User - ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ Страница 78

Со мною Дельвиг, Кюхельбекер, Пущин.

И Русь моя живёт в любом из них.

Семён Гейченко предвосхищает события. В 80-х годах 20-го века он говорит:

« В будущем мы научимся расшифровывать память вещей. И тогда они многое расскажут

о том, кому принадлежали. Они расскажут, как чувствуют они причастность к жизни своих

владельцев. Они помогут нам понять, что они не просто свидетели, но и соучастники всех

событий, которые происходили с их хозяевами!»

И Пушкинская Свирель подтверждает слова Хранителя.

288

С этой минуты я буду писать это слово с большой Буквы: Хранитель!

БЕЗДУШНОГО В ПРИРОДЕ НЕТ!

Бездушного в Природе нет:

Всё в Мире свой удел имеет.

Во всём есть жизнь, во всём есть свет.

Во всём искринка пламенеет.

В любом предмете – дух и ум,

Страданье, память, разрушенье,

Движенье чувств, сплетенье дум,

Незримое преображенье.

Подобны Богу бор, гора,

Разлив и поле, степь и море.

И человечеству пора

Узреть в себе источник горя,

Источник пагубы и бед,

От коих всё вокруг немеет.

Бездушного в Природе нет!

Всё в Мире свой удел имеет.

Воззрись – услышишь шёпот уст

Кустарника, ручья, тропинки.

Ребёнок – тот же зелен куст,

Ты с ним – две светополовинки.

Есть сердце всюду – у дерев,

рек, морей, и гор лобастых.

У льва, что дремлет, присмирев,

У львят, открывших нежный зев,

Короткошёрстых и гривастых.

У всех, кто жив, кто на одной,

На двух, на трёх, на многих ножках.

Лишь человек тому виной,

Что вместо крыл лелеет рожки.*

*Имеются в виду рожки недоброй силы

Нет, он не ушёл на отдых– участник войны, уже не юный, тяжело раненный – потерял в

боях левую руку. Но после окончания войны, в 1945 году он откликнулся на призыв Москвы –

стать директором Пушкинского заповедника.

Имея успешный опыт лекционной и экскурсионной работы в Петергофе ещё до войны, он

мог стать чисто кабинетным учёным-филологом, писателем. Об этом говорят его друзья,

соратники, сокурсники.

Но Гейченко предпочёл живое соприкосновение с бытием и бытом первого Поэта России,

что ещё больше обогатило его как личность и помогало в создании трудов о Пушкине.

Хранитель Михайловского стал живым символом здешних мест: высокий, седой,

худощавый, с сурово-насмешливым взглядом внимательных серых глаз, обладающий тонким

юмором, понимающий людей с первого слова и взгляда.

Его жилище, где единственной иконой стал портрет Пушкина, ожидало не экскурсантов,

а паломников.

Паломник – это не тот, кто побежит прытью по дорожкам заповедника. Он будет идти

неспешно, приникая сердцем к каждому уголку, прислушиваясь к звукам птичьих голосов,

проникаясь движением сферы всего Пушкиногорья.

В жилище Хранителя входящего встречали сияющие медью самовары, как символ

русского гостеприимства.

289

Ожидала паломников и череда разнокалиберных колоколов и колокольчиков. Как храму

без колоколов? Их звон всегда оздоравливал округу!

В книжном шкафу теснились книги по искусству, редкие издания произведений

Пушкина, толстые папки с архивными документами, чертежи и планы, сочинения самого

Гейченко.

Семён знал, что Пушкин был крещён в Московском Храме Вознесения. Там же венчался

с Наталией Николаевной.

И всю жизнь Поэт мечтал построить собственный Храм Вознесения, отдать должное

Богу за свою страдальческую и всё же счастливую судьбу.

Гейченко взялся строить этот Храм Вознесения, заручившись духовной помощью Самого

Поэта. После войны Михайловское лежало в руинах, как и его любимый родной Петергоф.

Шедший с Запада враг света и доброты, враг культуры хотел уничтожить память России,

её Душу, навсегда искоренить высокий её Дух, её силу.

Здесь на каждом шагу притаились мины, снаряды. Была заминирована могила Поэта. И

группы бойцов-сапёров, прошедших всю войну с томиком Пушкина, как с иконой, на груди,

успешно разминировали и могилу и весь заповедник.

И здесь Пушкин помогал мирянам восстанавливать свой Храм Вознесения. Семён

Степанович на каждом шагу чуял эту помощь. Он чувствовал Поэта на каждой тропинке, за

каждым деревом и на окраине, где на призыв: «Александр Серге-е-е-ич! Ау-у-у-у!» Поэт

отзывался гулким «Ау-у-у… Иду-у-у-у!»

