Виктор Соколов - Мастерская Бога Страница 5

Тогда

В час

Судный Непреложно

Сойдет на душу благодать...

Он - жил,

Он в легком плыл тумане.

Он людям слабости прощал.

И на Лутавина вниманье

Уже подчас не обращал,

Когда Лутавин

Им стремился

Вертеть, вставая поперек.

Чугай подобным не томился:

Считал -

... пусть дух бы... Дух берег...

Чугай был опытней и крепче

Душой и телом,

Потому

Чугаю срок давался легче:

Он приспособился к нему.

И стал он

Вкалывать беззлобно,

Стремясь обресть

Души покой,

Должно быть, он

На месте лобном,

И на себя махнул рукой.

А сопку? - Он считал своею,

С тем подлым,

Чем отныне жил.

Он к ней привык,

Сроднился с нею:

Он здесь отныне старожил.

И здесь однажды

Подле сопки

Под вечер

Встретился с мальцом

По-птичьи тонким,

Невысоким,

С худым болезненным лицом...

Он

Познакомился с мальчонкой –

Тот жил от них невдалеке

Над перекопанной речонкой,

Ползущей

Меж камней

К реке,

Зажатой дикими хребтами,

Носящей имя Амазар.

Темнел провалами-шурфами

Речонки берег.

И базар

Таежных птиц

Шумел над лесом.

И ветер дыбил хвои вал.

И по уграм .

Туман навесом

Избушек крыши накрывал.

Их, тех избушек, три-четыре

Теснилось около воды,

Углы гнилые растопыря, -

Дождя и времени плоды.

Лепились к стенам огороды.

За ними,

Чуть наискосок

Росла завалами порода

Пустая:

Камни да песок...

И не сбывались ожиданья

На золото –

Таков сей факт.

Но день за днем

Глуша страданья,

Жила слепая вера в фарт.

Отец мальчонки,

Житель местный

В краю ключей и диких скал,

Старатель вольный,

Всем известный,

Судьбу и золото искал.

Нелегок труд

Сего скитальца –

Он был судьбой

Гоним взашей.

И с ним бригада:

Три китайца,

Да двое хилых чувашей.

Мир здешний птицами кружился.

Над мальчиком

Взмывал-парил,

Когда Чугай с ним

Подружился

И в некий миг заговорил.

А мальчик

К лиственнице жался.

Глазами хлюпал и внимал.

На дядю он не обижался –

Он дядю недопонимал.

Его пугали поначалу

Строителей угрюмый вид,

Их худоба и одичалость...

И отойти он норовил.

Но постепенно, раз

За разом

Обжился с ними он.

И вот

Душою поборол свой разум

Чугая дядечкой зовет.

И сердце дрогнуло в Чугае,

Жестокости прервался круг.

Он, самого себя пугаясь,

Стал необычно нежным вдруг.

Перед чужим мальчонкой

Замер,

Глаз не сводя с его лица,

Видать, отцовскими глазами

Нежданно глянул на мальца.

Малыш наивен,

Свеж и ясен –

Мечта бездетных во плоти.

Бутон багульника –

Прекрасен -

Ему цвести, цвести, цвести...

Чугай,

Приняв судьбы крещенье,

От смерти

Был судьбой храним.

Ребенок - вправду очищенье –

Он очищал себя пред ним.

Он был и сам

Таким когда-то.

Тот миг рассветный

Не забыт.

Скупые праздничные даты

Ведут

В далекий детский быт.

Он загрустил

До исступленья.

Бамлаг...

А что там впереди?..

Идея самоискупленья

Нашла приют в его груди.

Борьба за жизнь -

Всему основа -

Мысль не нова, да и проста.

Чугай

К Христу вернулся снова, -

«Страдая» нового Христа.

И был Христос

Уже не пешкой –

Иначе быть и не могло.

И был отверженным,

В «хэбэшке»,

Побрит, пострижен наголо.

На лбу венец,

Но не из терна –

Из проволоки, что вилась

Вокруг бамлага

Стражем верным, -

Колючкой попросту звалась.

И был он гордым, непокорным.

И нес

С достоинством свой крест.

Стамеской,

Сделанный из корня –

Пример

Для бамовцев окрест.

Бесстрашно вызов фарисеям

Былым и нынешним бросал.

Упрямо

Зерна правды сеял,

Основы жизни потрясал.

И не смирялся

Перед кривдой,

Хоть знал,

Поскольку Бог еси, -

И предан будет вновь,

И придан

К гонимым вечно на Руси.

Закончив всеизгоя-Бога,

Чугай отдал его мальцу.

Парнишка

Осторожно трогал

Венец.

И гладил по лицу,

Чтоб

Навсегда запомнить это,

От окружающих тая...

В далекое лихое лето

Был мальчиком пытливым я.

Не автор. Нет!

Малец несчастный...

Страной не принятый герой,

Что миру зеков

Стал причастный

Судьбой и времени игрой.

***

Я был худой и угловатый,

Тоской душевной изможден.

Должно быть вправду

Виноватый,

Что был однажды я рожден.

Что мать моя –

Простая баба,

Отученная возражать,

Пред мужем

Проявляя слабость,

Могла работать да рожать.

Не ведая уловок хитрых,

Тащила груз свой на плечах…

Знать, оттого и был я хилым

От всех болезней детских

Чах.

Наследие нелегкой жизни,

Полуголодных злых годин.

Тогда

В моей большой отчизне

Я был заморыш не один.

Я был

Других ничуть не хуже,

Хоть часто без куска бывал.

Одетый

Мало-мальски в стужу,

Картошкой пузо набивал.

Чугай шутил:

- С таким ты брюхом

Впрямь на начальника похож.

С тобой

Держи востро, брат, ухо...

На кухню, вероятно, вхож...

Смотри -

Не вздумай только драться...

Но я перед Чугаем молк.

Я тщился в жизни разобраться.

И ничего понять не мог.

Надеясь

На счастливый случай,

Я в мыслях пугался своих:

Одни сидели за колючкой,

Другие охраняли их...

Себя на думы обрекая,

Хотел я сам познать вполне:

Кому? Зачем? - нужна такая

«Игра», неведомая мне.

Копируя поступки взрослых

(с кого мне брать пример?

с кого?),

Я в закуток сажал Барбоса

И с палкой охранял его.

- Да ты и впрямь, пацан,

Начальник

Лутавин, хмурясь, пробурчал.

Чугай смолчал.

Чугай печальный

Лишь головою покачал.

* * *

И снова

Он под сопкой длинной –

Ночами што ль она росла? –

Уступ лопатил над долиной,

Сбивая кожу на мослах.

Но чудно

Человек устроен -

Однообразию взамен,

Бок сопки каждодневно роя,

Он жаждал скорых перемен.

Художник -

Взгляд пытливый чаще

Бросал на заросли осин,

Где наверху из рыжей чащи

Скала вздымалась

В неба синь.

Казавшаяся поначалу

Природы горным божеством,

Она со временем серчала,

Свое справляла торжество.

Она над ним смеялась будто,

Шепча безумные слова.

И вырисовывалась смутно

На фоне неба голова.

И стал Чугай глядеть на сопку,

Стремясь безмерное объять.

И стал прикидывать –

Высоко,

Иль низко

На скале стоять.

И думать стал –

Коль срок положен,

Куда б судьбой ни занесло,

Сам над собой

Работать должен,

Свое шлифуя ремесло.

Он скульптор.

Был - и остается.

Засучит в деле рукава,

А ближе к делу - то, сдается,

Тут обстановка такова:

Чем гору рыть

В тоске руками

За годом год,

Что не спешат...

Готов,

Хоть Сталина из камня

Здесь вырубить –

Пусть разрешат.

Ваянье - практика, и, Боже,

Прости Чугаю моему

Надежду робкую: быть может

За это срок скостят ему.

Он сам себя

За сделку судит.

Копается в душевной мгле.

И раздвоился.

Как же будет:

Там... срок...

Здесь... Сталин... на скале?..

А если...

Нет! Он здесь на месте.

Он несомненно –

Должен быть!..

Чугай, не думая о мести,

Жизнь прежнюю

Не мог забыть.

А, может, верил: значит, надо

Внизу плутающий народ.

Над ним гранитная громада,

Всегда зовущая вперед.

И тяжело, и неторопко,

Рожденные в его мозгу,

Слова Любви тропили тропку,

Готовые сорваться с губ:

«Мы братья кровные Друг другу.

Мы граждане одной страны.

Нам совесть древняя порука,

Мы перед совестью равны.

Но разучились мыслить здраво,

Давно не ведаем того, -

Хозяин -

Ныне нами правит, -

Достоин нас... - а мы его...

В своей борьбе,

В своей работе –

В большом и в малом,

И во всем,

Бывает - напортачит кто-то,

А мы ответственность несем.

Ты не мудри -

Здесь чурке ясно

От Колымы и до Двины.

Пусть люди зоны

Не согласны -

Своей не чувствуют вины.

Кто горсть зерна,

Арбуз иль дыню

Тащил,

От всех стараясь скрыть,

В советский мир

Слова худые

О власти нес, вздымая

Прыть.

Они ворчат:

— виновен Сталин.

Ведь, если добрый, -

Отпусти...

Должно быть, он их

Красть заставил,

Иль «оппозицию» плести?..

Должно быть, он,

Творя законы,

Себе во вред их нарушал?..»

Чугай, с «юристами знакомый»,

Себя об этом вопрошал...

Законом сталинским наказан,

Теперь неважно - почему,

Чугай на сопке был обязан