Пограничье - Надежда Храмушина Страница 6

Один раз крыша на веранде потекла, так она и на крышу залезла, доски сменила. Деда я никогда не видела, он совсем молодой помер, даже тридцати лет не прожил. Книги да, были. Но они пылились в сенях, она при нас их не доставала, а нам тоже не до них было. Летом, как уйдём утром с ребятами на речку, так только вечером нас и загонят домой. Ещё вспоминаю, как мы на речку идём, она нас обязательно тихонько подёргает за уши и скажет: «Не тяни вода!» Что за слова такие, не знаю, а сейчас думаю, что это был оберег. Она была грамотная, часто писала что-то. Очки никогда не носила. Нитку в иголку зараз вдёргивала, красиво вышивала полотенца. Мамка мне говорила, что у них никогда дома не было шторок на окнах. Бабушка запрещала их весить. Тоже не понятно почему. Всегда в тёмной одежде ходила, и юбки носила в пол. Ничего колдовского в ней я не видела.

— Тася, — мягко перебил её Дмитрий Семёнович — её в деревне не любили, потому что считали, что глаз у неё дурной был. После неё скотина начинала болеть, поэтому соседи старались её к себе не приглашать. И рассказывали ещё, что председатель ей что-то там строго выговорил, так после этого слёг. Не умер, конечно, но болел долго.

— Говорят, что только не говорят! — Вздохнула Тося — Может это и правда, а может нет, откуда мне знать! Я только любовь от бабушки видела и заботу. Хотя мне мамка говорила, что бабушка её очень строго держала. И когда мамка задумала за моего отца замуж выходить, бабушка против была, пробовала её образумить, говорила, что он будет никудышным хозяином, и что пить любит.

— И что? — Спросила я — Она не ошиблась, ваш папа никудышный был хозяин?

— Да, всё так и вышло, как она говорила. И работать не любил, и запойный был такой, что подолгу на одной работе не задерживался. Только из-за бабушки, из-за уважения к ней, его снова брали на работу. Она была заведующей фермой, на хорошем счету у руководства. Отец так и сгорел от пьянки, когда мне ещё десяти лет не было. Бабушка даже на похороны не приехала. Мама тогда очень сердилась на неё.

— А кстати, — Сакатов посмотрел на хозяйку — откуда такое странное имя у простой русской женщины?

— Мамка говорила, что бабушку так назвала её мать, предки которой были из Греции, и имя её обозначает «Сильная и дружелюбная».

— А сколько лет вашей Тане? — Спросила я.

— Семнадцать. — Хором ответили родители.

После обеда Дмитрий Семёнович повёз нас на родину Феломены, в деревню Костомарово. До неё было километров двадцать пять, но я прочувствовала это, как будто верхом на верблюде проехала всю Аравийскую пустыню. Дорога, в основном, проходила по лесу, но один раз мы проехали через огромное поле, земля на котором уже застыла тонкой коркой. Не удивительно, что нет спроса на дома в этой деревне. Я только представила, что тут будет, когда пройдёт дождь. Сюда попасть можно будет только на тракторе. Деревня нам открылась неожиданно, словно выпрыгнула из-за последнего дерева. Она раскинулась на высоком берегу неторопливой реки Мельничной.

— Какая большая деревня! — Вырвалось у меня.

— Большая, только уже не во всех домах живут! — Махнул рукой Дмитрий Семёнович — Кому было куда уехать, те уже уехали. Меньше половины жителей осталось.

— Одни пенсионеры, наверное, остались? — Спросил Сакатов.

— Ну да, только они тут тоже без дела не сидят. У них образовались клубы по интересам. Ирка Лобина с братом и Верой Павловной корзины разные плетут. Да такие красивые! Осенью приходит машина, забирает их, в Екатеринбург увозит в торговую сеть. Спрос на них, говорят, большой. А вон за тем перелеском, видите, крыша серая, там ферма Игоря Бастракова, он овец держит. Так половина деревни прядёт шерсть и вяжет носки да варежки. Игорь сам возит готовые изделия в город, у него договор с магазином, и ещё какой-то спортивный клуб скалолазов тоже у него носки эти закупает. Вот тебе и пенсионеры. А ещё огороды у всех большие, и они осенью овощи закупщикам сдают. Тоже денежка.

Самый первый дом, когда мы выехали из леса в деревню, и был когда-то родным домом Феломены Спиридоновны. Дом был мрачным, даже немного зловещим. Наверное, из-за чёрных брёвен и узких окон. Окна выглядели, как бойницы. Крыша тоже была чёрная, покрытая рубероидом, и кое-где на ней виднелся мох. Забор со стороны огорода упал, но ворота стояли крепко, и даже до сих пор были заперты. Мы обошли их, и зашли во двор, который весь был в сухом репейнике и малине. Дмитрий Семёнович, как бульдозер, прошёл до крыльца, примяв для нас хорошую тропу. И тут выяснилось, что он забыл ключи от дома. Тогда он принёс из багажника машины гвоздодёр, и, подцепив душку навесного замка, открыл двери. На нас пахнуло старостью. Да, дом был настолько стар, что об этом кричала каждая доска, каждое бревно в доме. Дверная ручка, за которую я взялась, чтобы заглянуть на веранду, была выкована в кузнице, и место, где она крепилась к двери, было украшено металлическими гроздьями рябины. И даже гвоздь, которым она была прибита к двери, был не современный, а старый, шестиугольный, с толстой шляпкой. Крыльцо было высокое, крытое, на пять ступенек, к крыльцу слева была пристроена веранда на одну кровать. С крыльца вела дверь в тёмные сени, вдоль всей глухой стены была прибита лавка, и на ней что-то лежало в мешках, вёдрах, свёртках, кастрюлях. Слева была дверь в дом. В доме была одна комната, три окна которой выходили на улицу, а одно окно во двор. Справа в комнате стояла большая русская печь, слева кровать с высокой периной и огромными подушками под белоснежной салфеткой. Вдоль трёх окон была широкая лавка, и стоял длинный стол, покрытый льняной скатертью. Справа от стола стоял небольшой диван, обитый дерматином, отгораживающий комнату от крошечной кухни, в которой и было только, что стол, примыкавший к самой печке, и полка над ним. Над диваном была прикреплена ярко-красная занавеска. Несмотря на то, что окон было много, в комнате был полумрак. Это ещё и потому, что прямо перед окнами росли огромные черёмухи. Даже сейчас, осенью, когда на них не было листвы, они своими толстыми стволами и густыми ветками загородили всё небо. Вплотную к печке, в комнате, стояли друг на друге три сундука. Внизу стоял огромный сундук, на нём поменьше, а сверху