Сергей Шафаренко - Белорусский историк западной литературы Страница 7

И далее, развивая тему философии современного индивидуализма, П. С. Коган высказывает следующую мысль: «Ницше, Метерлинк и Уайльд указали только три пути, на которых, оставаясь в пределах вкусов и поня­тий буржуазного общества, личность может осуществить себя вполне. Пшебышевский указывает четвертый. У Ницше — это эгоизм, служение своему «я»», у Метерлинка — мистическая жизнь души, у О. Уайльда — игра воображения, искусство. Пшебышевский присоединяет к ним сла­дострастие. Штирнеру и Ницше история представлялась вечной борьбой «духов» с эгоизмом нашего «я». О. Уайльд видел в истории борьбу правды с вымыслом. Постепенное освобождение вымысла из-под власти гнетущей человеческой правды. И с радостью указывал в прошлом человечества те моменты, когда оно приближалось к сознанию, что только обман, вымысел является единственной реальностью. Ницше написал «Заратустру», Метер­линк — «Сокровище смиренных», Оскар Уайльд — «Замыслы», Пшебышевский — «Синагогу Сатаны». Эти четыре книги — четыре откровения для современного мятущегося общества. Модернизм завершил свое дело. Он озарил хаос современной жизни феерическим светом. Он указал и пути освобождения устами его величайших представителей.»

По мнению автора «Очерков», идеологи буржуазно-индивидуалисти­ческой философии, Ницше и Ибсен утверждают, что путь к освобожде­нию — культ своего «я», равнодушие к страданиям других. Метерлинк признает жестокость человеческого жребия, мистическое уединение, в котором душа может прислушиваться к тайнам бытия. О.Уайльд заявляет, что путь освобождения — это фантазия, эстетический экстаз. Пшебышевский возвел в культ половой экстаз, порок и преступление. Философское кредо Кнута Гамсуна, выраженное в трилогии «Виктория», «Голод», «Пан», — иррациональное, безумное состояния души. Истинных путей освобождения, по мнению Когана, они не знают: «.другого мира, того мира, который несет в себе новую жизнь, они не видят и не увидят, пото­му что их поэзия — это грустный гимн умирающему, а не радостный привет рождающемуся».

Автор завершает третий том фразой, смысл которой созвучен преди­словию к его первому изданию: «Господство новой поэзии будет длиться до тех пор, пока будет длиться начавшаяся уже агония буржуазного мира, потому что эта поэзия есть не что иное, как ее выражение».

Автор «Очерков» был свидетелем и очевидцем этой агонии, но радости не получилось, не получилось и торжественного гимна. Потому что вос­торжествовал совсем иной индивидуализм, совсем иной культ «я», но не индивидуального, личностного ницшеанского «я», не глубоко отстранен­ного, внутреннего мира Метерлинка, а того государственного, всепогло­щающего, всенивелируещего, жестокого, беспощадного и равнодушного к страданиям других мира, о котором предупреждал Штирнер, о котором писал Дмитрий Мережковский в «Грядущем хаме».

Необходимо отметить, что в «Очерках» прослеживается явная марк­систская направленность, отражающая во многом настроения неспокой­ной и бурной эпохи брожения умов, моду на популярные в то время идеи. Автор как бы между строк требует от литературы обязательной борьбы за социальную справедливость, непрестанно отсылая гневные инвективы в адрес несправедливого мироустройства вообще и современного ему буржуазного общества в частности, не оставляя за литератором права на исключительную индивидуальность, творческую свободу, эстетическую отрешенность, осуждая его за пассивную созерцательность, требуя актив­ного участия в борьбе за переустройство несправедливого общества. Все происходящие в обществе процессы, в том числе и процесс творчества, основанный на самых капризных вдохновениях гения, наитии и особой интуиции, П. С. Коган объясняет чисто экономическими законами. В част­ности, он утверждает, что: «В эпоху. торжества феодализма. герцоги и графы верили, что понятие «белой кости» — извечное понятие, а не резуль­тат известной формы производства».

«Если бы кто-нибудь попытался рассказать бичующемуся фанати­ку Средних веков, что. его рабский ужас перед непонятными целями всемогущего Бога являлся результатом тогдашних форм хозяйственной жизни.».

«В настоящее время мы знаем, что «абсолютная» красота, стоящая вне времени и пространства, существует только в воображении умов, склонных по примеру теологов и метафизиков наполнять мир силами и духами, легко и просто объясняющими всякую нашу потребность, всякий наш вкус, соз­давшийся из вполне уловимых реальных условий».

