Бер Саша - Степь. Кровь первая Арья. Трилогия Страница 50

   - Чё, атаман, запарился чё ли? Так нырни, охладися.

   Ну, просто издевается над авторитетным пацаном, мразь. Ну нельзя же так по живому-то голым станом своим резать мозг пацанский. Но атаман мужик - камень, прыщами вместо сисек не расколешь, нашёл что ответить и ответить достойно, как положено:

   - Ни чё. Успем.

   Ответил он важно, многозначительно, естественно смотря не на вихлявую рыжуху, а куда-то вдаль, за реку. Она хмыкнула и прошла мимо, как бы нечаянно зацепив его голым бедром, скрылась за пологом.

   - Сука, - выругался кто-то из ближников.

   - Спокуха, пацаны, - одёрнул атаман тоном бывалого и всего на видавшегося человека, - прорвёмся и не такие щёлки видели, и не на таки жопы плевали.

   Все одобрительно что-то забурчали.

   Охладившись и ещё хлебнув пьянящего пойла, которое уже просто не лезло, потому, что некуда было, они вернулись на свои места в шалаш. А девки к тому времени разошлись не на шутку. Толи конопли вдоволь нанюхались, толи ещё медовухи добавили, толи и той хватило, просто развезло в пару да в жаре. Они начали распевать похабные веселушки и при этом выгибаться, и хватать себя за разные места. Каждая норовила по выпендриваться перед атаманом с ближниками. Тфу! Но атаман ватажный - кремень, крепился и виду не показывал, что хоть что-нибудь привлекло его внимание. Так, улыбался небрежно их сальным шуточкам, но взгляда на их кривляньях не задерживал. Ближники, сначала, во всём атаману подражали, но Неупадюха, хоть пацан и взрослый по их меркам, но ростом от корешка два вершка, не выдержал их издевательств первый. Красавцем его назвать было даже спьяну невозможно. Девки его красоту не могли рассмотреть даже в том состоянии, в котором сейчас находились. Лопоухий, уши его торчали в стороны даже сквозь мохнатую гриву волос, которую он специально расфуфыривал в разные стороны. Морда вся рябая, глазки маленькие при уродливом, огромном носе. Да и весь он какой-то был нескладный. Больше всего его уродовали руки. При маленьком росте, руки были длинными, чуть ли не до колен, с огромными ладонями. И вот при всём при этом, не смотря на внешние недостатки, девкам он нравился. Чем? Да, остёр он был на язык и умом Троица не обидела. Соображал быстро, изворотливо, благодаря чему он ещё с детства забил для себя правило: не хочешь, чтоб над тобой смеялись, смейся над собой первым. Но не только острое и меткое слово девки в нём примечали. Было у него ещё одна для них вещь интересная. Уд у него был в их глазах просто огромен, не по-детски. Наградила же природа. Ни у каждого мужика можно было видеть такие размеры. Поэтому, несмотря на всю внешнюю непривлекательность, всё же на кое-чего можно было посмотреть и Неупадюха прекрасно знал это. Так вот этот языкастый уродец не выдержал первым девичьих издевательств. Дойдя до своей кондиции опьянения и спровоцированный непотребными песенками, он соскочил, скинул одним махом штаны и крутя своим мужским достоинством, больше похожим на кусок змеи, пустился в пляс, распихивая девок своим задом, горланя ответную похабщину. Девки мигом навалились на него и по очереди каждая старалась ввинтить ему веселушку, а он так же шустро каждой отвечал, то шлёпая их по жопе, то щипая за сиську, то припечатывая удом, почему ни попадя. От хохота шалаш шатался. Девки закатывались до слёз с коликами в животе. Неупадюха, он и есть Неупадюха. Вот за это он и был девкам интересен. Каждую уколол, в чём не попадя вымазал, но при том никого не обидел.

   Зорька, захмелев и забыв о своём статусе, вертела всем, что удавалось выставить на показ. Голосила матершинщину налево и направо, как заправская, матёрая. А что с неё взять, оторва, она и есть оторва. Как не маскируй свою сущность, один хрен вылезет наружу. Она уж Неупадюхе дала, да выдала. Он конечно огрызался, но побаивался с ней палку перегнуть. Зорька кутырка была видная, красивая, к ней все пацаны неровно дышали, и он не был исключением, но все же пару раз в сальных куплетах по жопе ей хлопнул. Правда, она в долгу не осталась и в ответке за волосья его так дерганула, что искры из глаз, да и волосья кажись изрядно проредила. Так в бесчинстве всеобщего разгула, Зорька даже не заметила, как в их девичьем кругу появился уже пьяный и бесштанный атаман и вся его голожопая команда. Бесиво пошло на новый круг.

