Владимир Марков - «…Мир на почетных условиях»: Переписка В.Ф. Маркова (1920-2013) с М.В. Вишняком (1954-1959) Страница 6

Разбирать Ваши отпоры на мои замечания не буду. Это было бы легко с глазу на глаз, а в письме — и длинно было бы, и не убедил бы (да Вас, вероятно, и с глазу на глаз не убедил бы).

Почему я выбрал Хлебникова для диссертации, спросите хотя бы Струве, м. б., ему удастся Вам объяснить. Впрочем, не взывая к Вашей эстетической стороне и вспомнив, что Вы — scholar (более подлинный, чем я), скажу, что забвение Хлебникова литературно-исторически недопустимо: он неисследован, очень влиял на русскую поэзию в 20-х гг., а главное — его репутация не соответствует настоящему положению вещей. Кроме того, диссертации могут писаться и о тех, кто «принял великий Октябрь». Наука различия не делает, да и самый этот факт в применении к Хл<ебникову> и второстепенен (по сравн<ению> с многими другими поэтами), и весьма сложен. От себя, субъективно, добавлю, что Хл<ебникова> почти никто не знает (два-три заумных стих<отворения> в антологиях извращают его облик), а я, чем больше копаюсь в нем, тем больше убеждаюсь, что это, вместе с Блоком, величайший русский поэт XX века (но это между нами, чтоб не говорили, что я люблю парадоксы и заострения).

Между «бесстыдством» и «озорничаньем» большая разница. В публичном употреблении первое — оскорбление, второе — доброе журение. Но, конечно, Вы не хотели меня оскорбить, просто у Вас, видимо, нет чувства слова. А спорить об этике* тоже надо нам с глазу на глаз. В прошлых письмах, написанных наспех, я, видимо, кое-что неясно сформулировал. А в общем, ставьте памятники Чернышевскому, только пусть он оставит литературу, к которой имеет мало отношения. «Мы», ей Богу, не так часто лезем в политику, чего «вам»-то надо в нашей бедной литературе. Не надо нам «преобразователей» жизни, «светочей» и т. п.

Вот Вы, наверно, осудили Адамовича, что он недавно назвал Белинского пустомелей[43], а ведь прав Адамович. Такое же говорил о «неистовом Виссарионе» и Мирский[44]. И действительно редко кто так размазывал, так страдал словесным поносом. Тут какое-то больное место. Ведь вот заступиться за Боратынского Вам бы не пришло в голову, а за Белинского сразу небось, как и Аронсон в рецензии.

А я знаю, что я, например, никого в тюрьму не сажал бы, а Белинский посадил бы, если ему дали возможность[45]. Нет уж, возьмите себе такую «этику».

Убеждать Вас не думал нив чем, но поболтать с Вами приятно. Я вас ведь ценю за многое.

Ваш В. Марков

P. S. Меня позабавило, что Вы копию своего письма послали Струве[46]. И тут должны быть «общественником».

* <Примеч. В.Ф. Маркова на полях:> Есть этика и иная. И в ней я в помощи Кусковой не нуждаюсь, при всем моем к ней уважении.

Примечания

1

Г.П. Струве протежировал Маркову, помог поступить в докторантуру Калифорнийского университета в Беркли, консультировал в литературоведческих и диссертационных делах. Их гигантская тридцатипятилетняя переписка, часть которой находится в архиве Гуверовского института, а другая часть — в собрании Жоржа Шерона, частично опубликована: «Ваш Глеб Струве» (Письма Г.П. Струве к В.Ф. Маркову) / Публ. Ж. Шерона// Новое литературное обозрение. 1995. № 12. С. 118–152. Целиком переписка подготовлена нами к печати: Переписка Г.П. Струве и В.Ф. Маркова (1949–1984): В 3 т. / Сост., подгот. текста, предисл. и примеч. О.А. Коростелева и Ж. Шерона / UCLA Slavic Studies. New Series. Vol. 6–8. Los Angeles: Univ. of California Press, 2009.

2

Письма В.Ф. Ходасевича М.В. Вишняку // Новый журнал. 1944. № 7. С. 274–287.

3

Хирьяков Александр Модестович (1863–1942) — литератор, по взглядам толстовец. Эмигрировал в 1923 г., жил в Берлине, в Париже, с 1928 г. в Варшаве. См. о нем: Гомолицкий Л. А.М. Хирьяков: Пятидесятилетие литературной деятельности // Меч. 1937. 28 августа. № 33. С. 3. В 1925 г. Хирьяков опубликовал в «Современных записках» неизданный вариант повести Л.Н. Толстого «Казаки», указав в предисловии: «Из дневников Толстого видно, что в течение некоторого времени “Казаки” писались в двух параллельных одновременных варьянтах, причем один варьянт писался в прозе, а другой в стихах. Но стихотворная форма совершенно не соответствовала характеру дарования Толстого, и эта попытка была вскоре оставлена автором. Сохранившиеся стихотворные отрывки “Казаков” не представляют интереса» (Современные записки. 1925. № 26. С. 6).

