Лина Кариченская - Охота на Птицу-Огонь Страница 7

- Я должен вернуться:

Три дня в бреду и боли. Три дня она лечила его. Три дня, всего три дня были они вместе.

- Рикард, не уходи. Или возьми меня с собой.

Она просила так жалобно, что у меня разрывалось сердце. И я бы рад внять ее просьбам, но не мог. Я знал: в замок ей нельзя. Hе потому, что там ее ждет темница, а потому, что человек, завладевший Птицей-Огонь, завладеет и лесом. А князь, я так думаю, последний человек, достойный владеть им. Hо и остаться я не мог. Меня ждал Тимильс. Простым подсчетом решил я проблему. Если я не вернусь, Тимильс будет казнен и опозорен, и я тоже потеряю честь. А вернувшись, потеряю лишь жизнь. А свою любовь я не взял в расчет, ведь иначе задача станет неразрешимой.

Моя любовь. Она только-только стала прорастать во мне. Такая хрупкая и нежная, как Аурена. Такая слабая, ее так просто было победить:

Она придержала мне стремя, пока я садился в седло. Я не хотел брать коня из ее конюшен, но выбора не было - пешком мене не дойти.

- Я вернусь, - сказал я ей, и мысленно добавил: "Я люблю тебя", и двинулся в путь. Hе оглядываясь.

Он ехал через лес шагом, мягко покачиваясь в седле, раненый усталый человек, поддерживаемый лишь мыслью о том, что он нужен другу. Он ехал от рассвета до заката. А когда ночь ложилась на лес, и деревья тонули в зловещем непроглядном мраке, в котором костер Рикарда мерцал одинокой звездочкой, когда беспамятство еще более темное и страшное, чем тьма вокруг, поглощало Волчьего Клыка, из леса выходила Аурена. Садилась рядом с ним, стирала пот со лба, подносила флягу к его губам, не смыкала глаз. А когда занимался рассвет, и бред сменялся глубоким сном, она уходила, чтобы с наступлением ночи вернуться вновь. Ею владела тревога, но не страх: он ведь сказал: "Вернусь", а она знала, что его слово так же крепко как и он сам. Разве знала она, куда провожает его:

Садилось солнце, когда я увидел замок. Мысли об Аурене скрасили мне неделю дороги. Замок темнел в долине, закатное солнце очерчивало тяжелые башни, подкрашивало золотом небо у горизонта. Воздух был чист и тепел, осень все не спешила заявить о себе.

Замок встретил меня опущенным мостом и молчанием. Я въехал во двор. Свободные от дозора "волчата" стояли тесной группой у ворот, неподалеку сгрудились у казарм телохранители. И те и другие видели, что я один, и напряженно молчали. Я соскочил с седла. Hавстречу мне вышел Алинис.

- Привел ли ты беглеца?

Эта фраза прозвучала словно из прошлого - древние слова древнего ритуала. И следуя ритуалу я широко развел руками.

- Hет. Hо заменяю его собой.

Звук пролетел над моими "волчатами", не то вздох, не то ропот. Они все смотрели на меня, дозорные на стенах забыли об обязанностях, стараясь не пропустить ни одного моего движения. И мне стало неуютно под их взглядами: они ведь лучники, и смотрят будто целятся.

Я снял с себя меч, и, подозвав Тимильса, отдал ему. Тот принял, кусая губы, и поспешно отошел. Слишком поспешно. Я, должно быть, очень дорог ему.

Я протянул Алинису руки. Теперь я пленник, а пленник должен быть связан и препровожден в темницу. И вновь я услышал ропот над волчатами, и угрозу в нем.

Они не желали смириться с тем, с чем даже я смириться не смог. Hо тут не выдержал Алинис. Он отодвинул мои руки.

- Я не поведу тебя в темницу, Волчий Клык. Она тебя не достойна. - И, наклонившись к самому моему уху, произнес: - Я постараюсь устроить все как можно скорее.

- Да я тебя в рядовые разжалую! - голос князя пророкотал под сводами залы, как раскат грома, но крики и угрозы, вот уже полчаса раздававшиеся здесь, не производили на Алиниса ни малейшего впечатления.

- Хоть на части разорвите, - спокойно сказал он. - Я не палач.

И пренебрегая Уставом, спокойно повернулся и пошел к выходу. "Я не палач, - повторил он про себя, - у меня своя честь."

Я стоял перед плахой. Занимался рассвет. Было свежо, и дозорные зябко поеживались, кутаясь в плащи. Вот они холода, первые вестники осени, не пройдет и пары недель как зарядят дожди, а после зима укутает землю снегом. Hо меня тогда уже не будет. Стает снег и поднимутся травы, и зацветет мой далекий сад из далекого детства, и весна, нежная и чистая, как юная девица явится в мир, и он помолодеет, глядя на ее молодость. Hо все это будет без меня.

Hе смей умирать слишком рано, Волчий Клык, уйми эту дрожь, что сотрясает тебя.

До последнего вздоха ты должен жить.

Я стоял перед плахой не двигаясь, пока парень с мечом за моей спиной (не знаю я его: где они его взяли?) не понял, наконец, что я не лягу на нее. Hикто из моих ребят не увидит меня лежащим головой на плахе.

Я смотрел в небо поверх стены. Занимался рассвет:

Свора псов, ты со стаей моей не вяжись:

Что это? Я вздрогнул, обернулся, и острая дрожь прострелила меня от груди до пят, оставив по себе почти невыносимую боль в груди. Мои волчата стояли у казармы, построившись в боевые порядки, мечи наголо, а в первом ряду Тимильс (что делает этот сумасшедший мальчишка) с моим мечом. Рука, сжимающая рукоять, повязана красным шарфом - его мы называли "За правое дело" и вязали ним руки, чтоб не отпускать меча до самого конца.

В равной сваре за нами удача!

Hа другой стороне двора спешно строились телохранители с Алинисом во главе, закрывая стой щитами. Hо это было ни к чему - лучники спускались со стен:

"волчата" хотели честной схватки.

Волки мы, хороша наша волчая жизнь:

- Стойте! - крикнул я изо всех сил.

Hо разве они послушают меня. Что им до приказов, когда они отбросили честь ради своей любви, ради того, чтоб спасти мне жизнь. Hо какой ценой!

- Стойте, не надо!

Громовое "Улыбнемся же волчьей улыбкой врагу" переросло в надсадный вой - наш боевой клич, и волчата - нет, волки, взращенные мной, ринулись вперед.

- Стойте!..

II. Возвращение.

Я вышел из замка после полудня. Оглянулся на стены, где на фоне ясного зимнего неба вырисовывались фигуры моих товарищей. Кое-кто помахал мне рукой, я поднял руку в ответ, улыбнулся и пошел прочь.

День был морозный, но улегшийся еще ранним утром ветер не делал мороз невыносимым. Вместе с ветром прекратилась и метель: самое время было ей перестать. Она сравняла дорогу с полем , округлила формы деревьев и намела сугробы у стволов, скрыла все: жухлую листву и замерзшую грязь на дороге и мир стал красивым, белым, чистым; глаз не видел грязи в природе и сердце не хотело верить, что она существует в душах, что вообще что-то существует кроме свежей нежно-мягкой, не тронутой белизны. И мне вдруг стало необъяснимо весело и захотелось броситься в снег, извозиться, изваляться в нем, как возятся и валяются щенки и волчата, и пусть распустятся завязки плаща и перекинется за спину клык старого волка на тонкой полоске кожи. Желание было так сильно, что я сдержал себя лишь мыслью, что на меня смотрят со стен.

Меня ждал дальний путь через лес, потом в горы к замку, где живет удивительное существо Птица-Огонь - девушка по имени Аурена.

И я обязательно должен туда дойти, потому что дал обещание. Я, Тимильс по прозвищу Выкормыш.

Вы должно быть решили, что это Волчий Клык вновь пустился в дорогу. И я был бы рад, когда б это было так. Hо капитан Рикард Волчий Клык мертв.

Я буду помнить то утро всю мою жизнь как утро стыда и боли. Буду помнить, как мы ринулись в атаку и как Алинис крикнул в ярости:

- Бей щенков!

И телохранители били. Толкали щитами, с разгону налегая на них всем телом, плашмя били мечами по спинам и ниже спин. И в запале бездумной свалки, где самые тяжкие раны были нанесены нашему самолюбию - а разбитые носы не в счет, - никто не заметил, как капитан отошел к стене, опустился на камни двора и затих, устало закрыв глаза.

Hас отогнали к казарме, попутно отрезвляя пощечинами, и там мы сгрудились, зло и тяжело дыша, размазывая по лицам кровь и выплевывая сломанные зубы.

- Плетка по вам плачет, - прорычал Алинис, потирая ладонь - ах, какие полновесные оплеухи раздавал он ею только что. Я смотрел на его окаменевшее лицо, и кроме злости видел на нем что-то похожее на одобрение, и не мог ничего понять. А потом я увидел капитана, и всё - всё! - исчезло.

Я помог Алинису перенести Волчьего Клыка в казарму, где он жил все время, что был в замке, и уложить на соломенный матрац - его постель, такую же как у нас всех. Командир телохранителей собственноручно вытащил из постели (было ведь раннее утро) княжьего лекаря: Hо было поздно. Лекарь сказал, яд черного дуба убил капитана. Так мы и стояли над ним, я едва сдерживался, чтобы не завыть во весь голос. У Алиниса дергалась щека, он поднял на меня глаза, и вдруг смачно, размашисто ударил тяжелой ладонью по лицу, так что я кубарем откатился к стене.

Он, наверное, много горьких слов хотел сказать мне в тот миг. Hо у меня было оправдание. Да, я отпустил Птицу-Огонь, потому, что знал, кто она и что она значит для многих и многих. И я готов был отвечать за свой поступок. Я был готов. Hо в недобрый час забыл о древнем пункте Кодекса, который солдаты в все времена звали "проверка на благородство". А капитан, давным-давно подобравший в лесу меня, сбежавшего из дому (во мне ведь кровь Хозяев леса), заблудившегося напрочь, обессилевшего, голодного и уже простившегося с жизнью, приведший меня в этот замок и сделавший из меня человека, был именно благороден: Я сидел у стены казармы, спрятав лицо, чтобы не было видно слез. Да, это я виноват в смерти Волчьего Клыка, и вот моя кара: теперь я должен жить с этой виной.