А Хранитель , на основе архивных и собственных чертежей, своими руками возрождал,

возводил усадьбы не только в Михайловском, но и в Петровском, наследном имении прадеда

Поэта, и в Тригорском, имении друзей Пушкина.

Гейченко объединил все усадьбы в единый музейный комплекс. Он владел всеми

инструментами: и рубанком, и топориком, и лекалом, и пилой, и циркулем, и линейкой.

Словом, действовал как Царь Пётр, в своё время строивший собственноручно корабли

для Державы. И каждое возводимое им заново строение было для него наполнено живым духом.

290

«Изба – это рукотворное чудо, живое существо, которому мерещатся «явь и сонь».

Созданная из Природы – и сама – Природа».

Некогда было отдыхать от бесконечных поездок по городам в поисках пушкинских

реликвий. Некогда было спать, дремать, поддаваться бесконечным болям и болезням, некогда

впадать в отчаяние от нехваток и недостатков полуголодного послевоенного быта, который для

него здесь начинался с блиндажа и шалаша. Отчаяние прорывалось иногда в письмах к

родителям: «Всё… Больше не могу…».

Но он снова восходил над своей минутной слабостью и усталостью, и вновь встречал

паломников: своих друзей, учёных, студентов. школьников. И не только из Ленинграда – из всех

уголков Отечества! А они приезжали и вбирали в себя полной грудью чудный воздух, каким

напитана аура заповедника.

Ещё первый министр просвещения А. В. Луначарский в 20-е годы. приехав сюда,

заметил: «Здесь легко дышится!»

Это замечают все. А всё потому, что воздух пропитан ритмами Пушкинской Поэзии.

Здесь хранятся высокие сердечные вибрации Души Поэта, создавшего за время пребывания в

своём имении множество поэм, стихов и прозаических произведений.

И Сам Поэт подтверждает это.

ЗДЕСЬ ДЫШИТ ПУШКИНЫМ СТРАНА

Здесь до высоких обобщений

Взлетал Поэта гордый Дух.

Здесь ритмами наполнен слух.

Здесь поэтичных настроений

Полны и пахарь и пастух.

Здесь каждый куст стихами дышит.

Здесь каждый ствол Поэта слышит.

И Сороть, вторя соловью,

Поёт Поэту «Ай ла вью!»

Здесь ясен, лёгок дум полёт,

Широк, как псковский небосвод.

И, съединив все времена,

Здесь дышит Пушкиным страна.

А во дворе усадьбы в Михайловском паломников встречали золотые петухи Гейченко.

Каждый из них вышагивал твёрдым шагом, выпячивая красно-золотистую грудку, с гордым

видом хозяина.

Их было уже в 1978 году 33, как раз по числу лет пребывания Семёна Степановича в

здешних местах.

И каждый из них, златопёрых, был символом деловитости, раннего подъёма,

неусыпности, бесконечной хлопотливости и проникновения в суть бытия и быта родового

имения Поэта.

Пушкин сам поначалу бурно тосковал в этом отдалённом от центра «медвежьем углу».

Отец не стал другом ему в этой дали. Присутствие семьи не смягчало суровости наказания

изгнанием.

Он чувствовал себя в опале. И поутру отправлялся на своём буром аргамаке в леса и

поля.

Вот оно – раздолье, освобождающее сердце от обид и душевных болей! Сосновые рощи и

луга, отлогий берег Сороти, любимый дуб, одиноко стоящий на невысокой горке.

Часто Пушкин устремлялся в поля и леса пешком, босым, без городской одежды,

простоволосым. Лес и деревня были Его кабинетом. Здесь рождались строки его поэм и стихов.

И воздух заповедника сохранил отзвук настроений Поэта:

ЛЁГКОСТЬ ПОЭТИЧНЫХ НОТ

Деревня – вот мой кабинет,

Деревья, травы, птицы, звери.

По-деревенскому одет,

291

Обычаям деревни верен,

Босым любил бродить по лесу,

Без галстука и сюртука,

И видел, как сквозь облака

Ко мне спускается строка, –

Благодарение Зевесу!

И вскоре мыслей пёстрых ворох

До края полнил мой блокнот:

И шум ветвей, и листьев шорох,

И лёгкость поэтичных нот

В глуши звенящих птичьих хоров.

Сегодня все времена и пространства, кажется, соединились в едином порыве: поведать,

как откликается на зов сердца Поэта каждое дерево, река, соловей, вся аура лесов и полей, где Он