Семь свитков из Рас Альхага, или Энциклопедия заговоров - Сергей Анатольевич Смирнов Страница 70

Я заметил тонкую руку, поднимавшуюся над головой призрака, и в то же мгновение превратился в сокола, камнем бьющего с высоты полевую мышь.

В два стремительных прыжка я настиг убийцу, налетел на его плечи, одной рукой обхватил за шею, другой вцепился в кулак, сжимавший смертоносный кинжал, и, наконец, опрокидывая злодея на левый бок, вдавил с размаху ему в пах пятку левой ноги.

Только когда мы оба рухнули на землю и убийца издал глухой стон, я заметил, как радостно забилось мое сердце от того, что на этот раз в мои руки попалась вовсе не Черная Молния, а ведь еще мгновение назад у меня даже в мыслях не было, что засаду на постоялом дворе могла устроить именно она, а вовсе не флорентиец.

Убийца не столько пытался вырваться сам, сколько норовил вывернуть руку и ужалить меня жаждущим крови острием.

Отсвет из таверны сверкнул на золотистом и чуть скошенном книзу лезвии, и вдруг моя память, молчаливая, как старая могила, шепнула мне, что из кулака негодяя торчит настоящий ассасинский кинжал священной мести, а именно - Зуб Кобры, то есть двойной кинжал, меньшее лезвие которого входит в рукоятку большего, как в ножны.

Собрав в один вздох все свои силы, я рывком перевернул негодяя лицом в землю, уперся коленом в локоть несущей смерть руки, схватил за рукоятку малый Зуб и, легко вынув его, привычным и совершенно невольным движением воткнул в плоть, в то самое место, где кость ключицы, по которой заскользило лезвие, сама направила жало в глубокое сплетение жил, в которых таится одно из средоточий жизни.

Тело подо мной затрепетало, разрываясь с душою, только что желавшей горького изгнания чужой души, и замерло.

-Брат Эд!- крикнул я, срывая голос от яростного шепота.- Все открылось! Уходите!

Темный великан, ничего не говоря мне в ответ, что я объяснил естественной в тот миг необходимостью полной тишины, быстрыми шагами двинулся к конюшне, зашел в нее и тут же стал выводить коня.

Меня тем временем ожидало новое испытание меткости. Дверь таверны распахнулась, и свет еще на один миг разоблачил мрачную фигуру, покрытую широким балахоном. Подобно демону смерти бесшумно заскользила она по двору напрямик к конюшне.

Из скрюченных пальцев мертвеца я вырвал большой Зуб Кобры, пригодный для броска лучше малого, и кинжал тут же устремился к новой жертве, хищно засвистев полостью и оставив далеко позади мое благоразумие, слишком поздно подсказавшее мне, что перебегающего к конюшне человека может вести цель вовсе не злодейская.

Кинжал, более не подчинявшийся моей воле, угодил именно туда, куда и должен был угодить - в хребет между лопаток. Незнакомец содрогнулся, замерев на месте, , и хрипло застонал. Он, однако, не повалился на землю, а, с трудом повернувшись, неверными, шаткими шагами двинулся обратно, к дверям таверны.

Сразу два желания толкнули меня с места и бегом повели к нему: я торопился скорее узнать, что еще за хищник попался мне на этой ночной охоте, а заодно воспрепятствовать ему и не пустить в таверну, полную всякого народа.

Я пересек его путь, схватил за правую руку и концом малого Зуба несильно ткнул в бок, чтобы в случае схватки на кинжалах сразу докончить кровавое дело.

Капюшон свалился с его головы, повиснув сзади на ассасинском жале, и в то же мгновение дверь таверны приоткрылась, пропуская во тьму луч света, который едва ли мог рассеять мировой мрак, зато озарил лицо моей жертвы.

У меня подкосились колени, а сердце едва не выскочило из горла наружу! Передо мной из последних сил держался на ногах не кто иной как сам Тибальдо Сентилья! Рот его был приоткрыт, и с губы свисал темный сгусток слюны.

Он, уже смутно воспринимая происходящее, повел головой из стороны в сторону и, заметив меня рядом с собой, остановил на мне гаснущий взор.

-А это ты, брат,- с трудом выдавил он из себя слова, которые поразили меня до глубины души, подобно кинжалу не стальному, но духовному.- Что-то сильно жжет там, сзади. Посмотри.

Еще на несколько мгновений помедлил я с ответом, и более ответ не потребовался. Силы оставили флорентийца, и он стал валиться наземь. Выронив кинжал, я подхватил Сентилью и уложил на бок. Дыхание его стало шумным и частым, что свидетельствовало о близком конце.

Укладывая его руки, я вдруг обнаружил свое оправдание: он все еще крепко сжимал тонкий и длинный стилет, вещь, не слишком потребную для прогулки в конюшню.

Едва я подумал про конюшню, как двери ее распахнулись, и наружу, сильно пригнувшись, выехал всадник, которого я, разумеется, принял за рыцаря Эда. Прямо во дворе он пришпорил коня, и тот, громко застучав по камням подковами, поскакал прочь.

Сразу вслед за тем широко распахнулись двери гостиницы, и свет хлынул во двор, тут же выдав меня дюжинам глаз. Постояльцы и, должно быть, хозяева взбудораженной толпой протискивались в двери, мешая друг другу и ругаясь. Я услышал крик на итальянском:

-Воры! Уводят коней!

Оставаться здесь хотя бы еще на один вздох казалось теперь непозволительным безрассудством.

-Прости, брат! - коротко шепнул я флорентийцу, даже не задумываясь, почему называю истинного убийцу так же, как назвал меня он, и, вскочив на ноги, полетел в темноту, вслед за конем.

-Убийцы! Убийцы! Хватайте убийц!- догнал меня еще один истошный крик, прибавивший мне сил и рвения.

Я припустил, не разбирая никаких дорожек, куда глаза глядят, хотя и глаза не могли мне подсказать никакого пути посреди черной трапезундской ночи.

Надо признать, что исподнее, которое носят греки, гораздо более пригодно для ночного бегства по камням и колючим кустам, нежели узкие европейские одежды. Я порядочно исцарапался, цепляясь за шипы и ветки, и коегде прорвал штаны и тунику насквозь, но, однако, вовсе не страдал от пота или тесноты в самых заветных местах тела.

Преодолев изрядное расстояние, я решил перевести дух и оглядеться по сторонам.

Увиденное трезвым взором - а к тому времени я уже совсем протрезвел,- вовсе не обрадовало: следом за мной двигался широким полукольцом многочисленный рой огромных светляков. То была ночная охота с факелами. Крики "Убийцы! Хватайте убийц! Собирайтесь все, мы ловим убийц!" доносились со стороны постоялого двора, и от моря и, наконец, как мне почудилось, отовсюду. Эти крики как бы зажигали своими звуками все новые и новые факелы. Действительно, уже и со стороны моря текло в мою сторону, рассыпаясь ярким ожерельем, скопление огней.