4

22 декабря 1925 г. Ходасевич писал Вишняку: «В 26 книжке “Современных записок” вступительную свою заметку к “Казакам” Хирьяков кончает такою фразой: “Сохранившиеся стихотворные отрывки Казаков’ не представляют интереса”. Это, конечно, простите, — глупо. Но дело не в том. А дело вот в чем. Кроме севастопольской песни (стилизации, в сущности) да еще одного шуточного письма к Фету (да и того никто не помнит), стихов Толстого доныне не существовало в печати. Они, разумеется, представляют колоссальный интерес. Так не похлопочет ли редакция “Современных записок”, не добудет ли из-под Хирьякова этих отрывков, буде они у Хирьякова. Мы бы их напечатали с послесловием Ходасевича, которому любопытно, какТолстой “вертит стихом”. Ах, как бы я засел за такую штуку! Этому самому Хирьякову, которому царствие небесное обеспечено, скажите иль напишите: что есть — давайте, хоть 10 строчек! Мы и в десяти разберемся. Ах, батюшки мои, до чего любопытно и до чего не терпится. Умоляю — ответьте, можно ли это дело сварганить. Стихи Толстого! Да ведь это все равно что… да нет, это и сравнить не с чем! “Не представляют интереса”! Ах, олух!» (Новый журнал. 1944. № 7. С. 291).

5

См.: Булгаков В.Ф. О Толстом. Тула: Приокское кн. изд-во, 1964 (глава «Толстой- стихотворец»).

6

Позже Марков опубликовал статьи «О стихах Чехова» (Anton Cechov, 1860–1960: Some Essays / Ed. T. Eekman. Leiden: E.J. Brill, 1960. P. 136–146) и «Стихи русских прозаиков» (Воздушные пути. 1960. № 1.С. 135–178).

7

Марков В. Мысли о русском футуризме// Новый журнал. 1954. № 38. С. 169–181.

8

В Школе военных переводчиков (Army Language School) в Монтерее Марков преподавал русский язык с 1950 по 1957 г.

9

Марков В. Заметки на полях // Опыты. 1956. № 6. С. 62–66. Наибольшее возмущение вызвали два пассажа Маркова; в первом, посвященном спору о «незамеченном поколении», была задета Е.Д. Кускова: «Г-жа Кускова (которую в свое время воспел Маяковский) входе дискуссии высказалась на тему, почему-то до сих пор очень популярную в некоторых окололитературных кругах — о “понятной” и “непонятной” поэзии. Пример был взят из той же многострадальной Цветаевой — стихи совершенно понятные, даже ребенку, и вдобавок еще очень хорошие. Я их не знал и пользуюсь случаем поблагодарить Кускову за информацию»; во втором — Чернышевский и вместе с ним вся «общественность»: «Глава о Чернышевском в “Даре” Набокова — роскошь! Пусть это несправедливо, но все ведь заждались хорошей оплеухи “общественной” России» (С. 65). «Заметки на полях» вызвали бурный, совершенно несоразмерный с ожидаемым резонанс. Самые маститые присяжные критики эмиграции — каждый по своей причине — обратили внимание на Маркова, чему он был совсем не рад. 2 июня 1956 г. Г.П. Струве писал Маркову из Парижа: «На Вашу статью получил крайне возмущенный отклик от М.В. Вишняка. Он в совершенном ужасе, просит меня даже по дружбе что-то “сделать” с Вами, пробрать или проучить. Я не могу, поскольку не знаю, в чем дело. Но очевидно речь идет о чем-то недопустимом, что Вы написали по адресу Е.Д. Кусковой (кстати, я с этой замечательнейшей 87-летней женщиной провел несколько интереснейших вечеров в Женеве — я ведь специально для нее туда ездил), и еще более “недопустимой фразе о Чернышевском а ргоро сиринского “Дара”. Судя по приведенной Вишняком цитате, фраза действительно малоуместная. <…>…Боюсь, что в том, на что указывает Вишняк, сказалось не раз замеченное мною у Вас озорство и отсутствие “решпекта” к вещам, которые заслуживают иного» (Собрание Жоржа Шерона). Марков ответил Струве 8 июня 1956 г.: «Получил Ваше письмо с нотацией — поделом мне! Написал Вишняку тоже о том, что ошибку сознаю. Некоторые оправдания у меня есть (не снимающие вины, конечно). Писал я все это давно, когда еще шла газетная дискуссия между Кусковой и Яновским. Теперь же все уже читали саму книгу Варшавского, гораздо более широкую по содержанию, и мои замечания кажутся особенно легковесными и неуместными. К тому же Иваск сильно “обработал” все (вот когда прочитаете, услышите, что звучит местами совсем как Иваск — а значит, и усиляет впечатление развязного легкомыслия. <… > Еще одно оправдание: я это писал “из-под палки”, Иваск очень просил что-нибудь для номера, а у меня ничего готового не было. Можно, конечно, возразить, что скверного немало пишут сейчас на страницах нашей печати. Откуда мне такая честь — что все возмутились? Тем более что вещь-то короткая, проходная, “вторичная”, ни на что не претендующая. <… > Очевидно, придется наложить на себя какой-то “обет молчания”» (Hoover. Gleb Struve Papers. Box 105. Folder 9).