Чарльз Додд - Основатель христианства Страница 8

Не заботьтесь для души вашей,

что вам есть или что пить,

ни для тела вашего, во что вам одеться,

Душа не больше ли пищи, и тело — одежды?

Посмотрите на птиц небесных, они не сеют, и не жнут, и не собирают в житницы; и Отец ваш Небесный питает их.

Поглядите на лилии в поле,

как они растут: не трудятся и не прядут;

но говорю вам, что и Соломон во всей славе своей

никогда не одевался так, как любая из них.'

Здесь образное восприятие прекрасного и удивительного в природе, единства природы и человека, заботливо опекаемых Создателем, облекалось в должную литературную форму. Мы можем вспомнить и другие речения, которые выражают ощущение чуда или тайны в привычных явлениях природы, "человек, который бросит семя в землю, и спит и встает, ночью и днем, а семя всходит и тянется вверх, он сам не знает как". "Ветер, где хочет, веет, и голос его слышишь и не знаешь, откуда приходит и куда уходит". Ясно, что перед нами — поэтическая натура. Об этом всегда нужно помнить, если мы пытаемся постичь учение Иисуса.

Далее, о чем бы Он ни говорил, Он предпочитает язык конкретных представлений и образов общим или отвлеченным суждениям. Так, вместо того чтобы сказать: "Милостыню не подают напоказ", Он говорит: "Когда творишь милостыню, не труби перед собой". Желая сказать, что человеческие отношения гораздо важнее религиозных обрядов, Он прибегает к образу: "Если ты принесешь дар твой к жертвеннику и там вспомнишь, что брат твой имеет что-нибудь против тебя, — оставь дар твой перед жертвенником, и иди, прежде помирись с братом твоим, и тогда приди и принеси дар твой". Не случайно в обеих картинах почти комическая несообразность. Иногда образ — нарочито гротескный. "Что ты смотришь на соринку в глазу брата твоего, а бревна в твоем не замечаешь?"

Именно это чувство конкретного, эта любовь к образным описаниям и породила "притчи", без которых трудно представить Евангелия. Слово "притча" охватывает широкий спектр литературных форм, однако все те образцы, которые мы встречаем в Евангелиях, представляют собой немногословные и всегда реалистические зарисовки привычных ситуаций человеческой жизни. Это короткие рассказы о путнике, который был ограблен разбойниками и лежал израненный у дороги, пока отзывчивый прохожий ему не помог; о дельце, который вверил своим подчиненным деньги, и о том, как они ими распорядились; о людях, нанятых на временную работу в винограднике, и о том, как они заспорили, сколько за какое время платить. Сжатые бытовые зарисовки: рыбаки вытаскивают невод с уловом, дети ссорятся на базарной площади, мальчик наблюдает за работой отца и, подражая ему, учится ремеслу. Подчас простой оборот вызывает наглядный образ: "Когда зажигают светильник, не ставят его под горшок"; "Не ставят заплаты из новой ткани на старую одежду".

В "притчах" (в широком смысле этого слова) мы обнаруживаем множество метких наблюдений. Их Автор с сочувственным интересом, но без сентиментальности, а иногда и с юмором подмечает особенности людских нравов. Он видит природные добродетели человека (трогательную любовь отца к сыну-повесе, привязанность пастуха к стаду), однако замечает и то, как причудливо сложны его побуждения. Вот человек встает среди ночи, чтобы выручить соседа — но лишь потому, что тот слишком навязчив! Вот бесчестный управитель, которого хотят прогнать, обеспечивает свое будущее по меньшей мере сомнительной сделкой. Безусловно, он негодяй — но какой образчик находчивости в отчаянной ситуации!

В последнем примере трудно не уловить иронической нотки, которая вообще присутствует в словах Иисуса гораздо чаще, чем полагает не очень внимательный читатель. Иногда Он явно снижает возвышенную ситуацию до банальной. "Когда позовет тебя кто-нибудь на брачный пир, не садись на первое место; как бы не оказалось среди приглашенных им кого-нибудь почетнее тебя, и не пришел бы пригласивший тебя и не сказал тебе: "дай ему место", и тогда ты займешь со стыдом последнее место", На первый взгляд — простой и весьма благоразумный совет о том, как вести себя в гостях. Весьма вероятно, что некоторые слушатели так и воспринимали эту притчу. По размышлении, однако, им могло прийти на ум, что в ней содержится и нечто большее. "Всякий возносящий себя смирен будет, и смиряющий себя вознесен будет". "Мораль" мог приписать и автор Евангелия (она повторяется в нескольких местах); но автор этот правильно указывает нам путь, хотя мы, пожалуй, не ошибемся, усматривая здесь и более глубокий смысл. Вполне в духе Иисуса предоставить людям самим додуматься до сути. Возьмем другой пример: "Мирись с противником твоим без промедления, пока ты с ним на пути, чтобы не предал тебя противник судье, а судья служителю, и не был ты брошен в тюрьму". Очень здравая мысль (в особенности если вы не слишком доверяете местному правосудию) — но Иисус вовсе не намеревается давать практический совет судящимся. "Морали" здесь нет, однако в свете учения Иисуса (забежим вперед) нетрудно догадаться, что притча смыкается с одной из периодически возникающих тем: люди, к которым Он обращался, должны решать как можно скорее, всякое промедление опасно. В конечном счете речь идет о вечной участи человека — но вывод лежит не на поверхности. Предполагается, что такова вся жизнь, от низших ее уровней до самых высоких. Законы человеческих поступков, как и природные процессы, включены во всеобщий порядок, установленный Творцом, и это обязан признать на своем месте каждый, кто имеет глаза, чтобы видеть, и уши, чтобы слышать. Самый мелкий или будничный факт повседневной жизни может стать окном в царство вечных сущностей. Самую глубокую истину можно обнаружить в самом простом, повседневном жизненном опыте.

