Семен Кирсанов - Собрание сочинений. Т. 3. Гражданская лирика и поэмы Страница 6

Легенда о музейной ценности

В подземных пластах под новой Москвой,в гнилом ископаемом срубе,был найден холодный, совсем восковоймужчина в боярской шубе.Он весил без малого десять пудов,упитанный, важного чину;ни черви, ни почва, ни плесень годовне тронули чудо-мужчину.Врачи с удивлением мерили рост,щупали мышцы тугие,одни заявили: — Анабиоз! —Другие: — Летаргия!

Боярин лежал, бородатый по грудь,в полном здоровье и силе,и чтобы усопшего перевернуть,грузчиков пригласили.Натерли эфиром лоснящийся зад,зажгли инфракрасную лампу,и доктор боярину вспрыснул лизат —пятнадцать сияющих ампул.Лизат в инструменте клокочет,а тот просыпаться не хочет.

Боярин молчит, боярин ни в зуб, —лежит, как положено сану.Профессор вгоняет ему в железудва литра гравидану.Решили прием увеличить на литр,уже гравиданом боярин налит,но все ж от чудовищной дозылежит, не меняя позы.Гормонов ему втыкают в бедро,рентген зашибают в брюхо,и физики атомное ядродробят над боярским ухом.

Тут грузчик к нему проявил интерес:— Профессор, да вы разиня!Со мной при себе поллитровочка естьиз коммерческого магазина. —Нашли у боярина рот в бороде,бутылка гулко забулькала, —боярин светлел, наливался, рдели вдруг растаращил буркалы:— Холопы! — боярин вскочил и оре. —Замучу! — оряху спросонок. —Кто, смерд, разбудиша мя на заре?Гоняхом сюда закусону!

Отъелся боярин, — вари да пеки!От сытных хлебов беленится,крадет у соседних больных, пайки, —вконец обнищала больница.За ужином требует водки литр,орет по-церковному в градусе.И сдали его, как порядок велит,в Коопхудмузлит,а там обалдели от радости!— Чистый боярин! — Худмуз упоен,ищут боярину место:и грязен и груб, но все-таки он —историческое наследство.

И дали жильцу подземных руингида из «Интуриста».И тот объясняет: — Мосье боярин,вы спали годочков триста.Москвы не узнаете — долгий срок,асфальт, фонари повсеместно.Вот — телеграф, а вот — Мосторг,а это вот — Лобное место. —Боярин припал к родимым камням,ни слова не молвит, а только «мням-мням».Упал на колени и замер,и мох обливает слезами.

Боярин по родине начал грустить,лишился обличия бодрого;эксперты решили его поместитьв домик боярина Федорова.Сидит он и жрет грязнущей рукойсвое древнерусское крошево.Любители ахают: — Милый какой,обломок проклятого прошлого! —Славянский фольклор изучают на нем,и даже в газете объявлено:«В музее сегодня и ночью и днемпоказ живого боярина».

Он как-то «жидом» обозвал одногоявного украинца.Худмуз восхищается: — Выручка во!Боярин доходней зверинца. —Не раз посетитель наследством избит,Худмуз восхищается очень:— Какой полнокровный боярский быт,живуч, симпатяга, сочен! —А если доносится мат из ворот,Худмуз снижается в шепот:— Тише, боярин передаетсвой творческий опыт…

Но вскоре великодержавный душокзакрался в душевную мглу его:он создал со скуки литкружокв жанре Клычкова и Клюева.Боярин скандалит в пивной вечеркомцыгане волнуют боярина,орет, нализавшись, тряся шашлыком:— Тапёр, наяривай! —Изящные девочки ходят к нему,ревет патефон в боярском дому,и, девочек гладя и тиская,боярин гнусавит Вертинского.

В Коопхудмузе решили так:— Конечно, у классиков учатся,боярин вполне положительный факти мягко влияет на юношество.Конечно, скажем, без рапповских фраз:трудно ему перестроиться, —«Вечерку» читает, а все-таки разв церковь зашел на Троицу.И водку пьет, и крест на груди,и бабник, и матом лается,а все же боярин у нас один, —бояре вот так не валяются!

Он просто, как памятник, дорог для нас.Музей для боярина чопорен.Не лучше ль боярский использовать басв провинциальной опере?Вот тут развернулся боярин вовсю,обрел отечество сноваи сразу припомнил размах и красупиров царя Годунова.Он входит в роль и, покуда поют,статистов бьет по мордасам.Театр включил в программу своюпунктик: «Боярина — массам!»

Все можно простить за редкий талант,а выдался бас — на диво.Что в морду бьет — прощает театр:бьет, а зато правдиво.Но случай один увлекательный был:согласно буйному норовубоярин на сцене певцу отрубилпо-настоящему — голову.Хоть это и подлинный был реализм, —ну, витязи там, ну, рыцари! —но тут за боярина крепко взялисьтоварищи из милиции.

Худмуз о наследстве хотел закричать,но, чуя, что доводы зыбки,махнул отмежевываться в печатьи признавать ошибки.Призвали профессора, дверь на засов,и речи пошли другие: —Вернуть боярина в восемь часовв состояние летаргии!.. —Не знаю, помог ли тут гравидан?..Лет тысяча пронесется,но будьте уверены — никогдабоярин уже не проснется.

Я очень доволен. И «паркер» в ножны.Я добрый ко всякой твари,а вот бояре — нам не нужныдаже в одном экземпляре!

Неподвижные граждане

Кто не видал чугунных граждан города.Степенный вид, неяркие чины:Пожарский, Минин, Пушкин, Гоголь, Федоровв большую жизнь Москвы вовлечены.Триумфы, может, памятникам снятся,но в общем смирный, неплохой народ;попросим — слезут, скажем — потеснятся,не споря, у каких стоять ворот.В других столицах памятники злее,куда нахальнее, куда грозней!Мосты обсели, заняли аллеи,пегасов дразнят, скачут, давят змей.Наш памятник — народ дисциплинированный,он понимает, что кипит страна,что вся Москва насквозь перепланирована,что их, чугунных, дело — сторона.Вы с Мининым — Пожарским, верно, виделись?На постаменте твердый знак и ять.Что ж, отошли себе и не обиделись, —чем плохо у Блаженного стоять?Бывает так, что и живой мужчинана мостовой чугунный примет вид.«Эй, отойди!» — ему гудит машина,а он себе, как памятник, стоит.А монумент не лезет в гущу улицы.Островский влез на креслице свое,сидит, в сторонке сторожем сутулится,хотя репертуарчик «не тоё».Другая жизнь у памятника бодрого,в деснице свиток, богатырский рост;покинул пост первопечатник Федорови занял более высокий пост.Он даже свежим выглядеть старается,метро под боком, площадь — красота,а в мае — песни, пляски, демонстрации…Нет, не ошибся, что взошел сюда!Ведь все-таки профессия из родственных —свинцом дышал и нюхал плавки гарь,и скажем прямо: старый производственник,а не какой-нибудь кровавый царь.Что до царей — прописана им ижица.Цари мне нравятся, когда они резвей,когда они, цари, вниз головою движутся,куда им полагается — в музей.

Чувство нового