С. Бельский - Куда ворон костей не приносил Страница 6

Человек и зверь умерли вместе. Трусливый Ли-Канг видел, как люди подняли убитого желтого охотника и долго стояли вокруг окровавленного тела Ван-Чанга. Потом, осторожно раздвигая ветви и трусливо склоняясь к земле, Ли-Канг мелкой рысью побежал к горам, удаляясь от земли, навсегда завоёванной белыми пришельцами.

В пустыне под звездами.

I.

Лесопильный завод Акционерной Восточной Компании тянулся на краю китайской деревушки Чжен-Хау. Со двора, где стоял дом управляющего Николая Васильевича Заморзина, видна была тусклая лиловая даль манчжурской степи и ряды пологих холмов, на которых в сочной траве скрывались белые, могильные камни. С другой стороны лежал поваленный лес, окутанный волнами едкого дыма.

Сухой хворост, горы досок, от которых пахло медом и смолой, загорались каждую ночь, и половина рабочих-китайцев постоянно была занята тушением пожара. Огонь скрывался где-то в почве и длинные, жадные, красные змейки неожиданно расползались по траве и сухим листьям, впивались в кедры и сосны, и, окутанные густым дымом, медленно ползали в грудах опилок. Огонь съедал все барыши Восточного Общества, но хуже всего было то, что он уничтожал доходы управляющего и главного инженера Федора Ивановича Крафта.

Вечером Заморзин и Крафт сидели за круглым столом, лениво пили пиво и смотрели в окна, за которыми полная луна выткала тонкое серебряное кружево и прикрыла им безвестные дороги, могильные холмы и черные отроги Хин-Гана.

— Я брошу службу и уеду, если так будет продолжаться,сказал Крафт.— Я ехал сюда ради денег, и теперь все пропадает. А что бы вы сделали с вашими деньгами? спросил Заморзин и насмешливыми взглядом окинул маленькую фигуру Федора

Ивановича. Лицо у инженера было такое, какие встречаются на старых выцветших и пожелтевших фотографиях. Едва намеченные белые брови, глаза, взгляд которых нельзя уловить, тонкие губы и гладко прилизанные рыжеватые волосы.

— Я хочу устроить свою жизнь красиво и приятно,— спокойно ответил Крафт.— Зимою буду жить в Берлине или Петербурге, весною в Ницце, а летом в Швейцарии. Я европеец, говорю на четырех языках и везде буду себя чувствовать, как дома. Вы знаете, 31 что у меня есть мать и невеста, и они ждут, пока я соберу ту сумму, которую мы все вместе наметили.

- Ну, у меня программа проще!—заявил Заморзин.—Вырвусь отсюда и разом пущусь во все тяжкия,—заведу разных статей любовниц, лошадей, зароюсь в шантаны и рестораны. Вы, Крафт, натура сантиментальная, поэтическая и даже слезливая, перед

Юнгфрау на колени встаньте, над цветочками умиляться будете, ну, а мне размах нужен чтобы кругом все кружилось и голову кружило.

Однако, давайте, спустим занавеску на окне, а то чего доброго какойнибудь проклятый хунхуз раньше времени оборвет наши мечты.

- Да, я люблю поэзию,— сказал Крафт.— Но поэзию, созданную культурой, природу облагороженную искусством и техникой. Человек доканчивает дело начатое Богом. Он приходит и кладет последние удары резца на мертвую материю, дает ей смысл и жизнь. Может быть, наше призвание, конечная задача людей, в том и заключается, чтобы довести до совершенства созданное Богом.

Белые брови инженера поднялись и бесцветные глаза вопросительно остановились на грузном, тяжелом, как у каменной бабы, лице Заморзина.

— Послушайте, Крафт, все это мыслеблудие, опасное и нездоровое! Потому что у человека главное аппетит, желание жрать! Что жрать?— все! Вот этот лес, степь, Хин-Ган, китайцев, женщин, омаров, шампанское.. все! И чем больше аппетит, тем лучше! Какое нам дело до совершенства, или несовершенства творений? Чем человек больше может сожрать, тем он лучше, выше, по вашему прекраснее. Эх, Крафт, давайте, лучше коньяку выпьем.

Инженер покорно подставил стакан и опустил глаза к грязной доске стола, залитой вином и чернилами.

— Я понимаю вашу мысль,— сказал он, медленно подыскивая слова. Но ведь необходимо, как вы говорите, жрать, со вкусом. Не станете же вы пить этот коньяк из грязного таза. Нужен бокал, и еще лучше если есть цветы, хрусталь, красивые женщины.

И женщина должна быть культурной. Тонкие кружева, которые вы можете мять и рвать, запах тонких духов, ну и знание искусства любви. У меня есть невеста, и, когда она станет женой, я буду учить ее этому искусству любви.

— Браво, Крафт! Вы умеете есть со вкусом.

— Я много об этом здесь думаю,— ответил инженер и снял со стены скрипку.

— Постойте!— сказал Заморзин, приподнимая край занавески, за которой плыла белая ночь.— Слышите?

Крафт замер с поднятым смычком, потом встал и, осторожно ступая на носках, подошел к окну.

Где то далеко слышался смутный шум голосов, то приближаясь, то удаляясь, и, казалось, вся степь прислушивалась к этому смутному говору.

— Китайцы шумят!.

— Заморзин схватил револьвер и без шляпы бросился бежать к двери; за ним в туфлях, размахивая смычком, бежал Крафт.

II.

— Ночь шла, озаренная блеском и сияниями. Кто-то невидимый, от неба до земли ходил но черной степи и бросал звездные огни в спокойную, широкую реку, сыпал их над черными, гигантскими лиственницами; на твердой тропинке, вдоль изгороди, суетились китайцы и что-то кричали. Заморзин понял, что они ищут или нашли поджигателя.

- Собак! спустите собак!— кричал он, размахивая револьвером.

— Старик-китаец Вуфанг открыл двери сарая и оттуда, захлебываясь от ярости, выбежали три большие овчарки. Они бешено бросились к грудам досок, потом к зарослям обожженных кустарников над рекой, в которых притаился ветер, тихо и осторожно перебиравший голые, опаленные ветки, на которых кое-где еще тлели искры, как старуха-богомолка перебирает пальцами восковые свечи.

Китайцы столпились на тропинке и вдоль реки, казавшейся бездонною пропастью, в черной глубине которой горели голубоватые звезды.

Собаки лаяли, захлебываясь от злобы, и рвались к яме, черневшей под корнями.

— Выходи!— крикнул Заморзин хриплым голосом.Выходи! или я буду стрелять!

Все вместе, и люди и собаки, составляли одно целое, жадное и стремительное, охваченное яростью и злобой. Это была не толпа, а одно многоликое существо, над которым властвовало одно желание, смутное и страстное.

— Выходи! — еще раз крикнул Заморзин и взвел курок револьвера. Кусты качнулись, сбрасывая искры, и на поляне появился молодой китаец, покрытый копотью. Он визжал, как затравленный зверь, и лизал охватившие его крепкие руки.

Почувствовав прикосновение сухих, воспаленных губ, Заморзин отдернул руку и крикнул:

— Веди его сюда!

Широко шагая, управляющий быстро пошел к середине двора, где был вкопан столб с колоколом, которым созывали рабочих к обеду.

— Что вы с ним хотите делать? — спросил Крафт. И в голосе его, жалком, дрожащем, слышалось удовольствие, почти страстное наслаждение от сознания, что сейчас произойдёт что-то до боли в сердце мучительное и захватывающее, из чего нельзя пропустить ни одной черты, ни одной мельчайшей подробности.

Рабочие, обмениваясь короткими фразами, прикрутили хунхуза к столбу, так что из-под веревок выступила кровь, и отошли в сторону.

Около столба привязанный китаец, освещённый луной, казался совсем маленьким. Его бледное лицо кривилось от боли.

— Ты поджигатель?— спросил Заморзин. И, размахнувшись, тяжело два раза ударил китайца. Пойманный, что-то заговорил, выплевывая кровь. Голос его удивительно походил на лай собаки.

— Он говорит, что леса не поджигал, а пришел купить спирту,перевел старик Вуфанг, сидевший на корточках, рядом с собаками.

— А! спирт!— сказал Заморзин.— Хорошо, я дам ему спирту, сколько в него влезет! Вуфанг, неси сюда ведро спирту и воронку.

— Неужели вы хотите?...— спросил Крафт, холодея от ужаса.

— Какой дьявол тут с ними разберется,— сердитым голосом, пофранцузски, ответил Заморзин.

— Среди рабочих половина хунхузов. Либо они нас съедят, либо мы их!

Китайцы уселись на корточках вокруг столба и бесстрастно, с каменными лицами следили за тем, что происходило на сцене, залитой зеленоватым светом луны. Вуфанг, наклонясь, тащил полное ведро спирта; жидкость плескалась на траву, и в ней дрожали серебряные отблески.

- Открывай рот!— крикнул Заморзин хунхузу и трубкой железной воронки ударил его по крепким, белым зубам.

Китаец покорно раскрыл рот.

— Крафт, подержите воронку!

— Я не хочу,— ответил инженер.— И вообще все, что вы делаете, это... Я не знаю, что это такое...

— Слушайте! Держите воронку, вы!— крикнул Заморзин.Бросьте вашу сентиментальность.

В голосе его было столько повелительности, что Крафт дрожащей рукою взял воронку, которая упиралась во что-то мягкое.

— Ну, я наливаю! Пей - собака!.

Заморзин захватил полный ковш спирту и плеснул его в жестянку. Китаец отчаянно рванулся и начал стонать. Звуки его голоса были какие-то странные, почти звериные: