Сергей Маненков - "Дѣти времени" и другие рассказы из жизни рабочих Страница 7

Смолкала пѣсня. Дѣвушки не сразу начинали разговор, на них тоже вліяла общая гармонія с чувством спѣтой пѣсни. Но вот дѣвушкж, точно пребудившись, начинали перебрасываться словами и фразами. Аверьянов вставал, благодарил дѣвушек за пѣсню и, прощаясь, уходил. Онѣ просили его посидѣть еще и разсказать что-нибудь. Но рѣдко когда он оставался. Он знал, что послѣ пѣсни опять будут разговоры и шутки, и впечатлѣніе пѣсни испарится. А для него оно было чѣм-то святым, чего он и сам не мог объяснить себѣ, и он старался продлить это чувство и уходил. Он уходил куда-либо в уединенный уголок, или в безлюдный улицы, гдѣ порой он останавливался перед домами, точно их видѣл в первый раз. О чем он думал в такія минуты, навряд-ли он бы и сам мог отвѣтить. Выть может, он искал разрѣшенія неразрѣшенных им вопросов; быть может он молился какому-либо одному ему вѣданному богу, но только он возвращался всегда умиротворенный и вдохновленный какой-то невѣдомой силой. Аверьянов, войдя в спальню, почтительно снял фуражку и, улыбнувшись, проговорил: Мир вам, русскія гражданки!

— Здравствуйте, Семен Матвѣевич! — отвѣтили дѣвушки. — Вы как булдахтер, с книжкой-то ходите. — проговорила красивая и стройная дѣвушка Катя.

— Булдахтер не булдахтер, а на старшаго дворника похож, когда он идет в участок паспорта прописывать, — отвѣтил Аверьянов, не поправляя ея ошибки.

Дѣвушки весело засмѣялись рѣзкому сравнению, а он спросил: «Что, дома Вѣра Константиновна?» — ни к кому в сущности не обращаясь, а спрашивая как бы всѣх.

— Дома, — отвѣтила Катя, шутя, и капризно надувая губки, — только к своей землячкѣ и ходите, а не к нам, — проговорила она обиженно.

Аверьянов покраснѣл. Он был застѣнчив с женщинами, а с дѣвушками в особенности.

— Что вы, Катя! — отвѣтил он, — я не дѣлаю никакого различія… Гдѣ найдется пріятная компанія и не чуждаются меня, там и провожу время.

— Знаем, знаем, — бросив лукавый взглд, проговорила Катя, тѣпіась его стыдливостью, и добавила:

— Идите, идите, она только что пришла из церкви.

Аверьянов повернул налѣво и пошел по проходу, около окон. Он подошел к одному столику, за которым сидѣли три женщины и пили чай.

— Чай да сахар вашей милости! — проговорил Аверьянов.

— Просим милости, — отвѣтили онѣ в один голос.

Вѣра Константиновна, высокая женщина лѣт двадцати восьми — встав с табуретки и подавая руку Аверьянову, проговорила:

— Здравствуйте, Семен Матвѣевич! Садитесь с нами чаевничать!..

— Блаодарю вас, только что былое дѣло, — отвѣтил Аверьянов, садясь на принесенную им табуретку от другого стола.

— Чай на чай то ничего, а палка на палку то плохо, — сострила старушка в очках и добавила:

— Прости ты меня Господи грѣишицу.

Аверьянов посмотрѣл на старушку, улыбнувшись чему-то. Быть может он улыбнулся своей мысли с какою он рѣшил зайти к ним сегодня. Она заключалась в слѣдующем. Болѣе года он был знаком с этой старушкой, блаодаря тому, что она была компаніонкой по чаепитію Вѣры Константиновны.

Часто за чаем разговаривая о том о сем, ему приходилось диспутировать с ней о разных вопросах, но больше всего на религіозную тему.

До сего времени она была, так сказать, побѣдительницей, «вѣрней-же, — Аверьянов уступал ей», теперь-же он рѣшил, что довольно, и хотѣл дать ей полное сраженіе. Старушка наливала чай на блюдцѣ. Она была чистенькая и опрятная, повязанная черным платочком с красными и синими цвѣточками по краям. Лицо ея, изборожденное морщинами, дышало каким-то внутренним покоем и укладом. Ея ровныя и спокойныя движенія тоже подтверждали это, как бы говоря: у нас все так уложилось и примирилось с собой, что нам ничего больше не надо от сей жизни, развѣ от загробной… Ну, так мы для этого и стараемся.

Звали ее Агафья Ивановна. На фабрикѣ она работает уже двадцать пять лѣт, любила порой разсказывать, как теперешній хозяин, нѣмец, пріѣхал из заграницы двадцать шесть лѣт назад, в башмаках с деревянными подошвами, поставил пять ткацких станков, затѣм все больше и больше, а теперь у него триста пятьдесят, и он милліонщик, — заканчивает она с гордостью, как бы была его компаніонкой. Прошлый мѣсяц хозяин ассигновал ей пожизненную пенсію в размѣрѣ ея жалованья. Жалованья же она получала двѣнадцать рублей в мѣсяц на хозяйских харчах; а так как она еще продолжала работать, то получала разом двадцать четыре рубля в мѣсяц.

