Вадим Инфантьев - После десятого класса Страница 50

Военный министр генерал-адъютант Ми лю т и н».

Глава 1. НА ПОДВОРЬЕ М ВО ДВОРДЕ

Утром за завтраком жена кишиневского исправника облегченно вздохнула:

— Слава те господи, чуть поспокойнее станет в Кишиневе. На рассвете казаки ушли к румынской границе, а саперы отправились на Днестр учиться наводить переправы. Артиллерия коней запрягает, после полудня тронется, а ее обозы уже со вчерашнего дня в пути.

Иванов возмущенно фыркнул:

— Это откуда тебе, матушка, сие известно стало?

— Как откуда? Я Глашке велела чуть свет с рынком управиться. Знаешь теперь как: часу не пройдет и все расхватают, да и цены вздули... На рынке Глашка и узнала, куда какие части идут, какие отправляются сегодня и какие завтра. Я вот только нумера и названия полков запамятовала, кликну Глашку — она все помнит.

— А ну вас, баб,— отмахнулся Иванов, принимаясь за завтрак.

— Сказывают, как казаки уходили, девки сбежались, в голос ревели, а старшая дочка Лопатенки под копыта бросилась, да конь вовремя шарахнулся. Подняли ее, она заходится, аж глаза закатывает... Ой, батюшка, чую, что к лету казачьи подарки девкам людям видны будут, а к осени в нашем городе прибавления начнутся, да вот кого на крестины приглашать?

Исправник усмехнулся:

— Казаки — не промах. А девки сами виноваты. Я что-то не знаю, чтоб ныне у нас насильничание случилось. Помнишь, в Петербурге оперу слушали, там дьявол пел: «Милый друг, до обручения дверь не открывай»? А наши дуры разомлели, распахнулись...

— Да не только, батюшка, так казачков провожали, и солдат тоже, и не только девки, но даже замужние бабы, и в летах.

Иванов молча вытер губы салфеткой, раздраженно швырнул ее на стол, сел у окна и задумался.

Улица тысячами копыт, колес и сапог была превращена в канаву грязи. По тротуарам, прижимаясь к заборам, проходили офицеры, солдаты, горожане; разбрызгивая грязь, проносились конные нарочные и фельдкурьеры, ломовые лошади тащили тяжелые возы.

«Раз войско продвигается к румынской границе, значит, война будет,— размышлял Иванов.— Да и как же ей не быть? Сколько месяцев отмобилизованная армия топталась без дела и ела казенный хлеб! Конечно, от безделья солдаты и казаки шкодили, да и господа офицеры не терялись. Уж кто-кто, а торгаши туго набили свои мошны. Одной только битой посуды по дворам и улицам валяется столько, что хоть стекольный завод открывай для переплавки...

— Ты глянь-ка,— охнула за спиной исправничиха.— Тарасенкова дочка принарядилась и идет, а с ней сама Тарасенка, да не одна, с Макарихой и Галанихой. А куда их мужики смотрят? Срамота, и только.

Иванов неожиданно огрызнулся:

— Ты, матушка, во всем только срам и видишь. А то в твою голову не войдет, что бабы не коханых провожают, а русских солдат на войну с турками. У какой женщины сердце не заноет от этого?

— Так, батюшка, а может, и не так,—вздохнула Анна Поликарповна.

В дверь осторожно постучали, вошел денщик.

— Так что дозвольте доложить, ваш скородь, до вас по срочному делу болгарский староста с Армянского подворья пришел. Не уйду, грит, пока господин председатель лично не примет.

Ругнувшись, исправник прошлепал домашними туфлями в переднюю. Там стоял Хаджихристов — крепкий носатый старик с нависшими на глаза густыми седыми бровями. Он степенно поклонился и хмуро сказал:

— Ваше высокоблагородие господин председатель бай Иван, мочи нет. Что делать, ума не приложу. И так впроголодь всю ораву кормлю, харчей только на двое суток осталось... А сейчас откуда-то не менее сотни хэ-шей пришли в рванье, тощие, злые. Орут: «Принимай, староста, в ополчение идем!» А я им: «Никакого ополчения пока не предвидится». А они: «Врешь, есть государево благоволение о болгарском ополчении. Давай ружья и патроны! Нечего им на складе ржаветь!» Извольте посмотреть сами...

— Хватит,    нагляделся,— вскипел    исправник.—    А

сам-то ты все сделал, чтоб харчи добыть?

— Сапоги до пяток сносил, чужие пороги обиваю-чи,— мрачно ответил староста.— Есть дома русских, молдаван, украинцев, где, кажется, последнее от себя и детишек оторвали, плачут, но ничем больше помочь не могут.

— А хаджи Богомил, Терещенко, Жабов и прочие толстосумы?

