Gradinarov - Synovya Страница 7

– Ну что ж, соседями, дак соседями! Хотя и соседями нередко быть нелегко. Ты-то – казак, а я – ссыльнопоселенка. Точнее, дочь ссыльнопоселенца. У тебя хоть куда дорога открыта. А наша семья под надзором: четверо братьев да отец с матерью. Я предпоследняя в семье. Может, тебе и соседствовать со мной будет неловко.

Александр в упор смотрел на Елизавету. Та даже чуть вздрогнула от такого взгляда.

– А кто для меня указ, с кем мне соседствовать? Туруханский пристав или Дудинский смотритель? Они сами у меня в посыльных будут ходить! Сначала вот на этой ладони! – он разжал кулак. – А потом сожму пальцы и придавлю их! Я ещё окрепну, годы подойдут. Сюда переселюсь. Может, тебя хозяйкой возьму!

– А это, как я захочу! Вызовешь у меня в сердце тягу к себе – просто так не оставлю. Прослежу, надолго ли? А будет надолго, сама скажу. Душа моя ещё не тронута любовью. – строго сказала она. – Выйти замуж – не напасть, лишь бы замужем не пропасть!

– Ох, и бойкая ты, Елизавета Никифоровна! Удержу нет! У меня отец женился в тридцать восемь! Я думаю жениться на десяток раньше, чтобы жену привести в дом на всё готовое. Избавить её от рыбалки, от охоты. И, может, даже от кухни. Кухарку держать стану. А жена пусть занимается мною и детьми. Через семь лет и потолкуем.

– Но я не привыкла сидеть в горнице и кружева вязать. Меня отец с матерью приучили с детства к нелёгкой работе. И я полюбила её. И рыбалку, и охоту, и мороз, и пургу, и светлую пору. А невзлюбила темень, комара и понуканье. Я не знаю, кто будет мой суженый, но я хочу быть равной с ним и в работе, и в любви.

– Опять мы с тобой не сходимся! Я сам хочу вести все торговые дела. Не женское дело – торг! В губернии нет ни одной женщины-купчихи. Купечество – удел мужиков!

Они минули небольшую рощу и вышли к кладбищу. Над ними нависла стая комаров. Александр опустил накомарник до плеч, а Елизавета махала веточкой ивняка.

– Это кладбищенские комары. На станке быстрее пропадают, а здесь жужжат до холодов, – сказала Елизавета.

Кладбище Александру казалось заброшенным. На елани спрятались в траве десятка два могильных холмиков с покосившимися и почерневшими крестами. Молодые перекрестились и, осторожно ступая, пошли меж могил.

– Кладбищу лет пятьдесят! Раньше Потаповское было на левом берегу, когда закрыли станки Фокино и Прилучное. Там же и хоронили. А теперь его перенесли сюда. Здесь высокий угор. При водополье вода не доходит, и берег удобен для пристани судов, – поясняла Елизавета.

Рядом с могилками, на травянистой земле, грубо сколоченные ящики из берёзового горбыля с большими щелями, через которые белеют скелеты. Тут же почерневшие от солнца нарты, истлевшие сокуи, оленья упряжь.

– Это похоронены энцы! – сказала она. – Их хоронят прямо на земле, могил не роют.

Александр никак не воспринял слова девушки. Он стоял и грустно слушал кладбищенскую тишину. «Кто тут лежит, к чему он стремился в жизни, чего достиг или нет? Теперь никто не сможет ответить. Каждый появился на свет из небытия и ушёл в небытие. И жил ли он вообще на белом свете?» – задавал себе вопросы Александр. Он вообразил место, где похоронены мать и отец. Года два назад Степан Петрович Юрлов возил его и Иннокентия на могилы родителей. Заменили кресты, подсыпали холмики и положили на них каменные плиты. Священник из Енисейска отслужил панихиду. «Вот так и мои тятя с мамой лежат, а рядом мчат по тракту тарантасы, кибитки, скрипят с кладью подводы, внизу, на Енисее, гудят пароходы. И никому нет дела до живших когда-то на земле людей!» – думал Александр, сдерживая подступающие слёзы. Он смахнул слезу, ещё раз перекрестился и молча пошёл к станку. Медленно, не оглядываясь на идущую сзади Елизавету. Под ногами мялся ситец мягких трав и пёстрых цветов. Яловые сапоги покрылись цветочной пыльцой, будто он только сошёл с пыльной дороги.

Вышли на узенькую стёжку, идущую от поскотины. Девица захватила два порожних ведра и одно из них подала Александру. Он взял молча и, не поворачивая головы к Елизавете, быстро пошёл вниз, по косогору, к реке. Зашёл в воду, смахнул с сапог пыльцу, будто освободился от грустных мыслей. Зачерпнул воды и разжал мокрую ладонь. Брызги прильнули к щекам Елизаветы.

– Что с тобой, Александр Киприянович? – спросила девица.

– Отца и мать вспомнил! И сразу грусть одолела. Мыслями я был там, на той страшной круче, которая забрала моих родителей. Ты уж прости, Елизавета Никифоровна! Я душой суров, но кладбище не переношу без слёз. Я даже о тебе забыл. А сейчас увидел в реке, как в зеркале, солнце и облака. И тебя. И понял, ради этого стоит жить, даже если потом ты будешь в забвении.