Автор «Очерков» не согласен, что объяснять причины «хода жизни» вне логики и систем, искать у высших сил ответа на мучающие общество вопросы и сомнения присутствием «духов» и тайных сил для литературы куда привлекательней, чем обосновывать их плоскими и скучными эконо­мическими выкладками, лишенными души, эмоций, радостей и надежд.

Однако, несмотря на явный социальный акцент «старательного марк­систа», «Очерки» читаются с захватывающим интересом. Широта эруди­ции, глубина мысли, прекрасный язык, стройная логика изложения фактов, всесторонний научный подход к предмету, масштабный размах исследова­ний создают впечатление, что читаешь не фундаментальный научный труд, а увлекательный литературно-исторический роман в трех томах.

Успех этого первого труда, а к концу 1913 года было продано более 150 тыс. экземпляров «Очерков», обеспечил П. С. Когану материальную независимость и способствовал осуществлению его желания: после сдачи магистерских экзаменов он утвержден приват-доцентом Петербургского университета с правом читать лекции и одновременно избран профессором Высших женских курсов имени Лесгафта.

Во второй половине 1910-х годов П. С. Коган ездит по России с лекци­ями: «Литература сегодняшнего дня — А. Блок, И. Бунин, Н. Никандров, И. Сургучев, И. Замятин», «Борьба модернизма и реализма в литературе», «Женщина в поэзии и жизни», «Побеждающая жизнь» и др.Маршрут ученого пролегал по Центральной и Южной России, Уралу, Поволжью. Как лектор Петр Коган пользовался огромной популярностью: профессиональное владение предметом, прекрасные ораторские данные, личное обаяние собирали на его лекции полные аудитории — они неиз­менно проходили с аншлагом.

В то же время слушатели нередко отмечали упрощенность его под­хода к литературным явлениям, политизированную окраску некоторых выводов. Так, вначале П. С. Коган признавал определенные достижения в декадентстве с его эстетизмом и ницшеанством, т. к. с помощью «призрака красоты и свободы» художники расчищали «авгиевы конюшни жизни». Популярные в интеллектуальных кругах начала ХХ века идеи ницшеан­ского индивидуализма и «титанизма», идеология «сверхчеловека» создали культ «аристократической личности» Ницше. П. С. Коган симпатизировал этой новой, эпатажной философии, однако значительно позже он аттестует ницшеанство резко и безапелляционно: «Ницше отнимал у человечества лучшую гарантию культурного существования и превращал землю в арену кровавой борьбы, густой лес, населенный хищными зверями.», а время смелых и эпатажных экспериментов, направлений и течений в литерату­ре он охарактеризует как «.эпоху расцвета реакционного символизма и декадентства».

С той же категоричностью он меняет свое отношение к модернистам, упрекая их в изоляции от общества, углублении в собственные пережива­ния. Окончательно суровую оценку Когана модернизм получил в лекции «Побеждающая жизнь» как явление, порожденное презрением к реально­сти и духовным бессилием.

Коган придавал большое значение анализу вкусов и эстетических эмоций, определяемых конкретным историческим моментом, считал, что «скоропреходящие сенсации» могут дать современному зрителю больше, «чем создания Эсхила и Фидия».

Понимание П. С. Коганом марксизма как теории, полностью отрицаю­щее «значение личности, исчезающей за реальными интересами класса», привело его к убеждению, что в художественном произведении механиче­ски воспринимаются идеи, чувства и настроения, сложившиеся в обществе под влиянием групповых интересов. Индивидуальность, талант, по его мне­нию, не играют никакой роли, так как художник является «проводником» творческой энергии масс. Он придерживался точки зрения, что художник всегда будет служить «господствующим группам», так как они обеспечи­вают ему свободу творчества, давая материальную независимость. Но и у демократии, считал он, есть шанс привлечь художника на свою сторону — создать обстановку, открывающую простор творческому духу.

Сформулированные Петром Коганом с особой категоричностью прин­ципы социалистического литературоведения дали основание Б. М. Эй­хенбауму назвать его «старательным марксистом», отметив в то же время присущее Петру Когану самолюбование.

В этом смысле интересны взаимоотношения между Петром Коганом и Валерием Брюсовым. Познакомившись на студенческой скамье Москов­ского университета в 1890-е годы, основавшие кружок любителей запад­ноевропейской литературы и ставшие затем идейными противниками, много лет спустя они снова сойдутся, чтобы сотрудничать в Наркомпросе и ВЛХИ. Сохранилось письмо Валерия Брюсова Петру Когану, датированное 8 ноября 1922 года. В частности, он пишет: