Дмитрий Громов - Души воров Страница 5

Помнится, был замечательный день, от воды веяло прохладной, а бритоголовые гребцы тянули песню - долгую и гортанную. До сих пор не знаю, почему он вдруг воспылал гневом и бросил Соломифь в реку.

Может, это было неспроста - таким способом издревле приносили жертвы хозяйке речных пучин. Хозяйка сама вызывала понравившуюся жертву. А может, все и проще - дело это давнее.

Соломифь умерла. Но люди, обладающие вещим даром, умирают не так, как прочие. На другой день ее труп, выброшенный рекой в излучине, подобрали рыбаки. С близлежащих краин съехались лучшие колдуны. Судили, рядили и вынесли приговор, что спасти деву нельзя, но и душа ее не мертва. А потому только живые головы могут стать опорой, на которой она сумеет подняться из мира мертвых в мир живых. До тех пор, пока сорок человек не придут к деве и не станут ее слугами, она не сможет покинуть могилу и обрести собственную плоть и кровь.

Деву Соломифь положили в каменный ящик, засыпали землей и нарекли получившийся холм Обрат-Бугром в знак того, что она вернется. Несколько дней на вершине шел пир. Возлюбленный Соломифи, он же ее убийца, рыдал и рубил головы рабам до тех пор, пока холм не пропитался их кровью до основания. Потом он ушел из этих краев и больше не появлялся.

Дева Соломифь была известна в округе как колдунья и поэтому в первые годы никто не приходил за ее сокровищами.

Только потом, когда дурная память исчезла и страх рассеялся, воры потянулись чередой. Первого Соломифь, истомившаяся в заточении, убила сразу. Затем нашла удовольствие в игре и не торопилась убивать - души воров и так рано или поздно попадали в ее плен.

О, можно рассказать, как вел себя каждый из тех, кто ныне висят рядком на нитке. Кто-то вел себя достойно, кто-то наоборот. Одни боролись, другие молились, третьи сходили с ума. Помнится, один сумасшедший юноша объяснялся деве в любви, да так и умер, целуя ее череп. Иногда, когда копателей было двое или больше, она стравливала их между собой, и они, вместо того, чтобы работать, ловили друг друга в темноте, либо, напуганные, сидели в разных углах.

Рано или поздно один убивал остальных, но освобождения не получал.

Много занятного она делала с гостями. Все они теперь живут здесь. Но ты первый, кого не хочется удержать силой, а хочется приветить по твоему собственному желанию.

- Соломифь, - ответил Семен. - Я не хочу жить мертвым среди мертвых. До тех пор, пока в силах, я буду вырываться отсюда.

В этот миг тучи, сгустившиеся над головой, переполнились напряжением, и благая молния осветила все вокруг. Почти одновременно уши заложило от грома и хлынул ливень.

Семен стоял на вершине один. Он запрокинул голову и ловил ртом струи дождя. Вода текла по лицу, смывая грязь подземелья, оживляя тело, иссохшее от долгой жажды. Это была радость.

Дождь шел всю ночь. Наутро Семен собрал намокшую одежду и, боясь потерять хоть каплю влаги, выжал ее в рот.

От воды, смешанной с землей, чуть не вывернуло, но жажда ушла из горла, и это прибавило ему силы.

Из ночного разговора Семен вынес два урока. Первое - понял, что дева его опасается, хотя и не подает вида. Может быть, в нем действительно есть нечто такое, что не позволяет мертвячке победить окончательно. Второй урок - дева боится огня и света. С первой вспышкой молнии она исчезла, а раньше появлялась только во тьме или при мертвом свете луны. На огонь, древнего друга и слугу людей, Семен возложил свою человечью надежду.

Если дева опасается огня, то, может быть, и ее чарам он не подвластен?

Осталось, как говорится, начать и кончить - сделать огонь и его использовать. Дождь прекратился, но все вокруг было мокрым. Кресало и свеча лежали в подземелье, куда вход заказан. Оставался только один способ - добыть огонь трением. Семен знал от стариков, как это делать, хотя сам никогда не делал и даже не присутствовал при этом.

Нужно взять две сухих доски, проковырять в них по лунке и зажать в этих лунках тонкий колышек. Затем обхватить колышек веревкой, и, дергая попеременно за концы веревки, вращать его. Колышек трется об доски и образует огонь. Все просто.

Найдя старую деревяшку, Семен ее расколол, получил на сколе сухую древесину. Исхитрился вытесать стержень и, обломав ногти, наковырять стружки на розжиг. Оторвал тесемку от армяка. Все было готово.

Доски с колышком между ними он зажал коленями. Колышек обнял петлей и начал его раскручивать. Как и должно, места соприкосновения колышка и досок сразу обуглились, взвился вкусный дым. Но огня не было. Убыстрил движения - дым завился гуще, стало горячо ладоням, но огня не было. Еще убыстрил - шнур перегорел и лопнул. На словах все казалось попроще, чем в действительности. К тому же, снова пошел дождь. Надежды на огонь отпадали.

Семен грустно взглянул на отверстие, ведущее в подземелье, и снова вспомнил слова, "...а надо было идти внутрь..." Он начал мучиться назойливой мыслью, что уже превратился в призрак. Не раз ловил себя на том, что щиплет себя за руку, ощупывает траву и землю, дабы убедиться в собственной телесности.

Не раз он видел проходящих или проезжающих вдали людей. Кричал им, и люди иногда слышали, вертели головами, но их взгляд скользил по Бугру, ничего не замечая. Чары девы скрывали Семена от посторонних глаз.

Я жив, я жив, повторял он, бродя по холму, как зверь в загоне. Я не призрак, я телесен. "А нужно было идти внутрь..." - Какая-то мысль постоянно ускользала от внимания.

Казалось, он вот-вот ее поймает, но никак не получалось.

Я живой, я не мертвяк, не призрак, не нежить. Нежить не имеет тела. Нежить боится света дня, петушиного крика, молнии, звона колокола, белой кошки. Боится зеркал - всякий раз, когда в доме покойник, зеркала закрывают черным. Боится огня - всяк, кто подозревает, что встретился с нежитью, должен очиститься, прикоснувшись к домашнему очагу. При приближении нежити сами открываются двери, воют собаки и люди непроизвольно вздрагивают.

Неуспокоившегося мертвеца протыкают осиновым колом.

И тут неуловимая ранее мысль щелчком встала на свое место. Один предмет явно не вписывался в убранство девы Соломифи. Он-то и мог быть связующим звеном между живым и неживым.

"Идти внутрь", идти в себя, всегда идти в себя?

Он с еще большей яростью заметался по невидимому загону. Мысль была безумна, но безумно было и все, что творилось на этом холме. Нужно было идти внутрь, а это равно самоубийству. Но разве здесь, на поверхности, не рухнули все попытки освободиться? Звериное чутье, проснувшееся в теле, подсказывало, что принятое решение верно.

Нежить боится зеркал. Зеркало не должно быть в склепе девы, но оно там есть.

Нерешительность подкашивала колени.

Разум удерживал за руки. Страх упирался в грудь. Ругнувшись, Семен бросился к лазу и пополз, извиваясь телом как змея.

Он чувствовал, как лаз за ним рушился, перекрывая обратный выход. Ловушка захлопнулась.

Из лаза он вывалился в каменный ящик.

- Иди ко мне, - послышалось в темноте, но он приказал себе не слышать и бросился к изголовью каменного ложа, где, как он помнил, остались свеча, кресало и зеркало.

К счастью, все лежало на месте.

Дрожащими руками он высек искру и затеплил фитиль. Пламя металось, будто под порывами ветра, хотя ветра не было.

- Милый, что ты хочешь сделать? Я не шутила, говоря, что люблю тебя... - голос девы Соломифи звенел над ухом, но Семен не оборачивался. Локтем он отшвырнул череп девы и надетый на нем венец (загрохотало по каменному полу), поставил огарок свечи так, чтобы освещалось как можно большее пространство и принялся протирать зеркало.

Он дышал на него и судорожно тер рукавом, дышал и тер, мышцами спины ощущая присутствие нежити. Голос Соломифи тем временем не умолкал, она взахлеб говорила о любви, забыв высокомерие и насмешку, то и дело срываясь на плач. Краем глаза Семен видел, как пальцы девы, дрожа, тянутся справа и слева от него, стараются помешать. Дева выдавала свое смятение, и это вселяло в Семена уверенность, что он на правильном пути.

Зеркало становилось все прозрачнее. В его красноватой поверхности стали проступать черты мужского лица и за ним - мятущегося женского. Наконец туман древности достаточно стерся, и Семен увидел себя вполне четко. Еще он увидел деву Соломифь, которая плакала, уронив густые черные волосы на лицо.

Придвинув почти догоревшую свечу, он приблизил глаза вплотную к зеркальной поверхности и вперился во взгляд своего бестелесного отражения. Веки, опухшие от бессонницы.

Белки с прожилками. Голубые зрачки с черной серединой, бездонной, уходящей глубоко, глубже, в самого себя...

Семен не помнил, что случилось, когда он стал зеркалом.

Очнулся он уже вне Бугра, достаточно далеко от власти колдовских чар. Очнулся и бросился бежать.

Он бежал до тех пор, пока не уверился, что опасность миновала. Затем остановился, засмеялся и смеялся до тех пор, пока не изнемог.