Слава Бродский - Страницы Миллбурнского клуба, 4 Страница 62

Включенность насилия в повседневность, ее неотличимость от нормы, непосредственный переход от кошмара к реальности и обратно, полное отсутствие морализаторства при описании создают трагическое ощущение того, что насилие было, есть и будет первичным из всех остальных проявлений человека, что цивилизационный слой чрезвычайно тонок и что именно такова природа вещей. Я пишу эти строки в те дни, когда внимание переключается от подбитого в небе Украины самолета к войне в секторе Газа – мне не надо далеко ходить за примерами того полубессмысленного и неистребимого насилия, которым полны книги Сорокина и мир вокруг. Больше об этом сказано в Разделе 5.

Секс (табл. 1, 4) привлекает авторское внимание реже, чем насилие (20%), но явно является одной из самых ярких черт его творчества. Когда в 1999 году вышло «Голубое сало», именно под предлогом порнографии его книги сжигались «Нашими» и было заведено уголовное дело (к счастью, проигранное истцами). Одним из аргументов защиты в то либеральное время, я помню, был примерно такой: «Вас (присяжных? судей?) что, возбуждает описание гомосексуального акта между Сталиным и Хрущевым? Разве это не может вызвать ничего, кроме отвращения?» И вроде бы аргумент сработал (по крайней мере Сорокина оправдали; неясно, что было бы сейчас, в эпоху постсексуальной реакции в России). Действительно, сцена была отвратная, не хочется цитировать. Вообще, из 25 текстов, в которых есть многочисленные сцены сексуального характера, я могу вспомнить только две, в которых секс описан как радостное телесное наслаждение: из «Очереди», причем, в силу специфики самого романа (в котором нет ничего, кроме прямой речи героев), это наслаждение подано только через слова и междометия героев, что делает его удивительно жизненным и новым; один мимолетный эпизод из «Заноса». Во всех остальных случаях что-то все же мешает воспринять секс «как обычно». И даже если сцена, может, обычно выглядит – весь контекст говорит о том, что нет, это не так. Вот маленький фрагмент из жизни уже представленных выше героев. (Здесь и далее в цитатах я старался привести ненормативную лексику В. Сорокина к более принятому литературному виду. – И.М.):

«Ребров залпом допил свой коньяк и поставил стакан на пол:

— Конечно, оптимизм — это хорошо... Но опираться следует все-таки на теорию вероятности, на жесткий расчет. И все радужные фантазии отбросить. Раз и навсегда.

Он помолчал, глядя в огонь, потом произнес:

— Ольга Владимировна. Давайте пое**мся.

Ольга удивленно подняла брови:

— Что... прямо сейчас?

Он кивнул. Ольга искоса взглянула на его напрягшийся член, улыбнулась и стала раздеваться» («Сердца четырех»).

Помимо того, что повышенная любезность (по имени-отчеству, на вы) в сочетании с «пое**мся» производит шокирующее впечатление (как и любое резкое противопоставление стилей, о чем далее), в комбинации с осознанием, что диалог происходит между коллегами по убийствам, придает всей сцене то, что по-английски называется uneasiness, а по-русски, наверно, «неясная тяжесть». Попросту говоря, то, что дальше происходит, уже не хочется относить в разряд эротической литературы. Такая же неполнота возникает после блестящего описания акта в самом начале «Тридцатой любви Марины» – все прекрасно, чувства мужчины переданы бесподобно точно, но Марина, по определению, кончить с мужчиной не может. Не так, как с женщиной:

«Постанывая и всхлипывая, они стали целоваться.

Марине казалось, что она целуется первый раз в жизни. Это длилось бесконечно долго, потом губы и языки запросили других губ и других языков: перед глазами проплыл Сашенькин живот, показались золотистые кустики по краям розового оврага, из сочно расходящейся глубины которого тек сладковатый запах и выглядывало что-то родное и знакомое. Марина взяла его в губы и в то же мгновенье почувствовала, как где-то далеко-далеко, в Сибири, Сашенькины губы всосали ее …, а вместе с ним – живот, внутренности, грудь, сердце...

После седьмого оргазма Сашенька долго плакала у Марины на коленях».

Сцена чрезвычайно эротична и написана совершенно мастерски – но все это происходит после курения марихуаны, что снова-таки оставляет некую недоговоренность: а было бы так же хорошо без нее, как «должно быть»?

A вот наконец первый в жизни оргазм с мужчиной (парторгом завода):

«Слегка отстранившись и сонно вздыхая, она подняла до груди ночную рубашку, легла на спину:

– Только давай быстро... я спать хочу... умираю.

Послышалось поспешное сдирание трусов и майки, он опустился на нее – тяжелый, горячий, и, целуя, сразу же вошел – грубо, неприятно.

