Ася Пекуровская - Когда случилось петь СД и мне (С Довлатов) Страница 8

О выходце из Восточного ресторана, Володе Марамзине, Сережа любил рассказать две истории. Начну с той, что пришла на ум стараниями подруги молодости, Жени Сафоновой, о которой речь впереди. Марамзин, подвизавшийся мелкой сошкой на ниве "Ленфильма", оказался причастным к его внутренней жизни.В частности, он был осведомлен об одной слабости директора "Ленфильма", Киселева, отдаленно касающейся женского пола. Например, критикуя директора картины за перерасход бюджета, Киселев любил сказать так:"Любая Зина Распердяева распорядилась бы деньгами лучше". При недовольстве игрой актеров он высказывался в том же ключе: "У любой Зины Распердяевой эта роль вышла бы интереснее." Однажды министр культуры, Фурцева, прибыв на "Ленфильм", пожелала попристальнее ознакомиться с его работой. Киселев начал очередное заседание с легкой критики репертуара и, расслабившись, начал было высказываться в своей излюбленной манере: "Любая Зина... ", но, осекшись на слове "Распердяева", мгновенно произвел подстановку: "Любая Зина Королева смогла бы подобрать репертуар лучше". В этот момент из задних рядов поступил вопрос, в котором распознавался голос Володи Марамзина: "А что, Зина Распердяева замуж вышла?" В этом месте рукописи Алик Жолковский, которому пользуюсь случаем выразить свое нижайшее за, как я позволю себе вольно интерпретировать, поддержку, приписал на полях своим полуидеальным почерком. Ну, "furzeln" (Фурцева) по-немецки и есть "пердеть".

Володя Марамзин был первым литератором, вступившим в юридические распри с издателем. Вернее, он был первым из известных нам авторов, попавших в почетный список "публикуемых". История тяжбы Марамзина с издателем, пополнившая, ввиду ее анекдотичности, арсенал сережиных историй, наряду с историями об Олеше, получила мгновенное распространение и признание. Сережина версия звучала примерно так. Издатель отказался заплатить Марамзину за напечатанный материал то ли из-за недостатка денег, а, возможно, из общих соображений - ведь не платить же добровольно писателю, особенно если он при этом похож на еврея и имеет все шансы евреем оказаться? Марамзин требовал, издатель отнекивался, Марамзин кипятился, издатель стоял на своем. В результате все закончилось крупной неприятностью, и суду предстояло решить, для кого:для издателя ли, в которого промахнувшимся Марамзиным было запущено пресс-папье, или для Марамзина, который запустил пресс-папье в издателя, допустив промах.

Адвокат Марамзина задает издателю вопросы.

- Говорят, кабинет у вас внушительный, просторный?

- Как раз наоборот.весьма небольшой и душный," - отвечает издатель.

- Ну, а стол, должно быть, дубовый, солидного размера? "

- Да нет же, - продолжает сетовать издатель, - и стол достаточно

маленький и невместительный.

- А как насчет пресс-папье, оно-то уж наверняка из мрамора?

- Угадали, из мрамора, под старину.

- И последний вопрос, товарищ издатель, как вы объясняете тот факт, что, оказавшись вместе с вами в небольшом кабинете и сидя за небольшим столом прямо напротив вас, обвиняемый марамзин запустил пресс-папье из тяжелого мрамора непосредственно в вас, и именно в вас-то и не попал?

Издатель, очень грузный и величественного вида мужчина, зардевшись, отвечал:

- Ну так я же не стоял на месте."

Знал бы издатель Марамзина, что история подарила ему предшественника в лице императора Александра II, он, вероятно, не позволил бы себе так малодушно раскраснеться. Как сообщает нам Игорь Волгин, автор талантливой книги под

Названием "Последний год Достоевского":

"2 апреля 1879 года император прогуливался вокруг Зимнего дворца. Когда (как сказано в правительственном сообщении) он подошел к штабу

с.-петербургского военного округа, что у певческого моста, вАШс противоположной стороны здания вышел человек, весьма прилично одетый, в форменной гражданской с кокардою фуражке. Подойдя ближе к Государю Императору, человек этот вынул из кармана пальто револьвер, выстрелил в Его величество и вслед

за этим сделал еще несколько выстрелов'.

На деле картина выглядела менее статично: шестидесятилетний царь-освободитель спас свою

жизнь лишь тем, что, подхватив полы шинели, стал зигзагами уходить от Александра Соловьева (как деликатно выражались газеты, государь вАШизволил быстро повернуть направо')".

Конечно, сражение Марамзина с издателем имело свою историю даже впределах отечественной словесности. Не заходя в глухие дебри, напомню о печальном издательском опыте именитого его предшественника,Юрия Карловича Олеши, который принудил задолжавшее ему издательство расплатиться с автором без вмешательства правосудия.

