Юрий Алянский - Рассказы о русском музее Страница 8

По следам этой увлекательной и так поздно обнаружившейся тайны решил пройти еще один исследователь — В. М. Зименко. Он проделал тщательный анализ всех имеющихся печатных и архивных материалов и установил некоторые новые данные и факты.

Ученый приводит письмо родного сына Дениса Давыдова, Николая; оно адресовано конференц-секретарю Академии художеств П. Ф. Исаеву: «Милостивый государь Петр Федорович! Позвольте мне Вас просить разрешить мне снять фотографию с портрета моего отца Дениса Давыдова, рисованного Кипренским…»

Можно ли предположить, чтобы сын принял за портрет отца изображение кого-либо другого? Вероятно, трудно. Но тогда, если возвращаться к первоначальной атрибуции портрета, как объяснить инициалы в «Реестре картин»?

Зименко обратился к исследованию офицерской формы, изображенной на портрете, и обнаружил здесь немало любопытного, до него — незамеченного.

Оказалось, что форма, написанная Кипренским, не соответствует в точности ни одной форме какого-либо определенного войскового подразделения тогдашней армии. Противоречия возникают здесь на каждом шагу. Вот для примера несколько из них. В 1809 году выпушка на лейб-гусарском офицерском ментике была не из черного бобра (как на портрете), а из серых смушек. К моменту создания портрета были отменены белые суконные чакчиры (изображенные Кипренским) и введены синие чакчиры с галунной выкладкой. На портрете изображен кивер с трехцветным султаном, тогда как офицеры-гусары носили кивер с белым султаном. На герое Кипренского — ментик с одиннадцатью рядами шнуров, в действительности же их полагалось пятнадцать…

Случайны ли все эти несоответствия?

Работая над портретами современников, Кипренский обычно стремился к точной передаче костюма. И только в данном случае он изменил своему правилу. Даже эполет со знаками отличия на левом плече гусара помещен художником в тень.

И тогда возник вопрос: как объяснить такие разноречивые обстоятельства, как странные инициалы в «Реестре картин», нарочитую путаницу в офицерской форме, неясность офицерского чина гусара, почти явное стремление художника убрать всякие конкретные указания на личность изображаемого человека?

Такое объяснение нашлось.

Особенности портрета Давыдова приближают нас к мысли о мистификации, задуманной художником. Об этом говорят хотя бы те же злополучные инициалы «Ев. В.». Ведь они вполне соответствуют именам и отчествам двоих из братьев Давыдовых, которых Кипренский хорошо знал! Зачем могло понадобиться «маскировать» офицера, позировавшего для портрета?

Ни Евдоким, ни Евграф не вызывают подобной необходимости. Зато с Денисом Давыдовым дело обстоит не так просто.

Широко известны дерзкие стихи Дениса Давыдова, навлекшие на поэта немилость сначала Александра I, а потом и Николая I. Вспомните басню «Голова и ноги», где «ноги» грозят «голове»:

… Коль ты имеешь право управлять,То мы имеем право спотыкатьсяИ можем иногда, споткнувшись — как же быть, —Твое Величество об камень расшибить.

Автор этих и многих подобных строк стал полуопальным поэтом. Мог ли Кипренский, отлично осведомленный об этом, предложить царю купить портрет такого человека? Не слишком ли пустое попеченье! И не естественно ли было прибегнуть к маленькой хитрости, чтобы не раздражать царя и сохранить его в качестве покупателя?! Кипренский мог изменить в «Реестре» имя своего опального героя на инициалы его братьев, один из которых служил в кавалергардском полку, наиболее привилегированном и особенно преданном трону. Авось покупатель не разберется!

… В 1960 году появилось еще одно свидетельство в пользу классической атрибуции портрета, в подтверждение того, что на нем изображен легендарный поэт-партизан. Ленинградский искусствовед Б. Д. Сурис обнаружил, что первое упоминание о произведении Кипренского как о портрете «партизана Давыдова» (а партизаном был только Денис) имело место в 1839 году (год смерти Дениса Давыдова) и сделано тогдашним конференц-секретарем Академии художеств В. И. Григоровичем в «Алфавитном списке художников». Григорович близко знал Кипренского и вряд ли мог допустить грубую ошибку в атрибуции одного из лучших портретов художника.

Так, исследователи все более возвращались к мысли, что на знаменитом портрете изображен Денис Давыдов, прославленный поэт, герой Отечественной войны 1812 года.

В конце 1962 года с интересным докладом «Еще о портрете Давыдова работы О. А. Кипренского» выступил старший научный сотрудник Русского музея Г. В. Смирнов.

Смирнов взял под сомнение выводы и утверждения Зименко. Прежде всего, заметил он, не существует документов, подтверждающих дружбу и близость между Кипренским и Денисом Давыдовым, на которую опирается Зименко. Смирнов отверг идею «маскировки» портрета его автором: Кипренский не пошел бы на обман и подлог. Сотрудник музея утверждает, что на портрете изображен Евграф Владимирович Давыдов.

Как же тогда отнестись к письму сына Дениса Давыдова?

Смирнов выдвинул возражения и против этого документа: «Следует ли удивляться тому, что сыновья Дениса Давыдова принимали эту работу Кипренского за портрет своего отца и в 1874 году обратились в Академию с просьбой выслать фотографию портрета? Если в течение более чем тридцати лет считалось, что Академии принадлежит написанный Кипренским портрет поэта и партизана Дениса Васильевича Давыдова, если об этом было только что напечатано в солидном каталоге академического музея, составленном А. И. Сомовым, могло ли прийти в голову сыновьям героя, что тут кроется ошибка?»

Доклад Г. В. Смирнова публикуется в очередном номере «Сообщений Государственного Русского музея». А портрет будет в экспозиции и в каталоге именоваться портретом Евграфа Давыдова.

Пройдет время, и, кто знает, может быть, откроются новые факты, новые документы, проливающие еще более яркий свет на таинственную историю замечательного портрета. Во всяком случае, биография шедевра Ореста Кипренского показывает, какого кропотливого и всестороннего изучения требуют от музейных работников и искусствоведов произведения искусства, какие загадки и тайны способно хранить полотно художника.

Исследователи творчества Кипренского, анализируя и сравнивая известные живописные изображения Дениса Давыдова и его братьев, не упоминают об одном портрете поэта-партизана, оставленном нам величайшим художником слова. Образ Дениса Васильевича Давыдова воссоздал в «Войне и мире» Толстой, назвав своего героя Василием Денисовым. Этот обаятельный и смелый человек носит в романе многие конкретные черты реального партизана Давыдова. Он тоже мал ростом, усат, сверкает «агатовыми» глазами; он благороден и вспыльчив, умен и самоотвержен, с блеском танцует мазурку и сочиняет романсы. Он тоже показан мужественным бойцом и патриотом. И все-таки в романе — обобщенный образ поэта-гусара, героя народно-освободительной войны.

Не предстает ли перед нами на полотне Ореста Кипренского романтический герой эпохи Отечественной войны, в котором обобщена не только военная форма, но и личность человека? Установить с бесспорной точностью, с кого же писан портрет — задача историков искусства. Но не превратил ли и художник легендарного поэта-воина в романтический образ, в героя своего времени?..

Глазами Пушкина

Миллионы людей прошли по залам Русского музея. Одних только школьников здесь бывает до полутора тысяч в день. Зрителю отведены просторные залы музеев, картинных галерей, выставок. Он становится центральной фигурой в жизни искусства. И это закономерно: без зрителей, без их оценки, впечатлений, волнений, критики искусство теряет все.

Не каждый зритель способен оставить заметный след в биографии шедевра. Но есть люди, чья радость или печаль, вызванные искусством, как бы обогащают произведение, придают ему новый смысл, иное освещение. Слушая «Аппассионату», трудно не вспомнить, как любил ее Ленин. Лев Толстой, разрыдавшись во время исполнения первого квартета Чайковского, еще более углубил драматизм этой музыки. Репин первый назвал статую Александра III, выполненную скульптором П. Трубецким и находящуюся сейчас в Русском музее, гениальным произведением русской скульптуры, отразившим в себе целую эпоху, Максим Горький способствовал второму рождению ростановекого «Сирано де Бержерака». Стендаль добавил новое звено в славе Рафаэля. Блок поэтически истолковал Врубеля…

Подобных примеров можно привести множество. Мне хочется рассказать вам о тех картинах и статуях Русского музея, что хранят печать радостных впечатлений гениального зрителя — Пушкина.