Отвернувшись от его настойчивых губ и расслабившись, Марина закрыла глаза….

 Сон возвращался, тело потеряло чувствительность, ритмы  мужского движения и дыхания слились в монотонное чередование теплых  волн: прилив-отлив...

Марина стояла перед морем, спиной к незнакомому берегу, обдающему затылок и шею густым запахом трав.

…Марина изогнулась, развела ноги, принимая гениталиями толчки горячего прибоя… Вдруг впереди … вспух белый кипящий холм, … который стремительно потянулся вверх, застыл во всей подробной форме Спасской башни.

Оглушительный тягучий перезвон поплыл от нее.

Море стало совсем горячим, от него пошел пар, раскаленный ветер засвистел. И перезвон сменился мощными ударами, от которых, казалось, расколется небо:

– Боммммммм...

И тут же – обжигающий накат прибоя.

– Боммммммм...

И сладостный толчок в гениталии.

– Боммммммм...

О... Боже...

Оргазм, да еще какой, – невиданный по силе и продолжительности… он разгорается…, как вдруг – ясный тонический выдох мощнейшего оркестра и прямо за затылком – хор. ...там, там стоят миллионы просветленных людей, они поют, поют, поют, дружно дыша ей в затылок, они знают и чувствуют, как хорошо ей, они рады, они поют для нее:

СОЮЗ НЕРУШИМЫЙ РЕСПУБЛИК СВОБОДНЫХ

СПЛОТИЛА НАВЕКИ ВЕЛИКАЯ РУСЬ

ДА ЗДРАВСТВУЕТ СОЗДАННЫЙ ВОЛЕЙ НАРОДОВ

ЕДИНЫЙ МОГУЧИЙ СОВЕТСКИЙ СОЮЗ!...

Оргазм еще тлеет, слезы текут из глаз, но Марина уже подалась назад и встала на единственно свободное место в стройной колонне многомиллионного хора, заняла свою ячейку, пустовавшую столькие годы.

СЛАВЬСЯ, ОТЕЧЕСТВО НАШЕ СВОБОДНОЕ!

ДРУЖБЫ НАРОДОВ НАДЕЖНЫЙ ОПЛОТ –

ПАРТИЯ ЛЕНИНА, СИЛА НАРОДНАЯ

НАС К ТОРЖЕСТВУ КОММУНИЗМА ВЕДЕТ!»

В этом блестящем (даже в сильном сокращении) пассаже «конечная цель» достигается в несколько этапов:

секс навязан Марине, она и согласилась только из желания «быстренько снова уснуть»;

и ведь-таки уснула «в тот же сон», сон стал эротическим – но с прибоем, она и не ощущает мужчину;

смутные фаллические образы превращаются (под воздействием включенного радио в раннее утро) в силуэт Спасской башни;

рост эротического напряжения стимулируется мощными аккордами знакомого с детства гимна;

наступивший оргазм многократно (по принципу резонанса) усиливает сопричастность человека к своей великой Родине (еще до этого был у парторга с Мариной разговор исключительно в русско-патриотических тонах);

оргазм (растворимость в личном) неразрывно смешивается с мощным желанием влиться в народ (растворимость в безличном).

Таким образом, «распутная лесбиянка» Марина заняла единственную свою ячейку в коммунистической массе благодаря насильно проведенной с ювелирной точностью в нужное время, во сне, пропагандистской гетеросексуальной операции. Мощь самого правильного строя в том, что и первичный биологический инстинкт он способен утилизировать для обращения заблудших; оргазмиатическое вливание в коллективную семью подобно инициации подростка для получения статуса воина. Трудно найти в литературе более глубокий пример пародии на внутреннюю сущность режима, который даже закоренелую диссидентку и гедонистку привлекает к себе, пользуясь единственным доступным для ее понимания механизмом – эротическим. И трудно, между прочим, не ужаснуться мощи такого режима, который самые что ни на есть глубинные силы природы эксплуатирует в свою пользу.

То есть тут эротика, при всем блеске описания, несет на самом деле иную функцию – суперидеологическую. Подобным образом практически везде с сексом сопряжено что-то иное: насилие («Тимка», «69 серия», «Губернатор», «Щи», «Поминальное слово», «День опричника», «Сердца четырех», «Настя» и др.); бездушие и механицизм (“Conkretnye”); несовершеннолетние участники («Свободный урок», «Сердца четырех»); неоправданная дикая грубость («Возвращение»); некрофилия («Санькина любовь»); болезненные историко-неврологические комплексы (“Hochzeitsreise”); давление государственной власти («День опричника», «Голубое сало»); анатомические аномалии («Голубое сало», «Тридцать первое»); фантазийные перверсии («Теллурия», “Conkretnye”, «Ю»), проституцией («Сахарный кремль») и так далее.