Валентин Тарас - Рыжая обезьяна Страница 5

Он встал, дотянулся до портрета и перевернул его лицом к стене, взял конверт и пошел к сейфу, вынул саквояж. Открыл его, пошарил в нем, поставив на колено, вытащил тяжелый пистолет, старый, времен второй мировой войны, сунул пистолет в бортовой карман пиджака. Проделывая эти манипуляции, он придерживал конверт подбородком, прижав его к груди. Затем он положил конверт в саквояж, щелкнул замками и поставил саквояж на место, захлопнул сейф, трижды повер­нул ручку замка.

В дверях он на мгновение обернулся, бросил взгляд на телефон. Молчит. Давно молчит. Они звонили ему только первые две недели после того, как он пришел в себя. Потом они увидели его по объемному телевидению и перестали звонить. Они правы. Они дали согласие на операцию под влиянием минуты, они растерялись без него. Теперь они поняли, что это был хитрый рыжацкий ход: заставить их примириться с рыжаками. А может быть, власть уже захватили рыжаки? Орды рыжих пастухов скачут из степи к столице, и вся эта интеллигентская сволочь, которая то явно, то тайно выражала свое несогласие с диктатурой, рукоплещет и болтает на всех перекрестках о социализме и гу­манизме?

В любом случае, при любых обстоятельствах он должен уйти!

Если бы в эту минуту его увидел доктор Арт, он бы поразился: Сапиенс полностью овладел своим телом, полностью. Он шел по кори­дору легко и стремительно, высокий, сильный, большой, и столько жизни, энергии, молодости было в его походке!

Он вышел в холл и направился к зеркалу. Остановился на минуту, посмотрел на мраморный пол: шахматная клетка пола — белый цвет и шоколадный — матово отсвечивала. Он мысленно поставил на одну из клеток — у самого зеркала — длинную фигуру доктора Арта. Как он сразу не заметил, что у этого эскулапа явно рыжацкое лицо? Он по­стоял и решительно шагнул на ту самую клетку, где только что стоял в его воображении доктор Арт.

— Мат! — громко сказал он.— Я сделал свой ход. Вы проиграли.

Он сорвал драпировку, отступил на шаг — в зеркале стоял во весь рост могучий рыжак, голубоглазый, с высоким лбом, широкоскулый и веснушчатый, крупные, слегка вывороченные губы затаили неясную, скрытную усмешку.

— Рыжая обезьяна,— с мучительным наслаждением ненависти ска­зал Сапиенс,— грязная рыжая обезьяна!.. Ты никогда не станешь мною! Никогда!—Он вынул пистолет, оттянул затвор и прижал дуло к виску. И только об одном жалел он в эту минуту: что не увидит, как разлетится вдребезги этот ненавистный череп, как брызнет на шахмат­ную клетку мрамора мозг... Но он успел услышать, как где-то глубоко в душе, во всем его существе полный отчаяния женский голос крикнул: «Миро-о-о-!»

***

10 декабря 19..- года правительственная газета «Патриот» поместила обширный некролог и заключение о причине смерти Адама Гомо Са­пиенса. В заключении говорилось: «Три месяца врачи Центральной кли­ники нейрохирургии боролись за жизнь председателя конгресса, пытаясь преодолеть тяжелые последствия организованной рыжацкими заговор­щиками автомобильной катастрофы. Попытки врачей не увенчались успехом, так как мозг пострадавшего оказался отравленным продук­тами распада».

Очередей за газетами не было. Люди давно уже были подготовлены к тому, что он умрет, и не жалели его. Они толпились на елочных база­рах, покупали мишуру и игрушки. И давно уже магазины не продавали столько шампанского. Новый год обещал перемены.