Елизавета бултыхнула в воде ногой и покрыла рябью своё отражение.

– Видишь, там уже меня нет. Растаяла. Так и жизнь людская. Сегодня жив человек, а завтра его нет. С этим надо смириться. Жить надо каждый день, будто последний. Но об этом не думать. Вот у меня сегодняшний день счастливый за все мои пятнадцать лет.

– И у меня, пожалуй, тоже. Но лучшим считаю день, когда я встретился, впервые, с псаломщиком Ефремовым. Он на многие вещи мне открыл глаза. Хоть чуть-чуть научил понимать жизнь. Обучил грамоте, – сказал Александр. – А ты, Елизавета, всегда будешь в моих мыслях со мной.

Александр ощутил, как умирает и тает в душе что-то старое, постылое, унылое, и как начинается что-то яркое, свежее, новое! И это новое, неиспытанная им доселе радость и невиданная красота отражённого в воде солнца – в ней, в этой статной и весёлой девице, под лёгкой кофточкой которой нежное молодое тело.

Странно, но Елизавета уже успела привыкнуть к нему, будто знала всю жизнь, и не стеснялась. И при встрече на берегу, и на поскотине, и на кладбище, и сейчас, у самой кромки воды, в манящей близости, она предстала перед ним, как раскрывшаяся под солнцем полярная ромашка.

– Александр Киприянович! Пора идти дальше! – крикнул от лодки Степан Петрович Юрлов.

– Запрягайте собак! Сейчас подойду!

Он не сводил глаз с Елизаветы. Она стояла босиком на камешке, и мелкая волна щекотала пятки. От воды поднималась приятная прохлада. Она касалась ног, груди, шеи, ласкала спину, уши, лицо. От удовольствия девушка прикрыла глаза и почувствовала, как сладкая истома наполняла молодое упругое тело. Александр взял её за руку. Елизавета вздрогнула и открыла глаза. Он молчал, словно обдумывал, как проститься на глазах стоящих у лодки мужиков. Александр сжал её руку своей огромной горячей ладонью. И она почувствовала, как его тепло наполнило её взволнованное сердце. Елизавета отдернула руку и закричала притворно:

– Больно же, медведь этакий!

И махала рукой, будто онемевшей.

– Прости, Елизавета Никифоровна! Мне так захотелось тебя обнять, так приголубить. Но я сдержал себя.

– Свои хотения, Александр Киприянович, оставь при себе. Мы, хоть и ссыльные, но честь свою храним! – гордо ответила девушка.

Она сконфузила его строгим ответом. И у него при прощании не находилось ласковых слов.

– Помогай тебе Бог, Александр Киприянович, в опасной дороге. Чтобы лодка не прохудилась, чтобы собаки не заскулили, чтобы штормы обошли стороной!

– Будем надеяться! С верху придём на буксире! Недельки через две увидимся! – выдавил он из себя и, не оглядываясь, пошёл к лодке. В душе злился на свой норов: книг начитался, а проститься с девушкой душевно не смог.

Елизавета не уходила с берега, пока лодка не скрылась с глаз. Александр сидел на банке и смотрел в бинокль на девицу, прощально машущую рукой. Собаки резво бежали у самой кромки, таща на бечеве лёгкую лодку.

Степан Петрович сидел на руле, ловко обходя прибрежные мели.

– Я думаю, зимой с обозом сходить в Енисейск, оформить на себя право на ведение торга до твоего совершеннолетия, – сказал он. – Проверить взаиморасчёты в Енисейском и Томском общественных банках. Не хочу, чтобы отцово дело ты начинал с нуля. Сейчас наметим, где строить лабазы, рыбоделы, мерзлотники. На будущее лето доставим из Енисейска строевой лес, тесины на балаганы для рыбацких артелей. Пожалуй, Степан Варфоломеевич со своими плотниками возьмётся за эту работу. Кое-где налагодят хороминки, а где новые построят. Дадим наказ Сидельникову лодки проверить на плавучесть. С бочками разобраться. Пора новые заказывать для засолки рыбы. Вернёмся в Дудинское, соберём людей да покумекаем, как быстрее развернуть торг, рыбалку на Потаповском участке. И последнее: надо сверить лабазы! Пётр Михайлович пять лет после смерти отца складирует товары там, где хранятся провизия, порох, свинец, посуда, завезённая нашими приказчиками. Может, он уже запустил это в торг без нашего ведома? Приказчики молчат, а мы в неведении. Хоть и грех так думать о дяде, но ухо с ним надо держать востро.

– Я согласен со всем, что вы сказали. У меня по спине страх пробежал. Какая работа нам предстоит! На неё уйдёт не менее лет пяти. А может, и боле. Отладить и зимний, и летний торги, обеспечить тунгусов охотничьим и рыбацким снаряжением. А артельщиков – и подавно. Без Сидельникова, Дмитрия Сотникова, Степана Буторина не осилим эту тяжесть. А в Енисейск и Томск поедете втроём на закупку товаров. Доставлять их сюда будем на баржах парохода Алексея Баландина. Пусть дороже, но надёжнее. Не хочу с дядей Петром вязаться. Потому договор на тысяча восемьсот восемьдесят второй год заключите с Баландиным.