Сергей Романов - Нищие Страница 5

Юрайт хотел что-то сказать в ответ, но обидные эпитеты уже не лезли в голову. Его занимал вопрос, зачем это он потребовался Кнорусу. Тем более в первый же день после выхода из отпуска? Выручку ему сдавали обычно в конце недели или по мере возможности. А какая у него за один день может быть выручка для фирмы? Половину он оставит себе. Значит фирме - 25-30 баксов? Но разве эти деньги стоят того, чтобы из-за них высококвалифицированному профессионалу не дали выспаться перед новой сменой? А вообще бригадиры и сборщики налогов, кем считался Кнорус, сами обходили нищих и собирали дань.

Впрочем, чего голову ломать - приказы начальства фирмы не принято было обсуждать.

Юрайт вышел на улицу со стороны Большого театра. Прохожие оглядывались на человека в военном бушлате с хорошо загоревшим лицом, которое покрывали ещё свежие шрамы. Некоторые оглядывали его с головы до ног. Видели ушанку без кокарды, сапог с почти оторванной подошвой. При этом лицо его было чисто выбрито, от него не несло запахами сортиров и помоек.

Мало того, Юрайт часто замечал, как прохожие иногда кивали головами, словно показывая ему, воину, что они, дескать, догадываются, что он и есть тот самый защитник южных рубежей их родины.

В принципе, Юрайт не любил шляться по городу в свежем гриме и в "рабочей" одежде. Порой хотелось оставаться совсем незаметным простым москвичом. Поэтому Юрайт постарался поскорее пройти к знакомой палатке, где всегда покупал напитки.

Он пил из горлышка "Фанту" и поглядывал в направлении Института архитектуры, что расположился рядом с Кузнецким мостом. "Интересно, - думал Юрайт, - нагорит от декана Инке?" Инка - студентка этого самого института, с которой он месяц назад познакомился в Форосе, куда был отправлен фирмой в отпуск для приобретения этого самого южного загара, и которая ради него, Юрайта, задержалась на юге ещё на целую неделю, пропустив начало зимней сессии.

Кстати, нелишне сразу сказать Кнорусу или самой Афинской, чтобы руководство подумало о его переводе на другую точку, подальше от Центра и от этого самого Архитектурного института. Он, Юрайт, теперь не хотел бы, чтобы Инка, которая ему уже очень нравилась, увидела его в переходе на том самом месте, где слышалась песня воина в шрамах и струпьях: "Пленный я был, в Чечне, почикали меня маненько, но пожалели..."

Солнышко вдруг появилось из-за туч - стояла не по-московски теплая зимняя погода, и так не хотелось спускаться в подземку, но нужно было работать, потому что краем глаза Юрайт видел, как рядом стоящая старушка, поглядывая в его сторону, копалась в своем кошельке. Такие тетки в основном и жалеют воинов и стараются поделиться с ними хоть частью своего небольшого новорыночного заработка. В принципе, в "рабочей" одежде утолять жажду или голод руководством фирмы запрещалось, потому как был уже однажды совсем несуразный случай.

Правда, муниципальной милиции поначалу это показалось явным хулиганством. Молодой здоровый парень с пудовыми кулаками налетел на парнишку лет восемнадцати и нанес ему, как писалось в газетах, легкие телесные повреждения. Но потом, в милиции, выяснилось, как на самом деле все выглядело.

Оказалось, хлюпик сидел под видом калеки в одном из подземных переходов, приставал к прохожим и со слезами в голосе просил милостыню: "На хлебушек, Христа ради, подайте". Здоровяк, проходя мимо, пожалел несчастного и бросил ему почти последнюю пятерку. А через два часа пожалел, когда двух тысяч ему не хватило в закусочной на кружку пива. Там-то, окинув рассеянным взглядом столики, он увидел своего калеку-хлюпика. Надо ли говорить, как озверел мужик - рабочий одного из столичных заводов, несколько месяцев не получающий зарплату, когда узнал в нем нищего, хотя тот успел вымыть физиономию и сменить драные штаны на фирменные джинсы, а затертую шапку на "пирожок" из норки. И теперь заводчанин, отдавший последнее из сострадания, видел, как объект его филантропии попивал "Хольстен" бочкового розлива, заедая импортный напиток отборными креветками. Ну и парняга, конечно же, не выдержал - врезал мнимому калеке по темечку и за Христа, и за хлебушек...

"В принципе, - думал Юрайт, - такие случаи чрезвычайно редко, но происходят. И если профессионал-попрошайка не сможет сам постоять за себя, то на орехи ему достанется. Это точно!"

Правда, Юрайту было известно и то, что даже самый что ни на есть настоящий калека самой тяжелой степени инвалидности никогда не станет "грамотным" нищим без соответствующей подготовки. Да и доказано, что убогая внешность естественного происхождения производит гораздо меньшее впечатление, чем внешность, созданная парой-тройкой умелых мазков.

Наставник и бессменный руководитель Юрайта (впрочем, как и всех нищих в пределах Садового кольца столицы), знаменитая госпожа Афинская, однажды заметила, дескать, однорукий не всегда обладает возможностью вызывать жалость своим убожеством. Но, оглядев Юрайта, пришедшего к ней наниматься на работу, она добавила: "Более одаренным порой просто недостает культяпки или пары оторванных пальцев. Тебе, парень, требуется не хирургическое вмешательство, а гримерное, и ты станешь настоящим профессионалом".

Профессионал Юрайт вспоминал её тогдашние слова, подходя к углу эскалаторной лестницы и ступенчатого перехода, где и находилось его место. Но вдруг он увидел, что именно на его месте, расстелив на полу газету, сидел какой-то бомж неопределенного возраста, рядом с ним стояла початая бутылка портвейна. Но больше всего потрясло Юрайта, что рядом с этим бомжем на корточках сидел крепкий парень и что-то нашептывал выпивохе на ухо.

Место Юрайта было кем-то занято. Причем нахально, что не должно случаться ни при каких обстоятельствах.

В принципе, Юрайт мог вообще не связываться с бомжем и не подходить к нему, тем более парень, пока он наблюдал всю эту сцену из-за угла, уже куда-то смотался. Достаточно было сходить в комнату милиции к сержанту Чвоху, и Витек сам бы навел здесь надлежащий порядок. Такие действия даже рекомендовала сама Афинская, оберегая своих актеров от лишнего свечения на людях. Но Юрайту - отдохнувшему, набравшемуся сил - видно, не захотелось в данный момент придерживаться общепринятых правил, и он сам решил выкинуть со своего места проходимца, а заодно и выяснить у него, что за парень и за какие шиши наградил бомжика портвяшкой.

Юрайт нагло подошел к мужику, сидящему на газете, и небольно пнул его в бедро. * Ты откуда такой ушлый здесь оказался? Ну-ка, забирай свою прессу, - и Юрайт ткнул пальцем в газету под мужиком, - и быстренько-быстренько крути отсюда педали.

Бомж, державший портвейн в руке, поднес горлышко ко рту, отхлебнул пару глотков, потом поставил бутылку на пол и, ничего не говоря, поднял вновь руку, пальцы на которой были вяло скручены в фигуру, называемую фигой. * Ни хрена себе - я себе! - только и смог вымолвить Юрайт и уже посильнее поддел сапогом мужика в область ягодиц. Но тот вдруг разразился таким воплем, будто во время учебного бомбометания один из снарядов угодил в его дом. * Ой! Люди милые! Помогите, убивают человека божьего!

Народ начал останавливаться и приглядываться к двум интересным личностям - солдату-калеке и бомжу неопределенного возраста. Юрайт-то теперь понимал, что если бы на этом самом месте орала в драке даже пара братков с бычьими шеями, то никто бы и виду не показал, что вокруг что-то происходит. Но тут дело принимало другой оборот.

Он склонился над бомжем и вполголоса сказал: * Ты что орешь-то, сволочь? Кто тебя трогает, гад? Убирайся с чужого места!

Бомж ни с того ни с сего повалился набок и заорал ещё громче: * Не бей, прошу, только не бей!

Кто-то сказал, что пора бы вызвать милицию, кто-то из тех мужиков, кто кроме как на свою жену никогда и ни на кого слова обидного не скажет, готов уже был ввязаться в разборку.

"Вот это дела", - подумал Юрайт и несказанно пожалел, что не обратился за помощью к Чвоху. Из пострадавшего и обездоленного воина, за которого он выдавал себя на этом месте до обеда, которого жалели, которому сострадали в беде, которому платили деньги, он вдруг в один момент превратился в хулигана и чуть ли не в убийцу. Теперь уже средний класс России в образе замученных постоянным безденежьем женщин и однообразных неопохмелившихся мужиков, загнанных непосильной работой или наоборот озверевших от безработицы, смотрели на Юрайта, как на волка, стащившего у них все достояние в виде последней овцы. Не хватало только вил, чтобы его, "пострадавшего" в Чечне или Таджикистане командира минометной роты, прижали к стене.

Так он думал, глядя на народ и оставив в покое бомжа, который успел уже зажать свою бутылку с портвейном между ног, дабы кто-нибудь не разлил её содержимое при намечающейся разборке. Юрайт лишь теперь поверх толпы глазами искал Чвоха, единственного своего защитника. Но как назло того, когда это крайне требовалось, не было.