- Говорят, - рассказывал Сережа, - Олеша терпеливо ждал денег около года. Он регулярно ходил в издательство, и каждый раз срок отодвигался ровно на две недели. Издатель ждал денег. Их же ждал и Олеша, но издатель ждал их с завидной терпеливостью, а у Олеши в какой-то момент терпению пришел конец, и он сказал издателю в ответ на назначенный ему новый срок. "Придти-то я приду, но уж без денег не уйду." В назначенный день он пошел на рынок, купил коровье вымя, аккуратно заложил его в свои штаны и отправился к издателю. "Где деньги?" - спросил тот. "Не пришли. Сам без зарплаты сижу уже почти год. Как получим, недельки через две, дам вам лично знать" - ответил издатель. "Я же вас заранее предупредил, что недельки через две будет поздно, да и ни к чему, " - сказал Олеша, вынимая из кармана складной нож с выскочившим из него лезвием, расстегивая ширинку и высвобождая нечто, что смотрелось весьма нецензурно. Когда он стал резать ножом по живому, издатель побледнел, торопливо вынул из ящика стола заранее заготовленный конверт с надписью "Олеша", и, отвернувшись, протянул его писателю. "получите ваши деньги и перед выходом застегнитесь, ради Христа."

Видать, печальный издательский опыт запал в душу Олеши так пронзительно и остро, что, даже отдавшись с головой сочинительству, он нет нет да и возвращался к своему диалогу с издателями мира, правда, иногда позволяя себе то одну, то другую вольность по части перочинных ножей и мест их погружения в человеческую плоть.

Издатель "выдернул перо и швырнул его вдогонку... Но разве при этакой толщине можно быть хорошим копьеметателем! Перо угодило в зад караульному гвардейцу. Но он, как ревностный служака, остался неподвижен. Перо продолжало торчать в неподходящем месте до тех пор, пока гвардеец не сменился с караула".

Сам облик Юрия Карловича занимал значительное, быть может, самое значительное место в иконостасе сережиных авторитетов. При этом Олеша был представлен Сережей, разумеется, не как "сдавшийся властям писатель", каким его считал Аркадий Белинков, и не как писатель, широко печатавшийся в официальной советской прессе. Все эти сведения стали нашим достоянием уже в эмиграции, из публикаций Аркадия Белинкова об Олеше, подготовленных стараниями его жены, Наташи. Что касается нашей молодости, то она прошла под знаком того Олеши, которого с интимностью доброго знакомого представил нам Сережа.

- Юрию Карловичу предлагается договор на книгу, - повествует он. - в тексте договора имеется такая строчка: вАШЮрий Карлович Олеша, который будет в дальнейшем именоваться автором....' Олеша читает договор, после чего молча отодвигает его в сторону. - В чем дело?- недоумевает издатель. - Вы, что, отказываетесь подписать? - Отказываюсь. - Почему? - Не хочу. - Почему же вы не хотите? - Мне не нравится его форма. - Чем же она вам не нравится? - Меня не устраивает одно место. Вы там пишете, что Юрий Карлович Олеша будет в дальнейшем именоваться автором. - А как бы вы хотели, чтобы мы написали? - Я хотел бы иначе. - Как? - А вот как: "Юрий Карлович Олеша будетдальнейшем именоваться... Юрой".

Оказавшись в числе немногих авторов, чьи имена вошли в нашу жизнь в их интимном, фамильярно-почтительном звучании: Михаил Афанасьевич, Борис Леонидович, Михаил Михайлович, Юрий Карлович Олеша, в то время мною не почитаемый, нашел в Сереже бескорыстного и бесстрашного адвоката. Ты мне скажи, могла бы ты написать: "Веселый вальс улетал с ветром - пропадал и не возвращался..." Или: "Женщина уронила толстую кошку. Кошка шлепнулась, как сырое тесто." А вот еще:"Цветочница уронила миску. Розы высыпались, как компот". - Думаю, что могла бы,- отвечаю я. - Неудачный прозаик застрелился своей метафорой. Метафора вошла в него, как курица в жаркое. - Пошло, но приемлемо, - рассудил Сережа, немного подумав, и тут же добавил. - Но не в отношении Олеши.

Король подпольного мира, наш университетский товарищ и виртуоз по добыванию денег, Толя Гейхман, пропивал свои заработки в том же Восточном. Имя Толика особенно полюбилось тогда еще не встречавшей его Норе Сергеевне, которая развлекала своих гостей, изображая, как Сережа, не застав меня дома, бросался с утра к телефону и, стоя в коммунальном коридоре в одной пижаме, говорил с поднятой к уху рукой: