Анастасия Эльберг - Мишень Страница 55

Но я не ошибся, сердце девочки билось, да и с дыханием все было в порядке, что она продемонстрировала сразу же, завопив так, что услышали даже видевшие девятый сон слуги. «Какая ты красивая», сказала Марта, когда я передал ей ребенка. «Мы назовем тебя Эмилия». После нескольких часов, которые выдались не самыми спокойными, сосредоточиться было сложно, да и выглядел я, наверное, не самым лучшим образом — по крайней мере, Аллегра смотрела на меня с нескрываемой жалостью, готовая сказать «думаю, тебе нужно отдохнуть, Великий» — но кивнул и ответил, что имя замечательное. После этого я оставил фею присматривать за Мартой и проспал больше суток. Проспал бы и дольше, но довольная мама оправилась быстро и принесла Эмили мне. Выяснилось, что биение сердца девочки я слышу очень чутко и тут же открываю глаза, хотя обычно меня не будил самый адский в двух мирах шум. Так дела обстояли и по сей день: мне не нужно было выходить из кабинета для того, чтобы понять, хорошо ли спит Эмили или же ей снится кошмар.

— А потом, пап? Что было потом?

— Самые счастливые пятнадцать лет в моей жизни. Ты сказала первое слово, сделала первый шаг. Я учил тебя чтению, рисованию, письму, верховой езде. Рассказывал сказки. Каждый вечер мы с тобой сидели здесь и смотрели на звезды. Я объяснял, какие существуют созвездия, как они могут помочь заплутавшим путешественникам найти дорогу. Муса показывал тебе, как ухаживают за лошадьми, а Александр втайне от меня сделал для тебя лук. Я страшно разозлился, когда узнал об этом, но к тому времени ты уже умела стрелять и ни за какие сокровища мира не соглашалась расстаться с оружием. Тогда я понял, что неплохо быть бы объяснить тебе, как обращаются и с другими его видами — с парными клинками, с кинжалами. Я научил тебя охотиться, выслеживать дичь, снимать шкуру с пойманных животных — всему, чему обычно учат молодых карателей, когда они приходят в Орден. Мы много бегали, плавали, ночевали в лесу. Мама была недовольна, ей хотелось, чтобы ты выросла леди, смирно сидящей в библиотеке за книгами и танцующей на балах, а не сорванцом с ободранными коленками, но ты располагала другим мнением на этот счет. По ночам мы с ней думали о том, что совсем скоро ты вырастешь, начнешь знакомиться с молодыми вампирами, они будут дарить тебе подарки и пригашать на верховые прогулки под луной.

Эмили сидела, положив руки на колени, и смотрела в небо, на котором начали появляться первые тучи.

— Но все получилось иначе, — сказала она.

— Да. Потому что мы всегда платим за свои ошибки, даже если они приносят нам много счастья. И за свою я тоже заплатил. Очень дорого. Будь на моем месте кто-то другой, приговор за такой проступок был бы однозначным — развоплощение. Но Великий Ариман предоставил мне выбор. И самым чудовищным в этом выборе было то, что все заранее знали, какое решение я приму. Он дал мне кинжал из храмового серебра и сказал, что варианта у меня два: либо лишить жизни себя, либо существо, которое я обратил.

— Я поняла, пап. Не думаю, что нужно рассказывать дальше. Я буду плакать. И тебе тоже будет нелегко.

Тучи понемногу заполняли небо, на землю упали первые капли, а через несколько минут дождь уже лил, как из ведра. Эмили поджала под себя ноги, положила голову мне на плечо, и я погладил ее по волосам. Впервые за долгие годы она ощущалась не как взрослое существо, а как маленькая девочка, которую хотелось обнять и защитить от всех реальных и выдуманных опасностей. Я чувствовал, что она плачет, но знал, что нужно дать ей немного времени, ничего не говорить и не задавать вопросов. Можно ли было описать мое состояние банальным «камень свалился с души»? Наверное, да. Я чувствовал такую легкость, словно снял державшие меня много веков кандалы, вышел из самой темной камеры в коридорах узников, вдохнул свежий воздух и увидел солнечный свет. Стоит ли удивляться, что и на моих глазах появились слезы.

— Это Веста меня зачаровала, да? — спросила Эмили.

— Да, детка. Она поступила очень мудро.

— А тебя она зачаровать могла?

В ожидании ответа Эмили подняла голову и испытующе посмотрела на меня.

— Зачаровать? — не понял я. — Зачем?

— Чтобы ты, как и я, забыл…

— Да, конечно, она могла.

— А ты бы согласился?

— Нет. В моей жизни было много всего, о чем я мог бы сказать «это нужно оставить в прошлом», но только не твоя мама. Какую бы боль мне ни причиняли эти воспоминания, я не готов с ними расстаться.

Эмили сплела пальцы и посмотрела на залитый дождем сад.

— Что ты думаешь об этом? — задал я вопрос, уже давно вертевшийся на языке.

— Ты уверен, что хочешь знать?

— Да.

— Наверное, я не смогла бы об этом рассказать, будь я на твоем месте. Сперва я подумала — почему ты был так жесток, почему так долго молчал, ведь я имела право знать. А теперь думаю о том, каково тебе было со всем этим. Ведь ты мог оставить меня, или отдать на воспитание Весте, или вовсе передать чужим вампирам… но ты возил меня с собой, не отпускал ни на секунду даже тогда, когда мы только уехали из Флоренции. Ты смотрел на меня и думал о маме, а я, дурочка, канючила и требовала внимания.

— Даже если и так, у меня не было повода отдавать тебя на воспитание Весте. И я уж точно не думал о том, чтобы оставить тебя и передать чужим вампирам. Или ты меня плохо знаешь, детка?

Эмили взяла меня за руку.

— Ты бы не отдал меня чужим вампирам?

— Конечно же, нет. Ты была единственным существом, державшим меня в этой жизни. Сейчас ничего не изменилось. Я живу ради тебя, милая. Ты — мое маленькое счастье.

— Даже когда я плохо себя веду?

— Даже когда ты плохо себя ведешь.

— А если я приведу домой Незнакомца и скажу, что у нас большая и чистая любовь?

— Главное — чтобы не Незнакомку.

Эмили со смехом ткнула меня локтем в бок.

— Ладно-ладно, я учту.

— Помнишь, что ты мне обещала? Насчет Киллиана?

Она подняла глаза и напустила на себя невинный вид.

— Попросить прощения?

— Да. Как ты знаешь, у обещаний нет срока годности. Их нужно исполнять.

— Не уверена, что хочу его видеть. Можно, я напишу ему письмо?

— Только не электронное.

— Возьму у тебя храмовые чернила, напишу на старом-престаром пергаменте и отошлю с почтовым голубем. Это будет достаточно романтично, на твой взгляд?

— Главное — чтобы письмо было искренним.

Увидев, что я снова открываю портсигар, Эмили протянула руку.

— Угости уже, — попросила она. Тон был почти извиняющимся.

— Что?! Какая наглость! Поверить не могу. Эмилия, ты куришь?

— Просто балуюсь. Можно ведь?

— Если ты думаешь, что я буду давать тебе сигареты, то очень серьезно заблуждаешься. — Я спрятал портсигар в карман куртки. — И чтобы я больше не слышал от тебя таких просьб!

Эмили надулась.

— Я просто пошутила, пап. Хватит с нас и одного паровоза, разве нет? Кстати, ты собираешься бросать?

— Собираюсь.

— Когда?

— Никогда. Посмотри, какой ливень. И как мы, скажи на милость, доберемся до машины? Все же нужно было захватить зонт.

— Придется бежать быстро-быстро, чтобы не набрать в ботинки воды. А пойдем в кино, пап?

— Пойдем. Только до этого заглянем в кафе и выпьем что-нибудь горячего. И перекусить тоже не помешало бы.

— А ты дашь мне почитать готовый черновик?

Я встал, оправил куртку и поднял воротник. Эмили поднялась следом.

— Похоже, отнекиваться дольше не имеет смысла.

— Наконец-то ты это понял.

— Ты будешь читать, а я буду скучать? Не выйдет. Придется тебе снабдить меня книгой. Ведь ноутбук у тебя с собой. А, значит, и твой роман тоже.

Эмили замерла.

— Ты серьезно, пап? Ты хочешь прочитать мой роман?

— Да. И, надеюсь, на этот раз ты расщедришься на большее, чем жалкая треть одной главы.

— А если тебе не понравится?

— Как там говорит мисс Сандерс? Выводы предоставь делать мне.

— Ты сам напросился. Тогда я буду читать твой черновик и делать правки.

— Хорошо.

— И еще я буду оставлять ремарки. Много.

— Ладно, детка. Я понял. Вызов принят.

Киллиан

20 января

Треверберг

Сложно описать, что я почувствовал, когда Авирона сказала мне, что видела Аримана. Еще сложнее описать те ощущения, которые затопили меня с головой во внутреннем дворике «Токио». Его присутствие, незримое, практически незаметное, стало настолько очевидным, что я сорвался с места, не успев взвесить решение. На что я надеялся? Найти Создателя вот так, когда он явно не хотел быть найденным? Уже позже, вернувшись домой, я смог наконец включить рациональность и проанализировать собственное поведение. Во мне говорил инстинкт. Впервые за долгое время во мне говорил инстинкт, и он заглушил разум. Непознанный инстинкт создания. Ребенок, отчаянно стремившийся встретиться с отцом.