Александр Баунов - Миф тесен Страница 7

А вот эту — еще бессмысленней. Страна — наследница Византии, на протяжении столетий — величайшая империя, чья столица была много сотен лет единственным городом-миллионником Европы. Многонациональная держава — мост между Востоком и Западом, — простиравшаяся на три континента, котел культур, где в лучшие времена мирно сосуществовали, богатели, служили общей родине мусульмане, христиане, иудеи. Страна, которой завидовали и которую боялись соседи, и когда в ней началось смутное время, алчные иностранные державы накинулись и стали рвать ее на части, пока не разрушили, казалось — окончательно. Но народ этой уникальной страны не сдался, и, после того как у него забрали пять шестых территории, на обломках империи построил крепкое национальное государство, пережил перевороты, попытки революций и сепаратистские войны, провел модернизацию, создал страну, экономическим успехам которой завидует та самая Европа, которая когда-то ее презирала и разрушала. Бессмысленно даже сравнивать Турцию с любой другой страной.

Можете поиграть в дружеской компании в такую игру: выбрать страну и выдать пассаж про ее уникальность, и пусть друзья угадывают — уникальную, ни на какую другую не похожую, мост между Востоком и Западом, невероятно страдавшую, пережившую войны и революции, диктатуры, тоталитарные эксперименты и потерю территорий, восставшую, внесшую уникальный вклад в цивилизацию… Венгрию, Армению, Германию, Грецию, Грузию, Италию, Испанию, Португалию, Китай, Индию, Индонезию, Францию, — и так без конца.

Я не к тому, что Россия не особенная. Она очень, очень особенная. И не к тому, что она не уникальная. Ещё какая уникальная. Просто эту уникальность надо правильно понимать. Не надо понимать ее как единственное цветное пятно на сером фоне. Или пятно белое: мы единственные, чистые, лучшие. Или — как у нас это чаще делают с упоением, — пятно черное: мы страдали. Или — мы худшие. Интеллигентский разговор о том, что Россия — худшее место на свете, где все не как у людей, — это ведь тоже вариация на тему о том, что мы совершенно особенные, абсолютно не такие, как все, самые страшные в мире, самые безнадежные. Это ведь тоже разговор про то, что совершенно неуместно сравнивать нас с любой другой страной. А тут уж советский ли, антисоветский, как говорил Бродский, какая разница?

Россия не цветное на сером и не черное на белом (или наоборот), Россия — цветное на цветном, одна из красок мира, одна из его нот. Россия — одна из стран, живущих в истории, по тем же историческим законам, что и другие.

Когда уколешься сам, больно. Когда укололся другой или колешь другого — не так. Но только очень примитивное, древнее, архаическое сознание делает из этого вывод, что только я существую по-настоящему или что я лучший и особенный. Потрясения вообще разрушительны, а не только в России. Взять хотя бы падение Рима: думаю, что римлянам совершенно справедливо казалось, что никто не испытывал подобных потрясений. Вот уж кто имел право.

Мне кажется удивительным, в частности, как люди, называющие себя христианами и заявляющие, что смотрят на мир с церковных позиций, настолько превозносятся над другими народами, что даже приблизительно не хотят ставить их историю, их географию, их страдания, их опыт рядом с собственными. Чтобы на одном уровне или выше — и речи не идет.

Это странно, потому что христианин, как мне кажется, по меньшей мере должен хотя бы ставить в один ряд с собственной географией и собственной историей то место, то время, тот комплекс государств и народов, который выбрал Бог для того, чтобы воплотиться, умереть за грехи мира и создать церковь. Уж вот эти-то события, эти места, эти времена для христианина должны быть абсолютно уникальными — если не выше, то хотя бы сопоставимыми с историей его собственной страны.

Любовь должна быть трезвой. Лучше любить за реальные черты, чем за вымышленные, еще лучше — просто так, ни за что, а не за то, что самая умная, самая красивая, с самым трудным детством. Потому что тогда можно смело смотреть вокруг и не бояться увидеть мир таким, какой он есть: ведь тогда не страшно встретить умнее, краше и с детством потяжелее.

ДРУГОЙ ПУТИН И ЕГО НОВЫЙ РЕЖИМ

Гребенщиков и Макаревич выступили против Путина, записали ролик и песни: теперь они — отдельно, власть — отдельно, как в советские времена. Полиция конфисковала картину с петербургской выставки, автор полотна бежал за границу. Новосибирский художник получил официальную бумагу о «запрете художественной деятельности». Против зарубежных артистов эстрады расследуют уголовные дела, ведущего канала «Культура» уволили за аморалку.

«Ну так что вы удивляетесь? У вас ведь путинский режим, — говорят иностранцы. — Открыли на тринадцатом году». — «Да уж, нашли чему удивляться на тринадцатом году путинского режима», — отвечают им самые безутешные в России. И ошибаются.

Происходящее удивительно. Путин у нас один, а режимы — теперь ясно, что разные. Как я объяснял иностранцам популярность Путина в начале и середине нулевых? Вы думаете, у нас страшная диктатура, а русским людям кажется, что они свободны, как никогда. С одной стороны, материальная свобода, которой никогда прежде не знал русский человек: любой дефицит, в борьбе за которым провели полжизни целые поколения, загранпаспорт с так и не увиденным Парижем теперь в шаговой доступности. А с другой — духовная свобода: книжки, фильмы, церкви — самые разные.

Власть впервые в российской истории не учит граждан, как им жить, как думать, что смотреть и читать, как верить, с кем встречаться, камо грясти.

В политику гражданам нельзя, в экономику — под надзором, зато умственная деятельность, частная жизнь впервые в русской истории свободны. Неведомая здесь прежде легкость бытия: власть без идеологии с огромным приватным пространством, со сферой личного целиком за скобками. Бескрайние просторы русского прайвеси, впервые в истории родная страна действительно широка.

Тот же Гребенщиков еще три года назад говорил газете: живем в эпоху немыслимой свободы. Вы думаете, он про что? Про то самое, про что я — иностранцам.

От олигархии к тирании

Но русский человек у власти не может быть долго широк, рано или поздно он сузится. Теперь иностранцам приходится говорить про режим ровно противоположное.

Все заметили какую-то важную перемену, которая происходит с российской властью с 2012 года. А что случилось-то? Был умеренный авторитарный режим, остался умеренный авторитарный режим. А чувствуем, что другой. В чем дело?

По большому счету существует два типа авторитарного правления. Одно опирается на разных непростых граждан, а другое, наоборот, на тех, кто попроще. При первом — правитель вместе с элитой против не доросшего до власти народа: сдерживаем народную стихию — для ее же блага. При втором — правитель с народом против элиты: показываем, где ее место.

Одна власть опирается на бюрократию, бизнесменов, менеджеров, профессуру, военных, экономистов, программистов, вообще на всех, кто чувствует себя в стране выше среднего. Другая — на тех, кто чувствует себя ниже среднего. Эта говорит простому человеку: нет никого лучше тебя, такой, какой ты есть, ты прекрасен. Твои ценности — мои ценности, твои мысли — мои мысли, твои вкусы — мои вкусы, те, кого ты не любишь, — мои враги. Да, мне наверху приходится иметь с ними дело, у нас же не 1937 год. Но — исключительно зажавши нос, а так — я с вами. А эти у нас еще повертятся.

Из одной диктатуры в другую — из олигархической в популистскую — у нас сейчас и переход. Вот вам и публичные выволочки президента министрам по телевизору — нам внове, а белорусский зритель такими давно развлекается; и антикоррупционные дела с увольнениями на самом верху, хотя раньше бюрократов не сдавали; и Говорухин вместо Михалкова как главный придворный режиссер; и полпред с завода; и народные конспирологи во главе парламентской дипломатии с Министерством культуры. Возрождение Героя Труда, школьной формы и ГТО. Байкеры с иконами Сталина не отдадут наших сирот западным извращенцам.

Правитель должен показать, что он с народом. А народ, по мнению правителя, не жалует непонятного, сложного, нового, от себя отличного. Не любит, чтобы выпендривались, выёживались, выделялись. Самый умный тут, что ли? Больше всех надо? Ты, вообще, из какого района? Закурить есть?

История хорошо запомнила первый такой переход — от олигархии к тирании — в древнегреческих полисах. Писистрат Афинский, Питтак Митиленский, Периандр Коринфский, Гиерон Сиракузский.

А бывало и так, что правитель лично не менялся: зачем ему? Как Мао: чуть что не по нему — парткомы прозаседались, огонь по штабам, даешь культурную революцию.

Злая обида

Весь первый, второй и третий путинские сроки наша диктатура была элитарной. Кроме пары символических жестов, она опиралась на тех, кто выше среднего. Она следовала жесткому правилу — не сдавать по требованию снизу ни одного бюрократа. Она никак не вмешивалась в процесс интеллектуального творчества. Она была антизападной, но не разверзала между нами и Европой цивилизационной пропасти, в ее антизападничестве больше звучала обида кинутого партнера по бизнесу: мы — им, а они? Мечта, чтобы нас взяли на равных в золотой миллиард.