Другая же старушка была сѣренькая, незамѣтная, таких людей порой называют «некудышные». Онѣ пьют, ѣдят, работают, говорят вмѣстѣ с вами, но как отошел от такого человѣка, то и забыл о нем, точно его и не было. Ока шіла тихонько чай и ѣла, размачивая сухіе баранки.

— Какую это вы книгу принесли, Семен Матвѣевич — спросила Вѣра Константиновна, доливая кипятком стакан чаю из бѣлаго эмалированнаго чайника.

— Я хочу вам прочитать кое-что из стихов, сочиненія Некрасова, а то вы все обижаетесь, что я только для себя читаю, — отвѣтил Аверьянов.

— Ну, да, для себя, только бы сами все знали, а с нами подѣлиться не хотите, — улыбаясь закончила Вѣра Константиновна.

— Что, вы, что вы, Вѣра Константиновна! — торопливо заговорил Аверьянов. Совершенно напротив, смѣю вас увѣрить, да мнѣ грудь распирает, сказать по правдѣ, когда я прочту что либо такое, хватакщее за душу, тогда мнѣ хочется кричать и разсказать каждому встрѣчному и поперечному.

— Успокойтесь, Семен Матвѣевич, я только пошутила, — сказала Вѣра Константиновна, а обращаясь к старушкам и гдядя на Агафью Ивановну проговорила: уж так он любит читать, так любит… я и не знаю.

— Да-а, — протянула Агафья Ивановна.

— Страсть, — продолжала Вѣра Константиновна.

— Знаете ли, Агафья Ивановна…

— Ну, — отозвалася та.

— Мы работали в… (тут она назвала город), так вот он там брал книги из земской библіотеки. А рабочіе там спали все в фабрикѣ, под своими станками. Так вот он там, — усмѣхиувшись продолжала она, — читал ночью, лежа под своим станком. Это мы подглядывали. Сколько раз порой пугали его, и как бы оправдываясь на строгій взгляд старушки, покраснѣв, торопливо продолжала, — мы подглядывали то потому, что у него была гармошка, а нам хотѣлось, чтоб он вышел и поиграл нам.

— И вы то хороши были! Палка плакала по вас, — тихим, нравоучительным тоном проговорила Агафья Ивановна.

Вѣра Константиновна чуть покраснѣла, и как бы не слыша, продолжала:

— Так вот он читает, читает да и заснет, а лампа то и горит до самаго утра.

— Нехорошо, — замѣтила Агафья Ивановна, — этак он и пожар мог сдѣлать.

— А то еще что! — продолжала Вѣра Константиновна, — один раз хозяин увидѣл свѣт в фабрикѣ, посылает дворника узнать, что там. Дворник пришел, увидѣл — он читает. Сказал хозяину, — и она засмѣялась. — На утро молодчика в контору. Хозяин хорошо проругал его и сказал, что если повторится еще раз, то или штраф получит или расчет… Что, неправда, скажешь? — смѣясь обратилась она к Аверьянову.

— Я ничего не говорю, — отвѣтил он, немного краснѣя.

— И что же вы думаете, он не унялся таки. Послѣ этого, — смѣясь продолжала Вѣра Константиновна, — стал дѣлать так: одѣялом заслонит окно, чтобы свѣт на улицу не выходил, а в пальто и сапогах ложится и читает. Это нам его сосѣди рассказывали, — закончила она, весело смѣясь.

Аверьянов чувствовал себя неловко, покраснѣл. как школьник, пойманный на мѣстѣ преступленія.

А Агафья Ивановна проговорила: «Не хорошо, не хорошо, вы еще молодой человѣк», а наливая чай из чашки на блюдце, добавила: «Этак вы чего добраго дочитаетесь, что и ума лишитесь», — закончила она.

— Ну, этого то я не боюсь, — возразил Аверьянов, — я имѣю крѣпкую голову, мнѣ хочется все знать, а если я ничего не читаю, то чувствую, что я хожу точно в потемках.

— Вот видите, Агафья Ивановна, ни за что не оттащите его от книг, — проговорила Вѣра Константиновна, растянуто проговорив слово «ни-за-что». Зато он хорошо читает, как говорит, обратилась она снова к Агафьѣ Ивановнѣ. А обращаясь к Аверьянову, проговорила: не прочтете ли нам вот этот листочек? Мы были у обѣдни то с Агафьей Ивановной у Пантелеймона, так оттуда и принесли.

Она потянулась за листком, который лежал на столѣ около Агафьи Ивановны, на котором до сей поры покоилась просфирка, стоя на самом лицѣ изображенья Иверской Божьей Матери. Агафья Ивановна благоговѣйно взяла просфирку с листка, и, протягивая ее Вѣрѣ Константиновнѣ, проговорила:

— Константиновна, ты побольше меня, поставь ее, пожалуйста, на полочку около Николая Угодника.

Вѣра Константиновна поставила просфирку, а садясь на табуретку, протянула листок Аверьянову, говоря:

— Прочтите нам, Семен Матвѣевич!

Аверьянов покраснѣл. Укоризненно и строго посмотрѣл на Вѣру Константиновну. А она, взглянув на него, тоже сконфузилась и опустила руку на колѣнп. Потом, обращаясь к Агафьѣ Ивановнѣ, как бы стыдясь проговорила: