Петр Воробьев - Горм, сын Хёрдакнута Страница 57

- Горм? - раздался голос.

- Конунг?

- Все в порядке? Я проснулся - кричат, мне стража говорит - зарезали кого-то...

- Никого не зарезали, все путем, просто Ульфрун что-то показалось... - начал Горм.

- Не показалось! - подала из угла голос Ульфрун. - У него на груди оберег синим огнем Хель горит и зловещими загробными заклятиями зарекается!

- Можно мне посмотреть? - в голосе конунга читалось любопытство, может быть, с примешанной толикой ехидства.

- Бейнир, не в обиду за беспокойство, конечно, открыто, - Горм растворил дверь. За ней стояли два стража, каждый в доспехах, с мечом, и переносным висячим светильником на кольце, и владыка Килея - в чем-то длинном, шелковом, накинутом на плечи, и со всегдашней секирой на длинной ручке.

- Не горит и не говорит, хотя мне такой сон приснился... - молодой ярл протянул конунгу цепочку с оберегом.

- Какой сон?

- Ладья, а на ней мудрый старец, и он показал рукой на берег и сказал вот что, - Горм воспроизвел записанное.

- А как выглядел старец? - задал вопрос Бейнир, одновременно вертя в руках оберег и принюхиваясь.

- Небольшой, седой с несколькими рыжими прядями, со лба лысеющий...

- Пойдем посмотрим кое на что. Кафли, пошли за кем-нибудь убрать... эээ... ковер и отведи Ульфрун в пристройку. Пусть ей дадут подогретого вина с медом. Потом скажи страже у опочивальни, что все в порядке, чтоб Беляна не беспокоилась. Торфи, посвети нам, идем в малую сокровищницу.

Конунг, держа оберег в скрюченной правой руке, то ли поковылял, то ли поскакал в направлении ступеней, ведших к узкому проходу на уровне повыше, чем опочивальни. «Что-то его сильнее обычного скрутило,» - подумал Горм, следуя за Бейниром. Малая сокровищница, открывшаяся за узенькой дверцей, ладно вытесанной из сланцевой плиты, не совсем заслуживала свое название. В ней безусловно хранилось много чего дорогого, но бо́льшую часть предметов, стоявших у стен и лежавших на полках и столах, объединяла скорее не ценность, а то, что их убрали с глаз долой в силу безобразия, полной непонятности, хрупкости, или ветхости. Кое-какие изделия нарушали это правило, но их немногочисленность скорее подтверждала, чем опровергала, впечатление, что в Йеллингском треллеборге соответствующее помещение называлось «чулан с барахлом.»

В глубине сокровищницы на стене висел, отблескивая в огне переносного светильника в руке Торфи, плоский деревянный короб, с внешней стороны закрытый слюдяной крышкой. Ко дну короба был присобачен мездряной стороной наружу кусок растрескавшейся от древности мамонтовой шкуры, на котором когда-то что-то было изображено. С примерно двух третей изображения краска осыпалась, но очертания рисунка были прорезаны или продавлены в шкуре, так что при наличии достаточного воображения на ее поверхности можно было различить облик старика с длинным носом, маленькой бородкой, и большим лбом. Художник использовал только три краски - черную, темно-красную, и светло-рыжеватую, но черты старца были переданы завидно метко. Лучше всего сохранилось изображение нижней части лица, бороды, и предмета на шее старика, впрямь похожего на Гормов оберег, только что не оправленного в золото.

- Похож? - Бейнир был так доволен, что даже его перекос уменьшился.

- Вроде да, но кто это, и что это тогда за муть? - Горм скосил глаза на загадочный прямоугольник в руке конунга. Не считая достаточно обычной золотой оправы, на вид и на ощупь он казался сделанным из отглаженного до зеркального блеска серебра, но если приглядеться, поверхность чуть-чуть просвечивала вовнутрь.

- Йоккар Вырей. Есть еще одна такая шкура, на ней Йокки Законоговоритель.

- Точно! Та в Хроарскильде, вместе со скамьей Йокки и его скрижалью. А кто такой Йоккар?

- Грамотник, и то ли брат, то ли сын Йокки. В основном Йоккара и помнят только за его оберег, который время от времени говорил слова мудрости на всеми забытом языке. Всеми забытом во времена Крома, больше тысячи лет назад, - Бейнир почти благоговейно взглянул на Горма. - «Рок ли стройно движут струны?»

- Кром! - только и смог ответить молодой ярл.

- Очень глубокая мысль, в свете того, что мы знаем о Йокки и Йоккаре, - с восторгом продолжил Бейнир, полностью распрямившись. - Оба они - почитаемые предки, соратники Крома. В то же время Кром почитается как бог. В чем разница? Был ли Кром богом, еще когда ходил в кругу земном, или стал им только после смерти? И вообще, что из нашего знания о том, кто стал, а кто не стал богом - чистый вымысел? Боюсь, что это может быть непознаваемо. Нагнись-ка...

