожиданно вызвал меня к себе в кабинет и завел разговор о том, что я якобы уже достаточ­но долгое время поработал в Центре и настала пора отправлять­ся в зарубежную командировку. На это я, как всегда, коротко от­ветил стандартной фразой:

— Готов выполнить любое задание.

Комиссар разъяснил, что мне предстоит командировка в Хар­бин, в Управление Китайско-Восточной железной дороги (КВЖД). В то время этот город никаких ассоциаций у меня не вызывал, и отнесся я к предложению комиссара лишь как к оче­редному служебному заданию. Харбин так Харбин.

К середине июня 1934 года все необходимые документы были готовы, я прошел необходимые проверку и подготовку. Перед отъездом меня должны были представить «Старику».

И вот вместе с Озолиным мы направились в кабинет Берзина. На этот раз в наших руках не было привычных шифровок. Я пол­ностью был готов к отъезду в Харбин, хотя, признаюсь, суть мо­ей новой работы в Китае мне представлялась смутно.

Благословение Берзина было обязательным: он давал оконча­тельное «добро» на отъезд любого сотрудника ГРУ в служебную командировку.

К моему удивлению, у Берзина возникли какие-то сомнения в целесообразности моей поездки в Китай. Он сначала внима­тельно на меня посмотрел, а потом задал совсем не протоколь­ный вопрос:

- А у тебя самого есть желание ехать в Харбин?

Я, по правде говоря, не совсем понимал смысл этого вопроса и ответил на него все теми же стандартными и характерными для моего поколения словами:

- Я готов ехать туда, куда меня пошлют.

И тут случилось неожиданное. Берзин улыбнулся и произнес:

- А мне кажется, что тебе незачем ехать в Харбин. Эта поезд­ка отнимет у тебя слишком много лет и ничего не даст.

Я перевел взгляд на Озолина. Импровизация Берзина явилась для вышколенного чекиста полной неожиданностью.

- Знаешь, - обратился Берзин к Озолину, - его надо послать в такую страну, где он мог бы повысить свой профессиональный уровень, изучить язык, а в Харбине ему, уверен, делать нечего. Как ты думаешь?

Конечно, начальник ГРУ не мог не заметить растерянности Озолина. Судя по всему, Берзин имел насчет меня определенные планы на будущее. Озолин, в свою очередь, исходил из того, что уже проведена колоссальная работа по оформлению меня имен­но в Харбин и «мчавшийся на всех парах локомотив» негоже ос­танавливать на полпути.

- В данное время нет необходимости посылать наших специ­алистов в другие страны. К тому же и вакантных мест тоже нет.

Последние слова были произнесены Озолиным почти шепо­том.

- Ну, это можно исправить. Я хочу сказать, если надо, то и не­обходимость появится, и место найдется! Давайте попробуем.

И тут же, на наших глазах, он снял телефонную трубку и ко­му-то позвонил. С кем он говорил, я так и не узнал. Но разго­вор, очевидно, шел обо мне. По словам Берзина, неправильно, когда молодого способного человека посылают в Харбин, на­много важнее и полезнее для дела посылать такие перспектив­ные кадры в США или в Англию. Начальник ГРУ просил кого-то поддержать его и найти место для отправки «перспективно­го кадра» именно в те страны, которые он обозначил в ходе сво­его монолога.