Фред Стюарт - Золото и мишура Страница 68

— Я удочерила ее, и это тоже часть нашей сделки. Ее отцом был Скотт. А матерью — китаянка, любовница Скотта.

— Любовница-китаянка?! — повторил он, как громом пораженный.

— Видишь ли, жизнь в Сан-Франциско несколько более экзотична, чем в Огайо.

— Я понимаю, что ты имеешь в виду…

Эмма выключила лампу и повела Арчера из комнаты. В верхнем холле она показала ему картины в дорогих золоченых рамах, которые начала собирать. Подойдя к одной из дверей, Эмма остановилась.

— А это твоя комната, дорогой, — улыбаясь сказала она.

— Моя комната?

— Да. Кан До, мой дворецкий, специально приготовил ее для тебя.

Арчер вошел в просторную спальню, подивившись ее немалым размерам. Роскошь состоявшего из двух десятков комнат, обставленного мебелью в стиле Тюдоров дома поразила Арчера почти так же, как и новость, что у него есть сын.

— А вот здесь твоя одежда, — Эмма показала на богато изукрашенную резьбой кровать орехового дерева. На покрывале Кан До аккуратно разложил желтовато-коричневые брюки, элегантную рубашку, к ней красный галстук, а также приталенный сюртук, черные шелковые носки с золотыми стрелками и новое белье. На полу возле постели стояли кожаные ботинки.

— Надеюсь, они подойдут тебе по размеру. Одежда доставлена из магазина. А вот здесь — твоя ванная. Кан До положил там все необходимое для бритья, так что ты сможешь распрощаться со своей жуткой бородой. Прими ванну, переоденься, и мы устроим обед. Нам нужно с тобой столько всего обсудить!

— Мне кажется, ты слишком многое считаешь решенным, — прервал он Эмму. — Во-первых, я не могу заплатить ни за одну из этих дорогих вещей. У меня совершенно нет денег.

— Это все подарки, дорогой, так что тебе не нужно ни за что платить!

— Во-вторых, почему это ты вдруг решила, что я захочу остаться в этом доме?

Она чуть поджала губы.

— Ну, я полагала…

— Вот именно, ты полагала. Точно так же твой покойный муж полагал, что я совсем не буду против того, чтобы провести еще пяток лет в вонючей тюряге, пока он тут спит с тобой. Но дело в том, что я-то как раз против. Знаешь, Эмма, мне пришлось пройти через огонь, воду и медные трубы. Возможно, твой муж действительно передумал и послал в тюрягу кого-то из своих людей, чтобы они вытащили меня. Но, находясь там, я на всю жизнь запомнил, какое это удовольствие — лежать голым на полу камеры, которая настолько низкая, что невозможно даже распрямиться в полный рост. А я лежал не одну неделю подобным вот образом.

— Но ты понимаешь, что я ничего, решительно ничего обо всем этом не знала. Почему ты думаешь, будто я пытаюсь сейчас загладить то, что сделал мой муж?

— Что ж, раз уж мы заговорили об этом… Ты вот спросила меня, почему это я швырнул камень в витрину. Я сказал, потому, мол, что был очень взбешен. А знаешь, Эмма, почему я был так взбешен? Потому, что эта страна ведет со мной грязную игру с того самого мгновения, как я только появился на свет. И точно так же страна относилась к Джо Тандеру, моему другу. Ему все это осточертело до такой степени, что он пошел и утопился в Тихом океане. Однако эта же самая страна с тобой обращается совсем по-другому, так ведь? Господи, ну конечно же, именно так оно и есть! Только посмотри на этот домище! Посмотри на вещи, которые ты носишь, на свои драгоценности! Ты ведь устроилась очень недурно, разве нет? Я любил ту прекрасную девушку, которую однажды встретил на речном пароходе, однако я вовсе не уверен, что смогу полюбить ту женщину, в которую она превратилась. Джо Тандер научил меня индейскому образу жизни — естественному и по-своему прекрасному. И вот, если ты не будешь против, я останусь в своей индейской одежде, по крайней мере до тех пор, пока не решу, намерен ли я вновь стать белым человеком или нет. Сейчас я могу лишь сказать, что быть краснокожим — это тоже кое-чего стоит.

Эта вспышка разозлила Эмму, но она приказала себе попридержать язык, по крайней мере сейчас.

— Что ж, тебе решать, — сказала она, направляясь к двери. — Но позволю себе заметить, что твой любимый индейский костюм, или как ты его там называешь, жутко воняет, а борода твоя выглядит так, словно в ней завелись блохи. Как бы там ни было, а лично я намерена переодеться, чтобы выглядеть нарядной во время воссоединения двух некогда влюбленных друг в друга людей. Я ведь так надеялась, что у нас будет романтическое воссоединение. Однако если ты и в самом деле желаешь выглядеть как последний из могикан, что ж, твое дело. Через час жду тебя в столовой.

Когда она вышла, Арчер посмотрел еще раз на одежду, разложенную на постели, затем обнюхал свой костюм. Что ж, может, для Эммы этот запах и является вонью. Сам же Арчер привык к запаху настолько, что вовсе его не ощущал.

— Черт побери! — пробормотал он. Все получилось совсем не так, как он мечтал.

Эмма была взбешена поведением Арчера, но тем больше укрепилась ее решимость сделать так, чтобы он принадлежал ей. Она полагала, что он ведет себя нелогично. Но уже одно его физическое присутствие пробудило всю ее былую страсть к нему. Даже его вспышка заставила ее трепетать. С момента, когда не стало Скотта, Эмма ни с одним мужчиной не занималась любовью — она до такой степени погрузилась в дела, что забыла даже о вечеринках. Но сейчас у нее было такое чувство, будто ее поджаривают на медленном огне. Она так сильно хотела Арчера, что ей было абсолютно наплевать, что он там говорит об индейском образе жизни и тому подобной ерунде.

И потому Эмма решила, что соблазнит его, причем соблазнит вовсе не на индейский манер, а так, как это делают белые женщины.

В Сан-Франциско за последнее время приехало немало французов, в городе открылось несколько французских ресторанчиков, а у Эммы появилась симпатичная французская горничная по имени Адель. Войдя в спальню, Эмма увидела через дверь, как Адель наполняет ванну. Войдя в отделанную мрамором ванную комнату, которая считалась достопримечательностью Сан-Франциско, Эмма сказала:

— Адель, даю тебе один час, чтобы сделать меня неотразимой.

Адель выпрямилась и внимательно посмотрела на хозяйку.

— Я видела вашего мсье Коллингвуда, — сказала она. — Он очень красив, только выглядит как траппер или что-то в этом роде.

— Он думает, будто он индеец, — сказала Эмма, тогда как Адель принялась расстегивать ей платье. — Что ж, в таком случае сегодня вечером возобновится франко-индейская война, раз уж на то пошло. Ты обязана сделать с моими волосами что-нибудь необыкновенное, чтобы я могла полностью погрузиться в Nuit d'Amour[18]. Я надену красное бархатное платье и к нему бриллианты. Нет такого мужчины, который мог бы устоять против красного.

— Вы позволите дать мне совет, мадам? Красный — это очень броский цвет, а вот нежно-зеленый сделает мадам куда более ravissante[19].

Эмма с удовольствием погрузилась в ванну.

— Ты права, — вздохнула она. — Ох, Адель, он так ужасно, совершенно ужасно обращался со мной! После всего, что было, он вдруг начал читать мне нотации. Я так хотела, чтобы он поднял меня на руки и отнес в постель. А он что сделал вместо этого? Принялся болтать о своих проклятых индейцах.

Большой губкой Адель принялась намыливать плечи Эммы.

— Мужчины, они ведь все чокнутые, — сказала она. — Но ничего, мы укротим голубчика. Стоит ему только один-единственный раз как следует посмотреть на мадам, как он мигом позабудет обо всех на свете индейцах и будет желать лишь одного — заняться с мадам любовью.

— Дай-то Бог, чтобы ты оказалась права. О Господи, я так сейчас волнуюсь! Индейцы какие-то… Но послушай, Адель…

— Да, мадам?

— Я все еще с ума схожу по нему.

— Значит, мадам заполучит его в лучшем виде. Ни один мужчина не сможет устоять перед прекрасной женщиной, которая к тому же влюблена.

Стены столовой были обтянуты собранной в складки льняной материей, которую Эмма выписала из Англии. Потолок же комнаты представлял собой копию потолочной росписи в Хемптон-Корте. Но фантазия возобладала. Эмма повесила хрустальную люстру XVIII века над обеденным столом XIX века, за которым могли уместиться два десятка гостей. Кан До позаботился о том, чтобы свечи были зажжены не только в люстре, но и в двух серебряных канделябрах на восемь свечей каждый. В комнате царил приятный мягкий свет.

Открылась дверь, и явилась Эмма.

— Тайтай замечательно выглядеть сегодня, — искренне сказал Кан До. Адель завила ее волосы в тугие локоны, наподобие колбасок, что считалось весьма модным; светло-зеленое, из тонкой переливчатой материи платье обнажало прекрасные плечи Эммы и самую малость приоткрывало соблазнительную округлость груди. Эмме не пришлось продавать драгоценности, которые Скотт подарил ей в разное время; бриллианты и изумруды сейчас переливались, сверкая.

— Спасибо, Кан До, — сказала Эмма и, подойдя к буфету в стиле «жакоб», посмотрелась во встроенное зеркальце. Внезапно она поняла, что допустила ошибку.