Конунг повесил оберег обратно Горму на шею. «Оказаться с непознаваемым все-таки лучше, чем с невпихуемым,» - прикинул тот. - «От невпихуемого нет никакого толка ни для впихующих, ни для впихомых, и один износ для впихуемого.»

- С другой стороны, как тут не верить в божественный промысел, когда сам Йоккар не понимал слов, а ты понимаешь, - Бейнир пошел к выходу, слегка прихрамывая и почти не опираясь на секиру. - Тебе и судьба его носить, а не, например, Родульфу, и надо обязательно записывать все, что говорит оберег. Кстати, на каком языке?

- Мне вроде слышалось, что на танском. Конунг, этот рисунок - альвская работа? - Горм указал на серебряный лист пяди две на три на одном из столов у выхода.

На серебре полупрозрачными и слегка светившимися в полутьме за пределами пучка света из светильника красками был нанесен образ юной темноволосой девы в сложном уборе на челе, большеглазой, с длинненьким носиком с горбинкой, маленьким пухлым ротиком, и цветком в унизанных перстнями тонких пальцах правой руки.

- Нет, это этлавагрский новодел по старым образцам.

- А кто это?

- Тира, дочь последнего красного конунга. Кстати, что делала горничная в твоей спальне посреди ночи?

Горм задумался. Бейнир с большим знанием дела перевел разговор, похоже, с затруднительного для себя на затруднительный для собеседника. Вечером, Горм участвовал в праздновании нового погоняла, принятого Сигуром - «Меткий.» Положение обязывало ярла выпить как с виновником торжества, так и с каждым из участников. Молодое (и поэтому предположительно слабое) вино, сделанное из винограда, собранного этой же осенью и слегка недобродившего, лилось рекой, не вызывая к себе никакого уважения при потреблении вместе с жареными каштанами, пирогами с луком и курятиной, и перцами, тушенными вместе с забавно острыми зелеными стручками с очередным трудно запоминаемым мидхафским названием. Тем не менее, молодой ярл только с большим усилием мог вспомнить, каким именно образом он добрался до спальни. Горничная вроде бы тоже участвовала в части торжества, потом запропастилась. Горм почти наверняка не спрашивал Ульфрун, когда и где та родилась, и не справлялся с рунной доской, так что вряд ли они уже успели предаться каким-нибудь совместным утехам, хотя дело и могло бы к тому пойти. С другой стороны, дева могла просто честно по работе зайти за горшком и некстати увидеть и услышать оберег. Ярл поймал себя еще и на том, что почему-то в его памяти жизнерадостная и смазливая мордочка Ульфрун запечатлелась гораздо расплывчатее, чем образ отвергнутой этлавагрской девы с серебряного листа, на которой должен был жениться Бейнир, чтобы наложить руку на весь Мидхаф. Все эти сложности, впрочем, вмещались во все еще основательно отуманенную молодым вином голову Горма с большим трудом, и он наконец ответил:

- Горшок выносила?

- Ну-ну, - сочись голос конунга еще большим количеством ехидства, оно растеклось бы лужей на мраморном полу.

- Совсем плохо бежит нарта по земле, - обоснованно посетовал Объелся Кеты, упираясь в дугу над копыльями.

Нарта не бежала, а ползла по грязи. В той же грязи утопали торбаса Защитника Выдр и его ученика.

- К вечеру подмерзнет, - утешительно сказал генен.

- Учитель, а как здесь летом?

- Говорят, жарко, снега совсем нет, тучи комаров, зато хорошая охота - олени, ленивцы, даже бизоны попадаются. Где длинные дома стоят, там еще жарче, снега полгода нет.

- Как они, бедные, живут, и что на север не подадутся?

- Зима встанет как следует, в гости съездим, порасспросим, а пока остановимся в стойбище у горы, похожей на умиак, говорить с Рыбьим Глазом, шаманом из-за большой воды. Может, он подскажет, как моему анирнику помочь через море переправиться.

- Не больно она похожа на умиак, гора как гора.

- Представь, что это большая лодка, вытащенная на берег и перевернутая, а носом она лежит как раз к нам, на северо-запад. Смотри, какие склоны ровные, как раз как бока у лодки, а ты, Длинный Хвост, не кусай меня за ухо, я слышу, как река и водопад шумят, еще сейчас подналяжем на нарту, и выпущу тебя поплавать. Собачки, вперед, вперед!

Псы натянули алыки, пыхтя и высунув языки. Они тоже были основательно перепачканы, особенно к ближнему к нарте концу потяга. Шерсть вожака Быстрого и Медвежонка, второго в упряжке, успела несколько раз испачкаться и засохнуть иголками, так что казалось, что нарту спереди тянут помеси собак с дикобразами.