Итак, множество образов почерпнуто из любовного наблюдения над природой и человеческой жизнью. Существуют, однако, и образы совершенно иного рода, где реализм уступает место воображению. Возьмем, к при- меру, такой отрывок:

Солнце померкнет, и луна не ласт света своего, и звезды будут падать с неба, и небесные силы будут поколеблены. И тогда увидят Сына Человеческого, грядущего на облаках с силою великою и славою.9

Длинную историю таких метафор можно проследить по поэтическим и профетическим текстам Ветхого Завета. Особенно расцвели они в "апокалипсисах", которых было очень много перед самым началом христианской эры и сразу после него. Существовали они и позже. Определить, в какой мере отрывки, подобные приведенному выше, являются подлинными словами Иисуса и в какой мере такие образы проникли в евангельскую традицию извне, невозможно. Образы эти были тогда в ходу, и Иисус, конечно, мог к ним прибегнуть. Во всяком случае, в них нет ничего своеобразного. Своеобразие нужно искать в том, как Он употреблял их и какое придавал им значение. Хотя сами эти образы передавались по наследству, любой был волен толковать их по-своему. Конечно, толкования менялись от автора к автору. И мы не удивимся, обнаружив, что Иисус толковал унаследованное так же самобытно, как пророки и апокалиптики. Например, если Он говорил: "И вы увидите Сына Человеческого, восседающего по правую сторону Силы и грядущего с облаками небесными" или "Я видел сатану как молнию с неба упавшего", не следует думать, что Он описывает сверхъестественные явления, которые можно в буквальном смысле "увидеть". Равно нет необходимости считать, что значение этих фраз обусловлено образной системой других учителей, живших до Него, при Нем и позже. Об этом мы еще поговорим.

"Апокалиптическая" образность, хотя и соответствует "живописной" манере, к которой тяготел Иисус, все же для Него нехарактерна. Она как раз объединяет Его со многими другими. Характерен и своеобразен реализм Его притч. Из этого возможны дальнейшие выводы — и здесь мы переходим от манеры и стиля, которые так явственно проступают в Евангелиях, к личности, стоящей за ними.

Автор притч, по-видимому, искренне интересовался людьми; должно быть, Ему нравилось общаться с самым разным народом. Таким Он представлен в Евангелиях. Его приглашали на всякие праздники и пиры, и Он, как замечают Его противники, ходил туда гораздо чаще, чем подобало благочестивому человеку. Он "ел и пил" со столпами местного общества, и по крайней мере один из Его друзей вращался в высших церковных кругах ("был известен первосвященнику"). Но наши свидетели уделяют особенное внимание Его близости с людьми, которых общество это осуждало и отвергало. Его порицают за то, что Он "друг мытарей и грешников".

Глубокая ненависть, сопровождавшая слово "мытарь"(=" сборщик податей"), объясняется особым положением этих людей. При римлянах сбор косвенного налога (обычный налог и акцизный сбор) сам по себе располагал к злоупотреблению. Право собирать налоги продавалось и покупалось, это был выгодный товар (греческое слово, которое переводится как "сборщик податей", буквально означает "скупщик", точнее — тот, кто купил право собирать подати). Кто-то должен был собирать их, и, вероятно, можно было делать это честно; но такое занятие привлекало не особенно честных людей и стяжало дурную славу. В греческом обществе "мытарь" — ругательство. Хуже того: в иудейской Палестине налоги обогащали ненавистных чужеземных правителей или их ставленников, местных царьков. Поэтому в сборщиках податей видели прислужников врага. С точки зрения сверх благочестивого еврея даже сама их тесная связь с "нечестивыми" путями язычников была преступной. Сборщиков податей не допускали в "порядочное общество". Вот почему всех так поражало и злило, что Иисус знается с ними. Конечно, эти сомнительные личности и сами предпочитали бы Его общество, а не общество Его критиков, даже если бы те перестали ими гнушаться.