   Перегревшись, всей толпой с визгом и воплями ныряли в ледяную реку и тут же с ором обратно. Девченята с пацанчиками, что по моложе были, уже давно забились в шкуры вдоль стенок и преспокойненько посапывали, но, а те, что на подросте Кумоху гоняли до самого утра. Только тогда, выбившись из сил, повалились каждый на своё место и одевшись, распаренные раскинулись на шкурах, как-то разом затихли и почти сразу по засыпали.

   Проспали весь день, почти до вечера. А потом девки разогрели, что давеча не доели, медовуху приняли на старый запой и веселье началось по новой.

   На вторую ночь Кумоху уже не гоняли, похабных песенок не орали. Другая забава началась. Игры в бане, да такие заводные, что краснели не только от каменного жара, правда и голышом уже поголовно не скакали. Творили такое, что не сказать не описать. И тут задумаешься, а зачем всё это распутство было нужно. Что это, беспредел от бесконтрольности со стороны старших? Но ведь это было из года в год, из поколения в поколение. И веселушки эти непотребные передавались из уст в уста и играм этим непристойным учились по наследству. Не могло это быть просто так и не было. Жили тогда люди коротко, взрослеть приходилось очень рано. Умом да опытом приходилось взрослеть быстрее, чем телом. Меньше чем через год, все эти четырнадцатилетние кутырки на выдане, оставленные артельным атаманом в собственном роду на развод, под мужиков лягут. Эти девки ещё только-только созрели телом для материнства, но внутренней своей сутью заматерели и обабились. А иначе было нельзя. Все девичьи праздники холодного периода хоть и выглядели, как бесшабашные игрища, но на самом деле имели в себе хоть и подготовительную, но суровую школу жизни. Все они в той или иной степени учили выживать девонек в обществе, не очень к ним ласковом, а порой и просто жестоком. Пацанов приучали к жизни во всеобщей агрессии не только их общества, но и всего окружающего их мира. Так проходило половое воспитание, не правило пользования половыми органами, хотя и этому обучали, а в первую очередь правила отношения между полами, между мужиком и бабой. Девятке и всем его ближникам также на следующий год, на Купальную седмицу предстоит поход в лес к е*и-бабам и в свои пятнадцать лет отрываться от мамкиной рубахи и со всего маха окунаться во взрослую жизнь, где гладить по головке больше никто не будет, будут только бить. Там слёз обиды и унижений всех не переглотаешь. Вот и ставил молодняк себе эдакие психологические прививки этими праздниками, чтоб не убиться, ударившись о взрослую жизнь. Необходимо было научиться не обижаться, когда обижают, не унижаться, когда унижают, не быть злопамятным, но и не забывать и перед бабами не робеть, коль где прижать придётся. Дети речников всегда были сильнее морально, чем физически, а если и физика не подводила, то это уже были не люди, а камни железные, заточенные под жизнь со всеми своими закидонами.

   Под утро, когда игры пошли на убыль, где-то совсем не далеко из леса донёсся волчий вой, притом вой целой семьи, а не одиночки. Все играющие, как один бросили играться и высыпали наружу. В эту ночь не парились и не бегали на реку, поэтому и не заметили, что повалил снег, да такой густой, с огромными лохматыми хлопьями.

   - Вот и первый снег, - с горечью и тревогой в голосе сказала Зорька ни к кому не обращаясь.

   В ней тут же пробудилась старшая и она вспомнила и об ответственности, и о том, что уже почти взрослая, а на ней детворы целая куча. Она задрала голову к небу и с отчаянием и досадой проговорила кому-то наверху:

   - Ну, не мог ты чуточку повременить?

   Но тут и Девятка вспомнил, что он атаман, пусть всего лишь ватажный. Почувствовал себя хоть невеликой, но единственной защитой всех, кто был рядом.

   - Так, - громко скомандовал он, - припасы собрать, таскать в шалаш. Мелюзга все в шалаш забилась и носа наружу не кажет. Неупадюх!

   - А, - ответил тот откуда-то из-за шалаша.

   - На выходе угол сделай, малышам, да и не только, кому отлить, кому отложить. Бодливый!

   - Тут я, - отозвался другой ближник, уже где-то выломав здоровенный кол и примеряя его в руках.

   - Загоняй малышню под кров и башкой отвечаешь, если кто высунется оттуда.

   Но никому, ничего объяснять, даже самым маленьким, не требовалось. Быстро и молча сносили еду, что нашли и закрылись в шалаше. Атаман экспроприировал единственный медный топор, хоть Моська, которому он был поручен и по возмущался, но против атамана не попёр. Так же, как и Бодливый выломал себе дрын и спрятался в укрытие вместе с другими. Пацаны укрепили полог изнутри и по очереди стали караулить. Остальные завалились спать.