— Не дают, говорят: что могли — отпустили, остальное распродали. На складах, мол, хоть шаром покати..,

— Каким шаром? Там горошину не просунешь. Возил и-возили, а армия уходит. Сгноят, жадюги проклятые!

Староста беспомощно развел руками.

Исправник со свистом дышал сквозь зубы и топтался на месте, словно под ним загорелся пол, потом рявкнул на денщика:

— А ты чего уши развесил? Дежурного ко мне! — И, когда солдат с грохотом выскочил за дверь, повернулся

к старосте: — Иди обратно, скажи, пусть потерпят, что-нибудь придумаем. А шкодить начнут, буянить, по закону военного времени быстро усмирю. Марш!

Вздохнув, староста вышел из передней. Его чуть не сшиб запыхавшийся дежурный. Не дав доложить, исправник спросил:

— Телеграммы или какие-либо вести о болгарском ополчении не поступали?

— Никак нет, господин подполковник.

— Тотчас к оружейному складу Славянского общества выставить надежных часовых. Никого не подпускать без моего разрешения.— И бросил денщику: — Вели кучеру запрягать.

Одеваясь, Иван Степанович мрачно усмехнулся, подумав, что Аксаков 2 хитро предусмотрел все, выдвигая его в председатели кишиневского Славянского общества, надел хомут двойной крепости. Другой на месте председателя при таких обстоятельствах распустил бы ополчение, и вся недолга. Но он, Иванов, этого сделать не может, так как ему же, как начальнику полиции, придется принимать меры против беспорядков и заботиться о прокормлении хэшей.

Сначала Иванов заехал к воинскому начальнику. Тот развел руками, заявив, что никаких указаний о болгарском ополчении не поступало. А провиантом сейчас помочь не может. По приказам командиров частей интенданты давали кое-что, отрывая от своих солдат. Но сейчас войска готовятся к походу, и у них каждый фунт провианта на учете.

...Городской голова, измотанный и почти разорившийся на бесчисленных ответных приемах для господ офицеров, помотал головой:

— Ничего... И казна, и склады пусты.

*— Что же мне делать?

— Ты председатель Славянского общества, ты и думай. У меня от своих забот по черепу трещины пошли.

Телеграфисты на вокзале и на почте, отощавшие от изнурительной работы за время пребывания в Кишиневе войск, не могли припомнить, были ли даже частные телеграммы, в коих что-нибудь сообщалось о болгарском ополчении. Иванов всплеснул руками. Откуда же слухи?

На пути в канцелярию велел кучеру объехать стороной Армянское подворье и вдруг заорал:

— А ну, ворочай обратно на почту!

Кулаком постучал в дверь телеграфной, войдя, сам закрыл ее на крюк, захлопнул окошко перед самым носом солидного господина в котелке, сдвинул на край стола ворох неотправленных телеграмм и приказал телеграфисту:

— Записывай и передашь самые срочные. Первая — в два адреса: Москва, председателю Славянского общества Аксакову; Петербург, председателю Славянского общества Васильчикову. Кормить болгарских добровольцев нечем. Если средства не поступят в ближайшие дни, буду вынужден распустить ополчение. Иванов. Вторая телеграмма: Бендеры, командиру 56-го Житомирского полка. Прошу срочно командировать мне капитана Николова и, если возможно, несколько унтер-офицеров для управления болгарскими добровольцами. Председатель кишиневского Славянского общества подполковник Иванов. Третья...

В окошко отчаянно стучали, галдели. Иванов шагнул к нему, распахнул, заглушил собственной руганью крики отправителей телеграмм, с силой захлопнул и вернулся к аппарату:

— Третья — в тот же полк капитану Николову: Рай-чо, приезжай немедленно помогать добровольцам. Телеграмму полковому послал. Иванов.

Как только он вышел из телеграфной, на него набросился тот самый господин в котелке:

— Господин исправник, я буду жаловаться, вы не имеете права вмешиваться в дела телеграфа! Я московский первой гильдии купец Малкиель! Я поставляю армии сапоги. У меня срочные деловые телеграммы!

Исправник хмуро ответил:

*— У меня тоже не любовные послания.

В это время купца бесцеремонно оттеснил иностранец, показывая нарукавный знак корреспондента, аккредитованного при Главной квартире, и на ломаном русском языке прокричал, что у него важная депеша для «Таймса». Он так близко размахивал бумажкой перед носом Иванова, что тот невольно выхватил ее и, увидев английский текст, буркнул:

— Сейчас отправят, сэр.

Вернулся в телеграфную, прочитал кое-как, поняв, что в телеграмме сообщается о передвижении армии к Румынии, перечисляются названия и номера частей и путь их следования. Возмутился:

— Это же завтра все будет известно туркам! Но сие дозволено Главной квартирой...— Спросил телеграфиста, понимает ли он по-английски.