Ариан Дольфюс - Рудольф Нуреев. Неистовый гений Страница 61

Властелин по натуре, Нуреев оставался таким по отношению к другим всю свою жизнь. Но, вероятно, была одна личность, которую он не мог обуздать, – он сам. Хорошее название для будущего исследователя – «Нуреев и его демоны»!

В октябре 1987 года Рудольф танцевал «Весну в Аппалачах» Марты Грэхем на гала-концерте в пользу американской балетной труппы. Тогда он делил сцену с Михаилом Барышниковым, своим вечным соперником. Затем был устроен ужин в шикарном отеле на Манхэттене. Были приглашены все спонсоры этого вечера, которые могли наслаждаться обществом звезд. Рудольф должен был сидеть напротив Марты Грэхем. Это его устраивало, он питал к ней огромное уважение и даже собирался показать один из ее спектаклей на сцене Парижской оперы. Но Марта, поскольку он не обратился к ней ни с единым словом, решила пересесть, чтобы поболтать с более общительными гостями. Увидев, что Марта покинула свое место, Рудольф впал в ярость. Выскочив с криками из-за стола, он ушел из отеля. На этом его отношения с Мартой прервались. Она умерла через четыре года, так и не предоставив Опере даже небольшую свою постановку. В тот вечер Нуреев мог пенять лишь на своих демонов. Тех самых, что помешали ему держать нервы в узде.

Очень часто агрессивность Нуреева била через край и принимала совсем уж неприемлемые формы. Самым ярким примером служит пощечина, которую он дал однажды знаменитому Мишелю Рено, преподавателю балетной труппы26. Это случилось в июле 1984 года. Нуреев, назначенный руководителем балетной трупы в сентябре 1983 года, брал у Мишеля уроки. Однажды Мишель предложил ему, помимо прочих упражнений у перекладины, сделать дегаже (отвод ноги) со ступней flex (пальцы ног кверху, а не вниз, к полу, как требует классическая традиция). Нуреев, привычный к большему классицизму, авторитарно заявил: «Это не танец! Это гимнастика!» Мишель не прислушался, полагая, что хозяин на уроке он сам. Нуреев разозлился, что с ним не посчитались, отошел от перекладины, приблизился к Мишелю и ударил его по лицу.

Шок!

Прекращение занятия!

Рентгеновский снимок показал небольшое повреждение челюсти. Рено подал иск на возмещение морального ущерба, а кордебалет обратился с требованием отстранить Нуреева от должности. Был судебный процесс, и импульсивный Нуреев его проиграл. Ему присудили штраф – шестьдесят тысяч франков в пользу потерпевшего. По иронии судьбы через год Мишель Рено передал эту сумму Школе танца, возглавляемой Клод Бесси, с которой у Нуреева было вечное противостояние.

За десять лет до этого Нуреев разгромил в приступе ярости коридор за кулисами. В тот сезон он танцевал с труппой Национального балета Канады. Однажды в Государственном театре Нью-Йорка он исполнял роль принца в «Спящей красавице» и заметил, что прожекторы, которые должны были следовать за феей Карабос, не поспевают. Нуреев разозлился и не вышел на сцену в тот самый волнующий момент, когда должен был нежным поцелуем пробудить принцессу Аврору от столетнего сна. Луиджи Пиньотти, присутствовавший в зале, сразу понял, что происходит что-то из ряда вон выходящее, и поспешил за кулисы. «Рудольф был в коридоре, ведущем к грим-уборным. Он кричал, все крушил, срывал со стен рамы. Ворвавшись в свою гримерку, он в буквальном смысле слова разгромил ее. Работники театра и артисты были в ужасе, не зная, что делать. Я вошел в уборную, чтобы успокоить его. Он кричал и в то же время рыдал. Он не понимал, почему люди так плохо выполняют свою работу. Сам он посвящал себя работе без остатка и полагал, что и другие должны делать так же. Задетый за живое, он уронил голову мне на грудь и так постепенно начал успокаиваться. У Рудольфа энергия била через край и порой приводила его в неистовство»27.

Нуреев был невыносим, перед тем как выйти на сцену. В театр он приезжал очень поздно, разогревался в последнюю минуту, чем приводил в ужас свое окружение. Он был груб с гримером, выражал недовольство костюмом, балетными туфлями, да чем угодно. «Ему необходимо было пребывать в раздражении. Ему необходимо было, чтобы кровь забурлила, чтобы на сцене он мог взорваться, – говорил впоследствии Робер Данвер. – Такая у него была манера подготовить свое тело. Но это всегда переливало через край. К тому же он и нас втягивал в нервозность. Он фактически использовал нас, чтобы разогреться самому и чтобы нас разогреть перед спектаклем»28.

И однако же Нуреев страшился этих проявлений. Ведь он знал, что не в состоянии сдержать себя. В борьбе против других, против любых правил он был прежде всего в борьбе с самим собой. Темы физического насилия он старался избегать. Своему другу Виттории Оттоленги, спросившей его однажды об этих грубых выходках, он ответил, очевидно пытаясь защититься: «Слава богу, есть хоть немного темперамента! Хоть немного страсти! Без страсти, которую мы испытываем к разным вещам, это не жизнь, а существование…»29. Через некоторое время он признался той же Виттории: «Я уязвим, я очень уязвим…»

А может, вспышки гнева у Рудольфа были свидетельством его душевной болезни? Жан-Люку Шоплену, главному администратору балетной труппы Парижской оперы, которого он сам пригласил в 1985 году и с которым был в хороших отношениях, Нуреев однажды доверительно признался: «В моей семье было много душевных болезней…» Шоплен подтверждает: «Рудольф боялся самого себя. Он знал, что его инстинкты могли завести куда угодно. И броски термоса были способом помешать себе зайти слишком далеко»30.

Попытка направить в нужное русло свои эмоции была бы поступком взрослого человека, но она так и не была предпринята. Марго Фонтейн, испытывавшая к Рудольфу настоящую привязанность, сама однажды резюмировала его характер следующими словами: «Артистически Рудольф очень зрелый человек, но эмоционально – совершенно незрелый»31, и все приведенные факты это подтверждают. Нуреев очень рано стал взрослым и очень скоро – знаменитым, его жизнь была такой и никакой другой. На самом деле у Рудольфа просто не было времени вырасти по-настоящему.

До самых последних дней Рудольф по сути оставался маленьким Рудиком, который был бесконечно одинок. Он был способен завопить, чтобы обратить на себя внимание, или подраться с тем, кого считал своим врагом. В 1968 году, в разгар войны во Вьетнаме, интервьюеру одной американской газете он говорил, что «люди привыкли драться, и это их право, это у них в крови. Люди – как животные. Молодые парни подрастают и должны, как тигры, точить свои когти. И надо, чтобы они это делали, чтобы они дрались… Именно поэтому придуманы войны…». И дальше он утверждает: «Мне вот этого не надо. Я нашел, как подавить свои инстинкты, может быть, не все, но во всяком случае, большую их часть. Я их оборачиваю во что-то созидательное, а не разрушительное»32.

Несомненно. Но все же какая-то часть его оставалась саморазрушительной. Потому что некоторые его неосознанные стремления, о которых сам Рудольф был прекрасно осведомлен, так и не удалось усмирить, и он навсегда остался этаким неуправляемым ребенком. Способным и в пятьдесят лет дать кому-то пинок под зад, как мальчишка, швырнуть оказавшийся под рукой предмет, а потом собирать обломки или, сконфузившись, подойти к жертве и расцеловать ее. Когда ему было далеко за двадцать, он коллекционировал электрические поезда в своем огромном лондонском доме и с удовольствием играл на досуге. Как ребенок, Нуреев говорил кое-как и писал с орфографическими ошибками (вот почему он никогда никому не писал писем!). Как ребенок, он шел к тому, кто дарил ему больше подарков, и, как ребенок, употреблял бранные слова, чтобы посмотреть на реакцию окружающих. Этого избалованного ребенка никогда не наказывали. Он был в почете, он был знаменит, он был всесилен. Но за это он дорого заплатил.

Репортеру «Эсквайра», спросившему его в 1968 году, что для него является наиболее трудным, Рудольф ответил с редкой откровенностью: «Жить с самим собой. Когда я работаю, я счастлив. Но между двумя ангажементами я разваливаюсь. Я совершенно разрушен. Я невыносим. Я становлюсь словно пьяным. Не знаю сам, что с собою делать…» «Часто ли вы думаете о самоубийстве?» – последовал следующий вопрос. «Каждый день», – сказал Рудольф33.

В своем личном зеркале Нуреев видел отражение асоциального и уязвимого человека, который так и не вырос. Он так и остался навсегда советским татарчонком, таким непослушным, но горячо любимым своей матерью. Почему он не шел на уступки? Потому что не хотел. Потому что не умел. Это порой было для него мучительно. Но таковы правила жизни. Ну и пусть его выходки кому-то не нравились, зато он был честен перед собой.

Глава 14

Бедняк, богач…

From me to me.

Родившийся бедняком, Рудольф Нуреев умер миллионером. Никогда ни один танцовщик не заработал столько же, как он. Везение? Скорее закономерность. Нуреев испытывал огромную потребность быть на сцене, и его труд высоко оплачивался. Деньги для Нуреева были инструментом жизни. И инструментом выживания.